Анатолий Медников - Открытый счет

Прошло, наверно, минуты три или пять, и всё было кончено.

Бурцев вернулся в блиндаж и, не обращая внимания на ошеломлённого всем происходившим Сергея Свиридова, позвонил в роту, а затем Самсонов соединил его с Окуневым.

— Я пожал ему руку — диверсанту в форме подполковника, ты понимаешь, Бурцев! Какой я идиот! — прокричал Свиридов Бурцеву уже в блиндаже, с отвращением рассматривая ладонь правой руки.

Диверсантов затащили на НП. Петушков, оторвавшись от стереотрубы, с удивлением, кажется, не меньшим, чем у Свиридова, разглядывал немцев, которые уселись на тот самый топчан, где ещё десять минут назад спал командир взвода.

Двое солдат из боевого охранения обнаружили в прибрежных кустах мину с часовым механизмом, рассчитанным на срок замедленного действия от пятнадцати минут до десяти часов. Мину они тоже доставили на НП.

— Гостинец оставили, — один из солдат кивнул на немцев, — она, между прочим, под водой плыла с ними. Тяжёлая, сволочь!

Он обращался к Свиридову, как к старшему на НП.

— А я пожал этому диверсанту руку, — снова сказал Свиридов, и голос его дрогнул. — Как это глупо!

— Бывает, — успокаивающе заметил Бурцев. Ему стало жаль сейчас младшего лейтенанта.

— Нет, вы подумайте, какой бред! — всё не мог успокоиться Свиридов.

— Я вас не понял, товарищ младший лейтенант? — сказал тот самый солдат, который притащил мину, полагая, что слова Свиридова относятся к нему.

— Вы свободны, идите к себе, — сказал Свиридов.

— Вы бы допросили этих молодцов, пока Окунева нет, интересно всё-таки, откуда берутся такие самоубийцы!

— Почему самоубийцы, Бурцев?

— К нам в тыл, в нашей форме. Конечно, смертники. Нас с вами проскочили бы, всё равно засыпались бы дальше.

— Да, это верно, — кивнул Свиридов и снова покраснел.

Нет, Бурцев вовсе не хотел подразнить этого лейтенантика, который даже нравился ему тем, что был простодушно-искренен и не пристроился в штабе, а пошёл в разведку.

— Сергей Михайлович, поскребите этих фрицев, что у них там под котелком, какая начинка? — снова попросил Бурцев.

Свиридов приступил к допросу. Диверсанты не отпирались. Они показали, что являются группой из диверсионных соединений морского флота и до недавнего времени находились в Италии, но месяц назад их перевели в рейх и направили на Одер-фронт. В Шведте инструктировал их штурмбанфюрер Карл Мунд, поставив задачу: вести разведку на Одере, узнать, когда и где русские собираются наступать, а пока взрывать переправы, отравлять колодцы, убивать одиночных солдат.

— А как добрались сюда? — поинтересовался Бурцев.

— Ночью на лодках, — охотно пояснил «капитан», — замаскировали их кустами, плыли бесшумно, несколько раз меняли направление.

— Учтём ваш опыт, — сказал Бурцев.

Свиридов узнал у «подполковника», что всеми диверсионными группами командует адмирал Хайер.

— Смотрите-ка, развернули диверсионную работу по всему Одер-фронту, — вслух удивился Свиридов, — и это под закат войны.

— Да, да, от Франкфурта до Балтики, — тотчас подтверждая, закивал «лейтенант», видно понимающий по-русски. Вообще диверсанты оказались довольно-таки словоохотливыми. Они проиграли войну и понимали, что скоро в Германии некому будет оценить их «стойкость».

Сергей Свиридов расспрашивал диверсантов о Карле Мунде, когда на НП появился начальник разведки Окунев. Вслед за ним вошёл Самсонов.

— Ну, где же эти молодчики? — спросил Окунев, хотя, распахнув дверь, он конечно же сразу заметил пленных. — Так ты говоришь, Мунд? — обратился он к Сергею. — Слыхали, слыхали. Есть такой!

Окунев, подойдя вплотную к Самсонову, зашептал ему что-то на ухо. Бурцев, стоявший рядом, уловил только несколько слов: «Маршал!» «Вот был бы скандал!» «Удачно, удачно!»

Капитан Самсонов при этом покраснел и выглядел возбуждённым.

— Когда? — спросил он.

— Да утром, сегодня утром, — с многозначительным лицом произнёс Окунев.

— Товарищ майор, — вмешался Бурцев, — разрешите спросить — эти мои трофеи на медаль тянут? — Он показал на немцев. — Три «языка». Как расцениваете?

— Молодчик, молодчик, старшина! Что там медаль. Подымай выше: стоишь, брат, хорошей песни.

Окунев хлопнул Бурцева по плечу.

— Без артподготовки, расхода горючего и потерь, — классная, я считаю, работа! — не унимался Бурцев, чувствуя себя в центре общего уважительного внимания. — Сверлить мне на гимнастёрке дырку или рано? — спросил он.

— Можешь вполне. Но я тебе в придачу к «Славе» или «Звёздочке» дал бы отпуск на Родину. Хотя официально отпусков нет, но можно оформить, как командировку.

— Сейчас не поеду, — отрезал Бурцев, — не время!

— Боишься, что без тебя Гитлера поймают? — улыбнулся Окунев.

— Точно! Вы угадали, товарищ майор. Эта охота мне по душе. А ещё сердце болит за брата Николая. Он где-то там за Одером, в плену. Если жив, конечно.

— Я сочувствую, — сказал Окунев.

— Так кто же этот Мунд? — спросил Свиридов у Окунева.

— Есть на него данные. Убийца, вешатель. Был в банде эсэсовца Отто Скорцени. Сейчас вот здесь орудует.

— Матёрый, гад! — выдохнул Петушков.

— Вот бы, Бурцев, схватить этого типа. То-то была бы добыча! — подзадорил Окунев.

— Я готов, — сказал Бурцев.

— Скажи, Самсонов, где ты достаёшь таких орлов? Ведь чистые орлы!

— Сами воспитываем, в своём коллективе.

— Скажи-ка! Загордился. Ну ладно, немцев я возьму сначала к себе, потом отдам Особому отделу. Распорядись, Илья Ильич, насчёт конвойных. И выйдем-ка на минутку из блиндажа.

Бурцев не слышал, о чём в траншее договаривались Окунев и Самсонов. Только потом начальник разведки дивизии бросил на Бурцева тот словно бы мимолётный, но благожелательно-оценивающий взгляд, в значении которого Бурцев по своему большому опыту уже не мог ошибиться.

«Скоро, скоро в разведку», — решил он и, подумав об этом, прислушался к своему сердцу: оно было спокойно — верный признак того, что задуманное осуществится.

— Ну пока, Бурцев, заканчивай дежурство и не говори мне больше, что тебе скучно, буйная ты головушка! — намекая на недавний их телефонный разговор, сказал Самсонов, собираясь уходить.

— Эти пять минут мне не было скучно, товарищ капитан, признаюсь. — Бурцев приложил руку к сердцу. — Но есть с моей стороны просьба. Если ответный визит состоится на запад, старшину Бурцева не позабудьте — сработаю всё в самом чистом виде, — сказал он улыбающемуся Самсонову и, пользуясь в эту минуту привилегией успеха, уверенный в том, что он может себе это позволить, Бурцев дружески и даже с некиим озорством подмигнул командиру разведроты.

Лиза проснулась так внезапно, как обычно просыпалась на фронте, словно бы от выстрела. Однако всюду было тихо. Сквозь полу задёрнутую штору в комнату проникал свет тихого и ясного утра. Где-то жалобно, всем своим измученным, голодным нутром промычала корова, за окном щебетали и посвистывали пичужки, сквозь форточку сочилась в комнату знобкая прохлада, которую хотелось сосать, как освежающий мятный леденец.

Лизе вдруг вспомнилась строчка поэта: «…чистый, как утро, немецкий мотив». И она подумала: «Земля на рассвете всюду прекрасна своей целебной и удивительной свежестью». Вставать ей не хотелось, не хотелось вылезать из-под шинели, хранившей накопленное за ночь, пригревшееся на груди, как котёнок, какое-то уж очень своё и очень уютное тепло.

Война давно уже зачеркнула многие довоенные привычки, но, проснувшись, Лиза старалась всё же минут пять поваляться, не вставая, как когда-то дома. Это были минуты раздумий, исповеди, допроса с пристрастием — всё ли хорошо и правильно в твоей жизни? И если приходило к ней иногда острое и горькое недовольство собою, то чаще всего почему-то именно в эти «пятиминутки самокритики», как мысленно называла их Лиза.

По утрам Лиза чаще всего проникалась к себе бабьей жалостью, когда вспоминала, что уже полтора года на фронте и делит на равных с мужчинами все тяготы фронта. Конечно, она не водила роты в атаку и не сидела в траншеях переднего края. Но сколько раз ей приходилось попадать под бомбёжки, под обстрел, сколько раз она одна, даже без автоматчика, конвоировала на газике здоровенных мордастых эсэсовцев, и где-нибудь ночью на дороге они могли бы придушить шофёра-солдата и её, вооружённую лишь маленьким, изящным «вальтером».

Как-то вблизи избы, где она допрашивала немецкого ефрейтора, разорвался снаряд, осколки вместе с раздробленным стеклом хлынули в окно, убили её товарища — инструктора, впились ей в руку, а немец остался целёхонек и даже не уронил пепел с папиросы, которой его угостила Лиза.

Когда в сорок третьем на Десне был убит её муж, Лизе выпало горькое счастье самой похоронить его. Она приезжала тогда на фронт с делегацией рабочих от завода.