Тамара Сычева - По зову сердца
— От на той колокольне воны сидели, — пояснил молодой парень.
— Отойдите, товарищи, отойдите, — обращался к людям боец с автоматом наперевес. — Разойдитесь.
Но толпа все плотнее окружала машину.
— На месте разбойников расстрелять! Ще з ими панькаются, возят на машине! — возмущенно крикнули в толпе.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но машина тронулась. Люди посылали ей вслед проклятия.
К вечеру из числа жителей были организованы патрули, они дежурили у ворот и парадных по всему городу, следили, чтобы никто чужой не проник в дом.
С наступлением ночи стрельба утихла, и наше подразделение, выделив патруль для ночной охраны города, расположилось на ночлег среди декоративной зелени Стрыйского парка.
Впервые мне пришлось спать под открытым небом. Устроилась под деревом, но, переполненная впечатлениями первого боя, долго не могла уснуть. Лишь к утру, съежившись, положила кулак под голову и забылась.
На следующий день мы возвратились в дивизию, она стояла во второй линии обороны. Тем, кто сражался во Львове, дали отдохнуть до утра, а меня перевели на батарею противотанковых пушек, находившуюся по соседству со взводом мужа.
Вечером меня разыскал муж.
Обоим хотелось помириться. Мы сели в сторонке, открыли банку консервов и стали закусывать.
— Ну, какая от тебя польза на фронте? — снова начал убеждать меня Гриша. — Что ты сможешь здесь делать?
Я ему рассказала, что вчера уже принесла пользу — убила автоматчика на улице Зофии и перевязала нескольких раненых.
— Не для того меня учили на курсах снайперов, чтобы в такое время я пряталась в тылу. Я ведь комсомолка! Если бы война меня застала в Крыму, я бы, конечно, сюда не приехала и, может быть, не пошла бы на фронт, но сейчас я должна это сделать, бежать в тыл я не могу.
Гриша помолчал, но через некоторое время начал снова:
— Тамара, ну как ты не понимаешь! Я вот, например, обязан воевать, а ты…
— Значит, если бы ты не был офицером, ты бы не пошел? — быстро взглянула я на мужа.
— Перестань! У тебя привычка цепляться за каждое слово, — отмахнулся Гриша. — А если убьют и тебя и меня, что будет с Лорочкой?
— Лорочка не погибнет. Наша власть ее воспитает…
— А чья возьмет — еще неизвестно, — многозначительно посмотрел на меня Гриша. — Видишь, сколько у них техники, — кивнул он на небо, — за каждым солдатом гоняются.
— Вот и пойду истреблять их танки.
— Ты собираешься уничтожать? Танки?! — Муж расхохотался и махнул рукой. Потом, покосившись на мою старенькую гимнастерку и потертые брюки, сказал:
— Позоришь ты меня своим видом. Пойди к старшине, попроси новое обмундирование.
— Ничего, так повоюю, пока не дадут новое, — с обидой ответила я.
Очевидно, мы еще долго разговаривали бы в таком духе, если бы не послышалась стрельба из зениток.
Объявили тревогу. Пришлось спрыгнуть в окопчики.
Когда самолеты улетели, я побежала перевязывать раненого, а муж ушел в свой взвод.
На рассвете начали обстреливать нашу огневую позицию. Я при свисте каждой пролетевшей над головой мины припадала к земле. Бойцы посмеивались:
— Чего боишься? Сзади, за кустами, стоят наши минометы. Они и стреляют…
Но стрельба с обеих сторон усиливалась, над окраиной леса, где стояли наши пушки, все чаще взлетали фонтаны земли.
— Внимание! Противник пошел в атаку! — крикнул командир батареи.
Недалеко от нас, в лощине, из-за кустов выбежали вражеские автоматчики.
— Огонь! — раздалась команда, и грохот еще более усилился.
При каждом выстреле нашей пушки у меня звенело в голове, и вскоре совсем заложило уши.
— Брось сумку, подавай снаряды! — крикнул наводчик Юшков, наклоняясь ко мне. — Оглохла, что ли? — и посоветовал: — Открой рот.
Я поспешила к ящику, дрожащими руками стала вынимать снаряд. Мне очень хотелось оглянуться назад. Казалось, враги вот-вот появятся на огневой. Подала заряжающему снаряд, выглянула из-за щита пушки и увидела, что гитлеровцы залегли. Разрывы снарядов и минометный огонь преградили им путь.
Но вскоре из-за дальних кустов, окаймлявших зеленую лощину, сначала медленно, как бы прощупывая почву, потом все быстрей и быстрей, стали выползать вражеские танки. И вот уже, разбрасывая из-под гусениц комья сырой земли, они стремительно несутся в нашу сторону, стреляя из пушек и пулеметов.
Вражеская пехота поднялась и под прикрытием танков тоже пошла в атаку.
Подавая заряжающему следующий снаряд, я снова выглянула из-за щита. Танки с двух сторон обходили нашу батарею, стоявшую на высотке, а по отлогим склонам высоты ползла, как саранча, пехота в зеленых шинелях.
«Ну, конец нам», — подумала я, чувствуя противную дрожь в коленях, вот что значит — ноги подкашиваются от страха.
Прошипевший, казалось, над самым ухом снаряд обдал меня горячим воздухом. Я упала на землю, а когда поднялась, увидела, что у пушки отбиты панорама и кусок щита.
— В укрытие! — прозвучала команда.
Мы бросились к щелям.
— Приготовить бутылки и гранаты!
Через минуту меня снова оглушили выстрелы нашей пушки. «Кто же это стреляет?» — я высунула голову из щели.
У пушки за наводчика стоял наш лейтенант и, прицеливаясь через канал орудийного ствола, стрелял по атакующим танкам.
Снаряд. Опять снаряд. И вдруг лейтенант схватился за грудь и плашмя упал на кучу гильз между станинами пушки. Забыв о страхе, я выскочила из окопа.
— Давай снаряды! — крикнул мне боец, вставший к пушке вместо убитого лейтенанта. Я кинулась к ящикам.
Несколько танков уже горело, а другие не решались продолжать атаку и стали разворачиваться. Увидев, что танки уходят, фашистские автоматчики тоже повернули назад. Атака противника сорвалась.
Надолго я запомнила свою первую встречу с вражескими танками.
IV
На Львовском направлении противник ввел в бой крупные механизированные силы, но в течение нескольких дней все его попытки прорваться пресекались с большими для него потерями. 27 и 28 июня в районе Львова продолжались упорные бои.
29 июня мы отступили к окраинам города. Вечером я и другой санинструктор ползали между окопами, перевязывали раненых и относили их в лощину, где стояла санитарная машина. Было совсем темно, когда к машине поднесли еще нескольких раненых.
— Немедленно везите в госпиталь, — приказали мне.
По дороге нельзя было проехать. Ее загромоздили машины, танки, пушки.
— Не прорваться нам здесь, — проговорил шофер Евдокимов. — Нужно подождать, пока рассосется пробка.
— Как же раненые? Им необходима срочная помощь…
— Что же я могу сделать? — рассердился Евдокимов. — Вы же видите, что здесь творится! — И он выключил мотор.
Пришлось ждать.
— Вы слышали о своем муже? — помолчав, спросил Евдокимов.
— Нет, — испугалась я. — А что с ним?
— Этого я не знаю, а дело он сделал большое. При мне командир полка говорил замполиту: «Жернев — герой, надо его представить к награде. Если бы не он, гитлеровцы могли бы отрезать весь полк».
— Что же сделал муж? Он жив? — волнуясь, спросила я.
— Не знаю. Подполковник только сказал: «Здорово взлетел мост», а потом добавил, что, посылая подрывников, не рассчитывал на успех. Мост был уже у фашистов, они переправлялись, а Жернев не только мост, но и плотину подорвал. Подполковник видел в бинокль, как на переправе тонули гитлеровцы…
«Молодец Гриша!» — с гордостью подумала я и в то же время встревожилась: где же он, что с ним? А вдруг ранен?
Наконец колонна двинулась. На улицах Львова валялись телеграфные столбы, вывороченные рельсы, груды камней, повсюду висели оборванные провода.
С большим трудом мы добрались до госпиталя. Вернее, это была одна из клиник мединститута, наскоро переоборудованная под госпиталь. Все его работники — от начальника до санитаров — были гражданскими людьми из местного населения. Электростанция уже не давала света, и в помещениях горели коптилки и свечи. Госпиталь был переполнен ранеными. Они лежали в палатах, операционных, в коридорах. Вместе с шофером мы перенесли в приемную и наших раненых.
— Скорее забирайте людей и освобождайте носилки. Надо ехать обратно, — сказала я сестре.
Она попросила:
— Помогите мне записать фамилии…
Я доставала из гимнастерок документы и диктовала фамилии. И вдруг не поверила своим глазам — у меня в руках удостоверение личности Жернева, на фотокарточке — знакомое, дорогое лицо.
— Гриша! — закричала я.
Сестра, вскочила и подбежала ко мне.
— Садитесь, паненка, садитесь… что с вами?
— Это мой муж! — простонала я.
Лицо Гриши закрывали окровавленные бинты, узнать его было невозможно. Он лежал без сознания. К нам подошел врач, я бросилась к нему.
