Владимир Попов - Сталь и шлак
— Ну и уходи! — крикнул Григорьев, показав рукой на выход.
Сайл с силой бросил на площадку свое стекло — оно разлетелось мелкими синими брызгами, — выбежал из цеха, сел в машину и уехал.
Григорьев позвонил директору. Случай был не совсем обычный, и директор немедленно явился в цех. Он выслушал Григорьева, осмотрел печь и вызвал главного инженера, не сообщая ему, в чем дело.
Стоковский неохотно подошел к печи. Должен ли он заниматься такими мелочами? Его дело — руководить вообще. То ли дело за границей! Там и начальник цеха не станет осматривать печь — это с успехом сделает обер-мастер…
Только после того, как главный инженер все-таки осмотрел печь и нашел ее в полном порядке, Григорьев сообщил ему об уходе консультанта.
— Это дело серьезное, — сказал Стоковский, многозначительно глядя на директора. — Вам, молодой человек, — обратился он к Григорьеву, — учиться надо у Сайла, для этого мы его и держим. У него за плечами двадцать лет заграничной практики, солидный опыт, богатое прошлое, а что у вас?
— А у меня… — задыхаясь, ответил Григорьев, — у меня будущее советского инженера в Советской стране.
Главный инженер холодно улыбнулся и поехал к Сайлу — уговаривать его вернуться в цех. Консультант был непреклонен.
— Или я, или Григорьев, — упорно твердил он в ответ на все уговоры.
Он уже успел заехать на телеграф и дать протестующие телеграммы в Иностранный отдел Наркомата тяжелой промышленности и в Наркомат иностранных дел.
Стоковский явился к директору в очень нервном состоянии.
— Дело принимает плохой оборот, — сказал он, хмуро глядя в сторону. — Нам придется расстаться с Григорьевым.
— Нет, не придется, — усмехнулся директор.
— Что вы, Иван Сергеевич! Неустойку золотом платить, с НКИД дело иметь? Забросают телеграммами, затреплют телефонными разговорами. Стоит ли нам терять Сайла?
— Плавки маринуются, — раздраженно сказал директор, — печи не дают столько металла, сколько надо, а у вашего Сайла все хорошо.
— Ускорить плавки — значит ухудшить стойкость печей, ухудшить качество стали. Есть нормы, выработанные людьми, которые, простите, пожалуйста, умнее, чем мы с вами. В Америке…
Директор сердито махнул рукой.
Посыпались телеграммы, начались бесконечные разговоры по телефону. Директор не выдержал и выехал в Москву.
Прямо с поезда он отправился на прием к наркому.
Орджоникидзе был настроен весело, расспросил о ходе строительства, узнал, какая требуется помощь, и тут же дал указания выделить заводу завалочную машину и разливочный кран.
— Пока даю американские, но это последний раз. Следующие получишь уже наши, отечественные.
Когда разговор о заводе был закопчен, нарком как бы невзначай спросил:
— Так ты что, уральский медведь, говорят, грызанул британского льва?
— Грызанул немного, — смутился директор.
— Вот это плохо. Очень плохо, — сказал нарком. — Если уж грызть, так основательно.
— Это можно! — обрадовался директор.
— Я знаю, ты рад, но грызть надо с умом. Я тоже убежден, что цех при Григорьеве будет работать лучше, если избавить его от Сайла. Вот ты и докажи это делом.
Директор посмотрел вопросительно.
— Не люблю я соломоновых решений, — как бы про себя сказал нарком, — но на этот раз придется решить именно так. Раздели цех пополам: три печи — Григорьеву, три — Сайлу. Только не забывай: Григорьев ведь наш человек, — Орджоникидзе погрозил пальцем, — а там увидим. Сейчас по цеху какой съем стали с одного квадратного метра пода? Немного более трех тонн?
— Три и пятнадцать сотых.
— Вот и дай шесть на «русской» половине. — Нарком улыбнулся. — Сделаешь?
— Товарищ Серго, — взмолился директор, — американцы снимают четыре!
— А лозунг: «Догнать и перегнать капиталистические страны»? И перегнать, понимаешь? А ты под Америку подравниваться вздумал. Главный инженер у тебя Сайла поддерживает?
— Сайла, — вздохнул директор.
— Ты помогай Григорьеву. Помни, вопрос принципиальный: американская школа или русская школа…
Шесть тонн с одного квадратного метра пода! Услышав эту цифру, Григорьев нахмурился, но сразу горячо взялся за дело. Подины, наваренные Сайлом до метровой толщины, стравливались, становились тоньше сначала на одну четверть, потом на треть, потом на половину. Вместимость печей увеличивалась со 125 до 150, потом до 175 и, наконец, до 200 тонн.
Стоковский уговаривал, спорил, ругался. Он писал докладные записки — подробные, объемистые, с точными математическими и теплотехническими расчетами, со ссылками на научные статьи в немецких, английских и американских журналах. Докладные были бы совсем похожи на научные рефераты, если бы не заключительные фразы о том, что главный инженер снимает с себя ответственность за состояние печей и оборудования, за качество выплавленной стали, за жизнь людей.
Директор сначала внимательно просматривал эти «труды», а потом, сразу заглянув в конец и прочитав неизменные заключительные фразы, писал резолюцию: «В дело переписки с главинжем». Секретарь завел уже третью папку и не переставал удивляться, когда главный инженер успевает исписывать столько бумаги.
Только в одном Стоковский не ошибался: дело было действительно рискованное. Краны, рассчитанные на подъем груза весом в двести тонн, поднимали теперь двести пятьдесят.
Половина заводского проектного отдела работала на Григорьева, пересчитывая мост крана, тележку, канаты, крюки, цапфы ковшей. Запас прочности оставался еще большой. Механики осматривали краны до и после каждой плавки.
Сайл работал по-своему, твердо уверенный, что «азиаты» выведут из строя печи и крапы. Но месяц проходил за месяцем, а ничего страшного не случилось. На четвертом месяце соревнования двух школ цех Григорьева дал стали в два раза больше, чем цех Сайла.
«Американцы», как прозвали сталеваров, работавших в цехе Сайла, с завистью поглядывали на своих «русских» соседей, где на каждой печи каждые девять-десять часов вспыхивало зарево скоростной большегрузной плавки. И стойкость печей не стала меньше, и качество стали не ухудшилось.
Над американским консультантом сначала подшучивали, а потом начали смеяться прямо в глаза. Особенно неприятными для Сайла были встречи с Цыганковым — лучшим сталеваром «русского» цеха. Завидев консультанта, Цыганков каждый раз почтительно снимал шапку, но провожал его таким насмешливым взглядом, что Сайла мутило.
В тот день, когда цех Григорьева добился съема шести тонн стали, директор объявил консультанту, что он больше не нужен.
Григорьев получил в наследство от консультанта цех и коттедж, который до сих пор, по старой памяти, назывался не пятнадцатым и не «григорьевским», а «сайловским».
Василий Николаевич нерешительно потоптался у двери. Стоять было холодно, и он пошел вверх по улице. В конце ее начинался отлогий, но высокий холм. Макаров закурил и медленно пошел по тропинке, предполагая, что с вершины холма он увидит панораму завода и всего города.
Он не ошибся. Холм обрывался отвесно, образуя большой карьер. Внизу виднелись эшелоны с рудой для аглофабрики, расположенной поодаль. Сразу за карьером начинались улицы города. Они поднимались вверх и заканчивались на пологом холме живописным амфитеатром больших четырехэтажных домов.
Широкий асфальтированный проспект, по которому бежали трамваи и, обгоняя друг друга, мчались машины, отделял город от завода.
В центре завода, раскинувшегося на огромной площади, вплоть до запруженной плотиной реки, возвышался огнедышащий остров доменных печей. Чуть дальше поднимались к небу стройные трубы мартенов. Из этих труб словно только что выстрелили: легкий дымок поднимался над ними и таял в морозном воздухе. За ними темнели здания нагревательных колодцев, обнесенные частоколом тонких черных труб, а за блюмингами, во все стороны, куда ни глянь, поблескивали плоские застекленные крыши цехов, напоминавшие отсюда исполинские парниковые рамы.
От этой величественной картины у Макарова захватило дыхание. Он долго смотрел на колоссальные цилиндры газгольдеров, связанные тонкой нитью газопроводов с коксохимическим заводом, на железнодорожную станцию, на степь, ровную, как донецкая, и простиравшуюся до самого горизонта, где синел высокий горный хребет.
Десять лет назад, во время экскурсии, Макаров видел эту панораму, но тогда здесь была строительная площадка, а сейчас перед ним раскинулся огромный завод, работающий в полную силу и в то же время продолжающий строиться и расти.
К домнам подходили эшелоны с коксом, рудой, известняком, от домен шли ковши с чугуном, из мартеновского цеха двигались целые поезда красных, налитых сталью изложниц, а оттуда, где прокатные цехи завершались отделочными пролетами, выходили вагоны с продукцией.
