Владимир Попов - Сталь и шлак
Макаров задумался. Большая работа — и вдруг начальником цеха. Его, главного инженера! К тому же его семья живет сейчас на квартире у начальника именно этого цеха, Григорьева, и тот так тепло и сердечно ее принял.
— Разочарован? — спросил нарком.
Макаров замялся.
— Удивлен?
— Цех, наверное, в прорыве?
— Нет, план он выполняет. Но что такое сейчас план? Ведь юга нет. Остался один восток. Производство в два раза уменьшилось, а потребность возросла безгранично. План — это закон, невыполнение его — преступление. Самое страшное в этом цехе то, что начальник его считает, будто он достиг предела, дальше которого шагнуть не может. Он очень доволен собой и своей работой, а для инженера это же смерть. Я его спрашиваю: «Как дела?» Отвечает: «Превосходно, сто два процента». — «А больше можете дать?» — «Нет, не могу». Сейчас цех дает шестьсот пятьдесят тысяч тонн, а нужно взять с него миллион тонн стали в год. Это большая и продолжительная работа.
— Я понимаю, товарищ нарком, — негромко отозвался Макаров.
— И далеко не всякому под силу. К тому же придется срабатываться с директором, а это тоже задача не из простых.
— Почему?
Нарком ответил не сразу.
— Видишь ли, Ротов — очень крупный директор, хороший хозяин, для завода сделал много. У него там все свое, включая первое в Союзе подсобное хозяйство. Он построил и маслозавод и мясокомбинат, ну, короче, — все, что надо. Но характер у него крутой, воля железная, а ты самолюбив. Сработаться вам будет трудновато. Хотя с Дубенко вы же сработались?
— Где теперь Дубенко? — заинтересовался Василий Николаевич.
— В Наркомате обороны, собирает железный лом на полях сражений.
— Ну, это слишком жестоко! — невольно вырвалось у Макарова.
Нарком помрачнел.
— Жестоко? Нет, это мягко. Там его научат, как нужно выполнять приказы. И людей беречь научат. Что это такое? Главного инженера за связного послать, начальника цеха потерять… Куда это годится! А потом эти семь третьих эшелонов! Тоже оказал услугу! Я теперь не могу в НКПС звонить. Пробовал говорить о нескольких эшелонах, а мне отвечают: «Опять у вас семь третьих будет…» Насчет электростанции я уж молчу: ума человеку добавить трудно, враги оказались умнее, — но хоть приказы бы выполнял.
Нарком сердился, и Макаров пожалел о том, что вступился за директора. Это было уже бесполезно.
— Ну, желаю удачи, — неожиданно закончил беседу, нарком и протянул руку. — Помни: в перспективе миллион тонн. В случае чего звони лично.
Макаров уже взялся за ручку двери, когда нарком снова окликнул его:
— Ты так и путешествуешь в сапогах? А верхнее у тебя что? Пальто?
Макаров смущенно кивнул головой.
— Тоже руководители, одеться не смогли! Рабочих вы хоть одели?
— Одели.
— Ну, это уже лучше. — Нарком позвонил к секретарю: — Оденьте Макарова в валенки, полушубок, шапку. — Положив трубку, он повернулся к Макарову: — Так помни: миллион тонн.
После езды в тамбурах и на платформах Макарову было странно ехать в мягком вагоне. Он с наслаждением отсыпался. Даже сон приснился ему какой-то спокойный, радостный, и он проснулся, улыбаясь. Но, открыв глаза, тотчас же вспомнил о могиле на степном полустанке. Василий Николаевич повернулся на другой бок, пытаясь заснуть. Кто-то нетерпеливо тронул его за плечо. Пассажиры уже укладывали вещи, поезд замедлял ход.
От вокзала Макаров поднялся вверх и вышел на улицу, вдоль которой тянулись коттеджи инженерно-технического поселка. Елене с Вадимкой была предоставлена комната в одном из этих коттеджей, принадлежавшем начальнику цеха Григорьеву.
Было рано, и в коттедже все еще спали. Макаров остановился у дверей, поднес руку к звонку и задумался. Не хотелось будить Елену, а особенно хозяев. Он, пожалуй, рискнул бы позвонить, если бы в кармане у него не лежал приказ наркома о назначении его начальником цеха, в котором столько лет распоряжался Григорьев.
Макаров огляделся. Длинная прямая улица была с обеих сторон застроена нарядными двухэтажными коттеджами.
Когда-то в этих коттеджах жили иностранцы, представители фирм, поставляющих заводу оборудование, шеф-монтеры, консультанты.
Коттедж, в котором жил Григорьев, до сих пор назывался «сайловским», по имени иностранного инженера, в свое время занимавшего его.
Англичанин по происхождению, американец по подданству инженер Сайл большую часть своей жизни провел в Америке и считался крупнейшим знатоком мощных мартеновских печей. Типичный рыцарь наживы, он менял свое местожительство в зависимости от того, где больше платили. В тридцатых годах в Европе мартеновских печей не строили, в Америке хватало своих специалистов, и Сайл охотно поехал в Россию, где платили всего щедрее. После окончания строительства первой очереди его оставили консультантом по освоению МП эксплуатации цеха.
Сайл не спеша двигался, не спеша разговаривал, но спеша работал. Плавки в печах сидели подолгу, печи перед завалкой остуживались якобы с целью увеличения стойкости подин. Две плавки с печи — двести пятьдесят тонн стали в сутки, — эту цифру Сайл считал более чем достаточной.
В Америке Сайл жил во время длительной депрессии, когда печи работали наполовину своей мощности, воскресные дни простаивали на «дежурном газе» и в понедельник неторопливо разогревались. Ни американский, пи международный рынок не испытывали никакой нужды в металле.
Этот стиль работы Сайл упрямо прививал и здесь, беспощадно расправляясь с теми, кто пытался ему возражать. Ни нарушение технологии, ни авария не вызывали у него такого бешенства, как скоростная плавка.
— Азиаты! — кричал он. Вынув изо рта плоскую английскую трубку, гнал скоростников от печей и требовал, чтобы их больше не допускали к работе.
Страна послала в этот цех лучших сталеваров с лучших заводов, но, сдерживаемые окриками и угрозами Сайла, они топтались у первоклассных печей и не могли показать тот класс работы, на который были способны.
Сайла удерживал здесь не только большой заработок, но и тщеславие: главный инженер завода Георгий Аполлонович Стоковский очень считался с консультантом.
В цехе действовало уже шесть печей, но американская школа была явно не по душе русским рабочим. То тут, то там пускалась скоростная плавка. Между Сайлом и начальником цеха Григорьевым то и дело происходили резкие столкновения. Начальника цеха поддерживал директор завода, американского консультанта — главный инженер.
Однажды в цехе разразился настоящий скандал. Донецкому сталевару Павлу Цыганкову надоели лютые морозы, короткое лето, не совсем удобное жилье в большом, многоквартирном доме, но больше всего, до отвращения, то тошноты, надоел ему Сайл. Американец дважды отстранял Цыганкова от работы, и Григорьев дважды восстанавливал его в должности. В конце концов сталевара потянуло домой, в Мариуполь, к небольшим, горячо идущим печам, где нужно было варить сталь так быстро, как он умел. Там он считался лучшим, а здесь… здесь его ругали именно за то, что нравилось там…
Цыганков собрался в Мариуполь, но, уходя, решил как следует «хлопнуть дверью».
В ночной смене, когда Сайл мирно спал, уже не в первый раз убедившись, что русская водка гораздо лучше виски, Цыганков сварил плавку вместо положенных двенадцати часов за восемь часов тридцать минут. Он сделал это сравнительно легко, без особого напряжения, и сам испугался: сколько же стали можно взять с этих печей, если поработать с душой, если рискнуть держать свод на верхнем пределе допустимой температуры?
Утром явился Сайл, надел специальный плащ, наколенники, взял принесенное рассыльным огромное, как оконная форточка, синее стекло и начал осматривать печи. Все было в порядке. Сайл подошел к доске, где отмечалась продолжительность операций, и… трубка сама выпала у него изо рта. Но ни кричать, ни ругаться он не смог: как только он замахал руками на Цыганкова, тот усмехнулся, плюнул и ушел, чтобы больше не возвращаться.
Григорьев встретил сталевара на широкой мраморной лестнице. Цыганков шел, сдвинув шапку на затылок, заложив руки в карманы, и пел: «Здравствуй, степь донецкая!» — но глаза его блестели возбужденно и зло.
Когда он коротко рассказал Григорьеву обо всем, что произошло, начальник цеха взял его под руку и повел назад.
Сайл продолжал стоять у доски, красный от негодования. Он не мог допустить, чтобы какой-то Цыганков ниспровергал самые основы американской школы…
Бледный от гнева, Григорьев подошел к нему и спросил, в порядке ли печь.
— В порядке, — ответил Сайл, не поворачивая головы.
— В таком случае Цыганков остается на работе.
— Тогда я уйду! — вдруг закричал консультант. — Совсем уйду к… — И он довольно точно указал один популярный русский адрес.
