Юрий Иваниченко - Разведотряд
— Случилось что? — спросил Саша, опуская автомат между колен и не спуская глаз с Зелимхана.
Ему показалось, что старый садовник здорово осунулся за неполных полгода с их последней встречи. Сгорбился, что ли. И без того сморщенное лицо огрубили мумифицированные складки…
— Немцы, собаки… — продолжал ворчать Зелимхан, будто не услышав вопроса, и слишком озабоченно, суетно, занимаясь приготовлением чая. То заварку из рваной пачки довоенного «№ 1» рассыплет, то зазвенит чайная ложка на половицах…
— Что случилось, Зелимхан? — переглянувшись с неизменным Колькой Царём, повторил вопрос лейтенант. — Ты боишься чего?
— Мы только кое-что спросим и сразу уйдём, — убедительно вставил Романов, присев, по обыкновению, на корточки не под самой дверью, но так, чтобы одним прыжком…
Зелимхан вдруг замер, будто озадаченный его словами. Постояв так неподвижно, ссутулившись, как каменная «сарматская баба» в голой степи, он наконец захлопнул крышку узкогорлого чайника.
— Что ты, мальчик… — медленно обернулся старик. — Думаешь, Зелимхан Эскеров чего-нибудь боится ещё на этом свете? — прищурился он во тьму дальнего угла, где растворился в сумраке старший матрос.
Старик спросил — и отвернулся.
— Я очень устал… — вздохнул он тяжело. И, накачав керогаз, чиркнул спичкой. — Очень устал. Жду не дождусь, когда успокоюсь в беседе с пророком, который расскажет мне, зачем всё это было… — он неопределённо махнул мозолистой широкой ладонью. — Зачем всё так есть и что из всего этого выйдет. Если, конечно, в сени Аллаха мне это будет ещё интересно…
Наконец-то слабое подобие улыбки тронуло его сухие губы, но от улыбки этой на Новика повеяло полынной горечью.
— Наверное, нет. Не будет. Я там встречу свою старуху. Это пусть храбрые юноши мечтают о девяти гуриях, а мне хватит и одной моей старухи… — как-то невпопад, заставив вновь переглянуться разведчиков, забормотал старый садовник, уставив, будто остекленевший, взгляд на голубоватые язычки пламени из форсунки керогаза.
Ни Саша, ни Колька не решились его перебить.
— Немцы, после того как вы ушли, расстреляли несколько человек… — продолжил он вдруг голосом, окрепшим и внятным, будто очнулся. Будто проснулся в нем тот, прежний Зелимхан, обманчиво бесхитростный и простодушный старик, встречавший неизвестность по-детски распахнутыми глазами, но провожавший мудрым ироническим прищуром. — Расстреляли, кто под руку подвернулся. За связь с партизанами… — он помолчал немного, будто припоминая и при этом не желая вспомнить. — Но про моего племянника Хафиза… — наконец продолжил он, голыми руками сняв с огня чайник, крышка которого застучала в пазах. — Про него они правильно написали: «Он помогал партизанам». Он помогал… Тридцать лет, бригадир винсовхоза, не мальчишка уже, а влюбился в русскую учительницу, как… — старик, запоздало опомнившись, чуть не бросил чайник, обжигающий руки, на низкий резной достархан. — Ещё до войны, когда она помогала ему с немецким для института… Очень хотел агрономом стать мой мальчик…
Зелимхан посмотрел на Новика невидящим взглядом потерянных, но сухих глаз, прежде чем пояснил:
— Он нам с Дилярой как сын был, особенно когда брат умер. Своими детьми Аллах не благословил… Вот как получилось, Саши-джан… — устало опустился он на диванный валик. — Ничего не успел мой мальчик. Агрономом стать не успел, в институте поучиться тоже не успел, жениться и вырастить сыновей… Даже на войну не успел… — добавил Зелимхан, не поднимая взгляда от чайных приборов, но словно почувствовав, как переглянулись поверх его головы лейтенант с матросом. — Как раз в июне 41-го ему покалечило руку, ремонтировал сепаратор. Врачи, слава аллаху, руку не отрезали, но даже писать ею он уже не мог. Так что успел мой Хафиз только умереть достойно. За свою землю… — подытожил старик и добавил не совсем понятно: — Чья бы она ни была…
Новик не стал уточнять, что именно имел в виду старый татарин. Как-то и так ясно было…
— Так это от него ты узнал про Марию Васильевну из керосиновой лавки и пароль? — спросил Александр после тягостной минуты безмолвия, в которой слышался только сухой треск секундной стрелки настенных часов.
Старик кивнул и, словно отгоняя тягостное воспоминание, принялся сосредоточенно, почти ритуально, пить чай мелкими глотками.
— Как вы не побоялись снова сюда? — начал он, будто сначала, будто перевернув страницу тягостных и болезненных, но, тем не менее, так необходимых сейчас воспоминаний. — Немцы думают, что именно отсюда, из Гурзуфа, было недавнее нападение на Ялтинский порт, о котором вы, конечно, хорошо знаете… — Он мельком глянул поверх пиалы на Новика, и взгляд его снова будто ожил иронической искоркой. — Кому ж лучше вас знать, кроме, конечно, Всеведущего… Они усилили патрули и наугад врываются по ночам в дома…
— Мы не задержимся, старик, — поспешил снова вставить Колька Царь, но Зелимхан угомонил его одним только взглядом.
— Что вы хотели спросить, Саши-джан? Не знаю, правда, смогу ли я помочь… — пожал он плечами. — Но если это поможет вам бить этих лживых собак, я скажу, что знаю…
— Думаю, поможет, — кивнул Саша, о чём-то задумавшись и рассеянно разглядывая в красноватых сумерках «сакли» сборку фотографий в морёном багете, под стеклом… Давних фотографий, похоже, что ещё дореволюционных, на картонках с серебристым тиснением гербов и медальонов неизвестного, фотомастера. — Помнится, когда я служил здесь… — продолжил Новик, видимо, решившись, — слышал какие-то разговоры о подземном ходе. Говорили, что он ведёт из санатория то ли в город, то ли к морю… — Саша пожал плечами. — Скажи, это восточные сказки, которыми обрастает тут каждый мало-мальски древний булыжник, или?…
— Нет, это не сказки… — перебил его Зелимхан и, перехватив взгляд Новика, поднялся с диванной подушки. — Подземный ход есть, и ты на него смотришь…
— На подземный ход? — недоверчиво переспросил лейтенант и перевёл взгляд на старика… и снова на фотографии.
Подойдя к сборке фотографий, Зелимхан обернулся со снисходительной улыбкой:
— Только он не ведет ни к морю, ни даже в город. Он заканчивается уже здесь… — Он постучал узловатым пальцем по стеклу.
На групповом снимке, весьма похожем на юбилейную съемку какого-нибудь автомобильного, впрочем, равно как и авиационного клуба эпохи «Фармана» и «Руссо-Балта», возвышался белый купол садовой ротонды.
Групповой, довольно большой снимок в паспарту из тиснёного картона. Автомобилисты или авиаторы? Одинаковые кожаные шлемы с лупоглазыми очками, краги по самый локоть и шарфы, разве что вместо рейтуз в шотландку и вязаных гетр — армейские галифе и обмотки… Такие себе «рыцари скорости» в тридцать км/ч и «пожиратели пространства» Москва — Коломенское. А за ними возвышался, отчёркнутый ретушью от тёмных крон, белый купол садовой ротонды в классическом духе, даже с традиционной античной девицей, скучающей, сидя на мшистом булыжнике, над разбитым кувшином или там гидрией.
Автомобилисты ли, авиаторы, кто они там были такие? Собрались в ротонде, кто — стоя возле гипсовой Амфитриты, кто — сидя на вытертых ступенях…
Но Саша, вглядевшись, почувствовал, что это отнюдь не компания вчерашних сельских парубков или фабричных парней, которым Советская власть от щедрот своих подарила небо иль трактор. Уж больно отдавали позы стоявших офицерской выправкой, несмотря на вольность бонапартистски заложенных за отвороты кожаных курток ладоней, несмотря на папироски в уголках ртов под набриолиненными усами; и уж вовсе вальяжно, будто в шезлонгах Ривьеры и Ниццы, расселись на ступенях другие, постарше и бородками и, надо понимать, званиями повыше.
Тем не менее никаких знаков различия на кожаных куртках и полувоенных френчах не просматривалось, и потому, должно быть, и не вызывал этот снимок неприятного удивления тех обитателей санатория республиканского НКВД, кому случалось бывать в сторожке садовника. Не походила, на первый взгляд, эта компания на сборище белогвардейцев. Но, как оказалось…
— Тут добровольческий бронедивизион стоял уже в последние дни, в октябре 20-го, — подтвердил догадку Новика старик и выделил толстым ногтем фигуру, стоящую в центре. — Вот он мне и показал этот самый ход, в разгар всей этой суматохи с отступлением Врангеля, эвакуацией…
— Кто? — поднялся вслед за стариком и Новик.
— Штабс-капитан Казанцев.
— Казанцев? — удивлённо переспросил Саша и, не дойдя до стены, повернул назад, взять с трюмо керосинку.
Двумя руками опираясь на набалдашник трости, на желтоватом то ли от старости, то ли от неверного света снимке, стоял крупный рослый мужчина лет сорока в клетчатом английском костюме, но с полосатым охотнорядским жилетом и аксельбантом брегета через изрядный живот.
