Марсель Байер - Летучие собаки
Хайде сразу спрашивает:
— Ты привезешь мою куклу?
— Да, Хайде, если мы ее найдем.
— А выбираться из бункера теперь не слишком опасно?
— Если со мной поедет кто-нибудь из охраны, то ничего.
Мама заявляет папе, что хочет еще раз подняться наверх. Эта затея ему совсем не нравится, он пытается ее отговорить, оба начинают бурно спорить, и папа пускает в ход все свое красноречие. Но мама твердо стоит на своем. Папа уступает:
— Возьми хотя бы Швегермана, он знает обстановку. И нести поможет.
Мама прощается так, словно мы больше никогда не увидимся. Потом уходит. Теперь мы одни. Остается надеяться, что ее не убьют. И что она не попадет в руки к русским. Только с появлением господина Карнау мы немножко успокаиваемся. Он хочет нас подбодрить:
— Сегодня в виде исключения обед для вас сварит диетповариха. Вот увидите, какое объедение.
Но еда не такая вкусная, как мамина. У Хайде вообще нет аппетита. Неужели с таким нетерпением ждет свою куклу? Господин Карнау спрашивает:
— А помните, как Коко ел сырные корки, когда мы с вами познакомились?
Все забыли, но я припоминаю. Это было дома у господина Карнау. Тогда он нам почему-то казался не очень добрым. Хедда говорит:
— Там еще были странные зверьки?
— Ты имеешь в виду летучих собак? — встревает Хильде.
Господин Карнау смеется:
— Нет, Хедда, гораздо раньше, тебе в ту пору было всего два годика.
Хильце говорит:
— Ваш друг, у которого дома жили летучие собаки, он ведь понимал язык зверей?
Хольце канючит:
— Мы тоже хотим разговаривать с животными.
— Но здесь никого нет.
— Разве что Коко.
Господин Карнау сдается:
— Ну хорошо. Почему бы его разок не вывести из клетки. Подождите минутку, мы с Коко скоро придем.
Только он уходит, мы сразу думаем о маме. Добралась ли она до дома? Да и сам дом, цел ли? Хильде тоже волнуется, но малыши ничего не должны заметить. К счастью, скоро возвращаются господин Карнау и Коко. Того только в комнате спускают с поводка: наверное, в бункере есть люди, которые боятся даже маленьких собак. Господин Карнау начинает с голосовых команд. Мы выпроваживаем Коко в мамину комнату, дверь остается прикрытой, господин Карнау зовет пса по имени. Тот, виляя хвостом, тут же вбегает к нам. И прямо в объятия к Хайде, которая его гладит.
Господин Карнау говорит:
— А теперь проделаем вот что. Следите внимательно!
Коко снова уводят в другую комнату. На этот раз господин Карнау выкрикивает не его имя, а Хольдино, и пес снова тут как тут. Почему так?
Господин Карнау объясняет:
— Коко не понимает слов, а слышит по интонации, когда его зовут.
Еще раз. Теперь господин Карнау изменяет голос. Но пес все равно несется из маминой комнаты к нам, словно команды звучат одинаково. Господин Карнау видит наше сильное удивление:
— Убедились? Для Коко не важно, как и каким голосом зовет его хозяин. Но это не по глупости, наоборот: у собаки превосходный слух, и она узнает мой голос несмотря ни на что. Лучше, чем это бы получилось у человека. Коко нужно просто ласково позвать, и он придет.
Все пробуют по очереди. Господин Карнау показывает, как изменить интонацию, чтобы пес наверняка откликнулся. Чуть заслышав приветливое слово, Коко сразу начинает облизывать наши лица. Мы как раз учимся рычать, скулить и лаять, когда неожиданно возвращается мама. Какое счастье! Малыши бросаются ей навстречу и вмиг опустошают сумку с игрушками и плюшевыми зверями. Хайде крепко прижимает к себе свою любимицу. Но сестра какая-то молчаливая, стоит себе тихонько, лицо все красное. Мама сразу понимает — Хайде больна. И говорит:
— Пойдем со мной, измерим температуру.
Ночью жуткий грохот от бомбежки проникает даже сюда, вниз. Кровати трясутся. Все просыпаются. Малыши тут же в слезы:
— Что это, Хельга?
— Бункер разрушили?
— Нас разнесут на кусочки?
— Нет, здесь не достанут. Ни за что на свете.
Молча лежим в темноте и прислушиваемся. Снаружи бомбят без передышки, один удар за другим, и все ходит ходуном. Кровать, пол и стол. Кажется, гранаты разрываются все ближе и ближе. Встать и зажечь свет никто не решается. Хайде начинает хныкать. Неужели нас некому спасти? Неужели мама так крепко спит? А все остальные где? Работают? Или мы в бункере одни? Бомбят так яростно, что кричать нет смысла. Малыши, не отрываясь, смотрят в потолок.
Наверно, лучше забраться в одну кровать, будет не так страшно. Все сползают вниз, со своими зверюшками и одеялами. Как же тепло вместе, какое сплетение рук и ног! Рукав моей ночнушки насквозь промок от Хольдиных слез.
— Только не бойтесь. Фюрер обязательно разобьет врагов. Поэтому-то на улице и стреляют так громко.
На моей груди неподвижно лежит горячая голова Хайде, и когда все снова засыпают, мы по-прежнему в оцепенении глядим в потолок. А вдруг господин Карнау нас отсюда вызволит? Если уж мама и папа ничего не предпринимают, то он — единственный, кто может помочь.
Утром нас будит папа, его кожа еще хуже, чем обычно. Кажется, он тоже мало спал. Родители уединяются в соседней комнате, хотят поговорить. Но если хорошо прислушаться, все равно понятно, о чем они. Папа спрашивает маму, что она застала дома, когда туда вернулась. Мама вне себя:
— Ты даже себе не представляешь! Все разорено, все до одной комнаты. На коврах слой грязи, их и не видно, затоптаны напрочь. И в этом хаосе найти что-то для детей… Прислуга давно разбежалась, они просто бросили дом, прихватив с собой все, что могли. Теперь там размещается фольксштурм. Сначала они вообще не хотели пускать, парень лет четырнадцати стоял на карауле и тыкал в меня фаустпатроном. Только вообрази, всего четырнадцать лет, и уже солдат. Ребенок, как наша Хельга. Да куда такому гранатомет? Ведь он даже не знает, как с ним обращаться.
Папа на это ничего не говорит. Или говорит так тихо, что не разобрать. Снаружи снова гремят орудия. Малыши играют в коридоре, словно за ночь уже привыкли к грохоту. Только Хайде нельзя со всеми, она лежит в постели, потому что температура еще не спала. Вдруг снова доносится ясный папин голос, он чуть не кричит:
— О чем еще, к черту, заботиться? Ты представляешь, какое настроение там, внизу? Полная безнадега, так долго продолжаться не может. Нервы у фюрера вконец сдали. Ты вообще понимаешь, как мы все от этого страдаем?
Наверху разрывается граната. Папины слова тонут в грохоте. Или он делает паузу, когда очень шумно. Следующее, что я слышу: «Шоколад». Папа как остервенелый ревет: «Шоколад!»
Что бы это значило? В бункере есть шоколад? А нам нельзя плитку? Мы поделим ее справедливо. В коридоре малыши радостно кричат:
— Господин Карнау идет, господин Карнау идет!
Господин Карнау смотрит на меня:
— Что, Хельга, думу думаешь?
— Не знаю. Какое сегодня число?
— Сегодня вторник? Тогда двадцать четвертое апреля.
— Можно вас кое о чем попросить?
— Ну конечно.
— Скоро у Хедды день рождения, пятого мая, но у нас пока ничего для нее нет. Папа только что говорил о шоколаде, плитка шоколада была бы действительно замечательным подарком. Может, вы посмотрите, вдруг где-нибудь найдется?
— Надо хорошенько принюхаться или разок пошарить на кухне.
— Но Хедда ничего не должна узнать, иначе не получится сюрприза.
— Я не пророню ни звука. — Господин Карнау улыбается. Он единственный, кому можно доверять тайны.
— Москиты! — визжит Хедда. Мама испуганно оглядывается.
— Там москиты!
— Москиты? Здесь они нам нестрашны.
— Но мама, сама посмотри, вон они летают, под дверью.
Действительно, в корицоре маленькие черные мушки. Мама успокаивается:
— Ах, ты имеешь в виду вон тех пестрокрылок!
— Да, москитов.
— Это не москиты. Москиты кусаются. А эти не умеют.
— Но их здесь целый рой, жужжат вокруг.
— Они с кухни, Хедда. Пестрокрылки ничего тебе не сделают.
Мама думала, Хедда про самолеты. С облегчением вздохнув, она обращается к остальным:
— Наверно, проголодались? Хотите перекусить?
— Да, немножко.
Хольде спрашивает:
— Мама, а на обед будет земляника?
— Нет, к сожалению, здесь нет земляники. К тому же лето еще не наступило.
— А как было бы замечательно.
— Да, было бы замечательно. Может, попозже, когда снова выберемся отсюда. Но мы и сейчас найдем что-нибудь вкусненькое.
Пока мама готовит на кухне, нам приходится сидеть в комнате. Кажется, здешняя повариха не любит болтающихся под ногами детей. Взрослые встают поздно, и когда мы обедаем, в столовой только убирают после завтрака. «Они работают до поздней ночи, — объясняет мама, — и потом, естественно, спят до обеда». А пока все спят, мы должны вести себя тихо, так же как во время их полуденного, вернее, вечернего сна. С ума сойти! Только иногда нам разрешается спуститься на нижний этаж, если взрослые бодрствуют, а так — нет. Ночью же, когда все на ногах, спим мы.
