Марсель Байер - Летучие собаки
Дети легко позволили проделать над собой всю процедуру, только со стороны Хельги мать встретила сопротивление, и, так как никакие уговоры не помогали, ей в конце концов пришлось силой влить яд старшей дочери.
Кто излагает обстоятельства дела подобным образом? Достоверность этих показаний весьма сомнительна. Мать не могла справиться одна, без посторонней помощи. Автор данного заявления, не желающий назвать своего имени, очевидно, что-то скрывает. Кто в последний вечер находился в детской вместе с матерью? Еще раз, запись от 30 апреля: перед тем как дети начинают подражать моему голосу, тот еще слышен в отдалении. Мы вместе поем колыбельную: «Завтра утром проснешься опять, стоит Господу лишь пожелать». Какие ясные голоса! Несмотря на усталость, малыши стараются петь в унисон.
Но сейчас пение расстраивается из-за глухих стонов, доносящихся из соседней квартиры: ох уж эти любовные игры перед рассветом.
Девочка совсем голая. Тут нет никаких сомнений, хотя видны только обнаженные узкие плечи. Тело до подмышек накрыто светлой парусиной. Голову приподнимают, и парусина с левой груди немного сползает вниз, подбородок слегка заострен, полные неплотно сомкнутые губы, маленький нос, под широкими надбровными дугами — закрытые глаза, длинные ресницы, вздернутые брови и гладкий, без морщин лоб. Как безупречно, как равномерно светится кожа, какой здоровый цвет лица, если бы не синюшные пятна и зеленоватый налет, из-за убранных со лба волос тем более бросающийся в глаза. Темные волосы от самых корней неестественно натянуты, тело, можно сказать, висит на них; рука в перчатке принадлежит работающему в морге солдату, который крепко держит за шевелюру голову мертвой двенадцатилетней девочки, поворачивая ее к объективу на фоне черного фартука, из-за чего фотографируемое лицо кажется еще бледнее.
Шестеро детей в легких ночных рубашках обнаружены на кроватях в отдельной комнате бункера имперской канцелярии. Сегодня она разрушена до основания. И где-то там, под землей по-прежнему лежит плитка шоколада, раскрошенная во время взрывов обломками бетонных стен. У всех шестерых явные признаки отравления. Для опознания тела были перевезены в предместье Берлина — Бух, где размещался отдел контрразведки Смерш 79-го стрелкового корпуса Первого Белорусского фронта, туда же доставили лиц, хорошо знавших детей.
При вскрытии трупа Хельги составлен следующий акт. Внешний осмотр: тело девочки, возраст около пятнадцати лет, хорошей упитанности; в голубой ночной рубашке с кружевами. Рост один метр пятьдесят восемь сантиметров. Объем груди шестьдесят пять сантиметров. Цвет кожных покровов и наружной слизистой бледно-розовый с вишневым оттенком. Со стороны спины тело покрыто трупными пятнами ярко-малинового цвета, не исчезающими после нажатия. Ногти синеватые. В области лопаток и ягодиц кожа в силу давления характерно бледная. На животе вследствие разложения грязно-зеленая. Форма головы вытянутая; волосы темно-русые, заплетенные в косички; лицо овальное, к подбородку заостренное. Лоб чуть покатый. Цвет бровей темно-русый. Ресницы длинные. Цвет радужной оболочки голубой. Нос прямой, правильной формы, маленький; глаза закрыты. Рот закрыт. Кончик языка слегка прикушен. При переворачивании трупа и надавливании на грудную клетку изо рта и носа выделяются сгустки крови и ощущается слабый запах горького миндаля. Строение груди нормальное, соски маленькие, в области подмышечной впадины волосяной покров не обнаружен. Живот плоский. Внешние половые органы развиты нормально. Большие срамные губы и лонный бугорок до верхнего края симфизы покрыты волосами. Девственная плева кольцеобразная. Осмотр внутренних органов: слизистая оболочка синеватого оттенка. Содержимое кишечника как обычно. Матка упругая, длина четыре сантиметра, ширина три сантиметра, толщина два сантиметра. Устье матки щелевидное, закрытое.
В акте указаны косички, но на посмертной фотографии волосы у Хельги распущены. Чьи руки их распустили? Руки патологоанатома в резиновых перчатках?
Вздрогнула первая птичка, теперь проснулась по-настоящему, начинает петь, тут же в ответ с других деревьев раздается щебетание. Ночь подошла к концу, вот он, этот момент. Что можно действительно восстановить по записям? Я много раз прослушал каждую пластинку. Я узнал все голоса, и свой собственный, и голос матери. А может, лучше уничтожить матрицы? Нет, только не это, у меня не хватит духу стереть последние дни шестерых детей, я не хочу уступать их тишине, этих малышей, вечером накануне своей смерти еще слушавших сказку, которую я им рассказывал.
Это было 30 апреля. Последняя запись, последняя встреча. На следующий день к обеду весь воск, вся аппаратура были собраны и частично уничтожены прямо на месте, в бункере. Итогом девяти вечеров, начиная с 22 апреля, стали девять восковых матриц. Раскладываю все по порядку и записываю данные. Но здесь, на кухонном столе, не девять, а десять пластинок. Неужели мы начали 21 апреля? Или в один вечер записали две? Нет, возможность сменить пластинку ночью совершенно исключалась. А вечером 1 мая по распоряжению Штумпфекера я уже делал копии. Или однажды была проведена утренняя запись? На другом аппарате, у меня в комнате? А может, дети, которые знали о моей работе, сами пожелали наговорить в микрофон? Нет, против воли отца ни один бы не осмелился. Ни даты, ни номера. Здесь явная ошибка, запись сделана не мной.
«А вдруг там господин Карнау, вдруг он уже пришел?»
Эту пластинку я слушал в самом начале, краткий разговор между Хельгой, Хайде и матерью.
«А вдруг там господин Карнау, вдруг он уже пришел?» Вот последние слова, которые можно разобрать. Нет, действительно запись сделана не мной. По своему качеству она гораздо хуже, просто не сопоставима с другими, в оживленной болтовне шестерых детей ничего не расслышать. Судя по всему, документ создан человеком неопытным: после вопроса Хельги поначалу слышны только шумы, не поддающиеся расшифровке. Но ведь, кроме меня, никто не знал о спрятанном микрофоне, о записывающем устройстве под кроватью… И вдруг глухой взрослый голос! Женский или мужской? Не определить, говорят слишком отрывисто. И словно издалека: «Да, да, о да».
С этого момента больше ни одного слова. Только звук глотания, повторяющийся шесть раз. Что там, крик? Или всхлипывание? Потом только дыхание. Сбившееся дыхание детских легких. Оно слабеет и становится тише. И вот уже ничего не слышно. Воцаряется мертвая тишина, хотя игла по-прежнему бежит по звуковой дорожке.
