Михаил Колосов - Три круга войны
Удивительная весна была! Гурину буквально везло во всем. Майор был в восторге от его «палаты», ставил ее дисциплинированность в пример другим, Гурин расцветал от этой похвалы.
Один раз только у Гурина случилась неприятность, это когда в его «палату» пришли двое новичков. Один — здоровенный парень-красавец с прямым крепким носом, голубыми умными глазами и русым волнистым чубом. Гордый, знающий себе цену. Одет он был в немецкий маскировочный халат, и по этой одежде всем сразу было видно, что он — разведчик. А раз разведчик, значит, к нему и отношение уважительное. Другой, его напарник, наоборот, был низеньким, некрасивым: безбровый, с белыми, как у поросенка, ресницами. Вертлявый какой-то и подхалимистый — все заглядывал в глаза разведчику, все норовил опередить его желания. И хихикал постоянно, как дурачок.
В первый вечер они о чем-то долго шептались, а утром на работу не поднялись. Гурин растолкал сначала маленького.
— Ты чё, — продрал тот поросячьи глаза.
— На работу пора.
— На какую работу? Я что, в колонию попал? Я — р-р-раненый! Я, курва буду, сейчас глотку перегрызу!.. Не видишь? — забрызгал слюной новичок, слезы выдавил, лицо сделал свирепым.
Гурин смотрел на него, ждал, когда он перестанет истеричку разыгрывать.
К Гурину подошел старик, посоветовал:
— Брось, не связывайся. Пойдем.
Ушли, а новички так и остались дома. Разведчик даже головы не поднял.
Как они день жили, чем занимались — никто не знает. Однако Гурину такая анархия не понравилась, и он решил их проучить.
В «палате» уже установился обычай не делить варево — все брали сами, кому сколько захочется. Делили только хлеб и сахар. А тут, когда вечером принесли бачок с кукурузной кашей, Гурин решил разделить. Он взял черпак, встал у бачка и начал нагружать посудины налево и направо, поглядывая на новичков. Видит — подошел безбровый и подставляет котелок. А Гурин, будто не замечает его, продолжает накладывать в котелки другим солдатам. Безбровый занервничал, зашел с одной стороны, потом с другой, принялся нервно постукивать котелком о бачок.
— Не стучи, не в ресторане, — сказал Гурин и спросил громко: — Кто еще не получил?
— Я… Я не получил, — задергался безбровый.
— А ты тут при чем? — удивленно спросил Гурин.
— Ка-ак при чем? — перекосил свой рот безбровый. — Где мы находимся? Мне что, не положено — питание?
— То, что тебе положено, еще везут, — сказал Гурин. — Госпиталь наш сидит без продуктов. А это мы сами себе заготовили. Собрали в поле кукурузу, ободрали, смололи и сами сварили. Вы же утром не пошли на работу? А теперь, друг, на чужой каравай рот не разевай. Иди ложись и жди, когда привезут, что тебе положено.
Заморгал, заморгал безбровый куцыми ресницами, завихлял головой вправо-влево:
— Да я… Да я, курва буду!.. Я тебя сейчас схряпаю — только пуговицы выплюну!
— А ну, пошел вон! — Гурин замахнулся на него черпаком. — А то сейчас как схряпаю вот этой чумичкой промеж твоих поросячьих глаз — долго потом не очухаешься. Разыгрываешь тут из себя психа! Ты еще исполни вокруг бака танец живота, тогда, может быть, получишь каши. У тебя должно это получиться.
— Нет, ты видал? Нет, ты видал? — призывал тот себе на помощь разведчика. — Нет, ты видал? Над нами издеваются!
— Николай, прекрати! — рявкнул на своего напарника разведчик.
Безбровый вернулся на свое место, грохнул котелком о пол, выругался:
— Ну, курва буду!
— А ты, старшой, не прав, — сказал Гурину разведчик. — Мы же не знали такое положение, Надо было объяснить.
— Объяснял утром.
— Извини, не слышал. Так устал вчера.
Гурин бросил черпак в бачок, сказал:
— Ладно, берите, ешьте.
Безбровый тут же вскочил, подобрал с пола котелок, навалил в него каши до краев, понес на свою постель. Разведчик повернулся на другой бок, достал немецкий нож с ложкой и вилкой, отщелкнул ложку, и они вдвоем принялись есть. Безбровый что-то помыкивал набитым ртом, не разобрать было, может, он просто от удовольствия издавал какие-то звуки.
Ночью они опять о чем-то шептались, спорили.
А утром их сосед, молоденький паренек, со страхом передал Гурину разговор новичков. Будто безбровый сказал разведчику:
«Неправильно поделил. Себе все желтенькие, забрал, а мне одни беленькие, штамповку».
«Молчи! Какие там желтенькие? Одни только и попались».
«Врешь. Штук пять».
«Цыц!»
«Не поделишь поровну, курва буду, продам! Ты первый заставил стрелять. Мне дадут штрафную, а тебя шлепнут, как пить дать».
«Цыц! Или я тебя сейчас так приголублю, что утром, не проснешься. Завтра поговорим».
— Да чепуха! — сказал Гурин солдату. — Трофеи, наверное, не поделили.
— А при чем тут «штрафная», «шлепнут»?
— Это псих все, наверное, стращает. Ты же видел, какой он. Не обращай внимания.
— Слушай, старшой, — подошел к Гурину разведчик. — Ты не поверишь, но у меня что-то рана разыгралась. Позволь мне остаться, к врачу пойду, — и смотрит на Гурина такими голубыми, такими честными глазами, что у Василия не то что недоверия к нему не осталось, а захотелось помочь этому хорошему парню.
— Ну что ж, конечно, оставайся.
— Я свое наверстаю, ты будь уверен.
— Да ладно… О чем речь?
Безбровый заметался нервозно вокруг разведчика:
— Ты что, остаешься?
— Болит страшно, — поморщился тот, изобразив мучительную боль.
Безбровый посмотрел недоверчиво на своего друга, кинулся было к Гурину, хотел тоже, наверное, отпроситься, да не решился. Пошел вместе со всеми на кукурузу.
А вечером, когда вернулись, разведчика на месте не оказалось. Дневальный сообщил, что он пошел в деревню и просил передать Гурину: «Пусть старшой не беспокоится, к отбою вернусь». Там у него вроде знакомая.
— Ну и ладно. Молодец, что предупредил.
И вдруг как завопит не своим голосом, как затанцует на своей соломе безбровый:
— Ушел, гад! Смылся! Забрал все! Ну, курва буду, продам! Сейчас пойду в Смерш.
И тут как раз майор появился на пороге. Услышав шум, послушал, ничего не понял, спросил у Гурина:
— Что случилось?
— Сам пока не знаю, мы только что пришли с работы.
Увидел безбровый майора, кинулся к нему:
— Товарищ майор, это бандит, — указал на пустую постель разведчика. — Он все часы унес, все золотые, а мне оставил вот, — и он растопырил ладони, на пол упало несколько часов. — Он самострел… Но я не виноват, он первый заставил меня стрелять в себя, а потом… Я не хотел, а он сам прострелил мне руку… Честное слово… — безбровый стал размазывать по лицу и слезы и сопли. — Ушел, гад, унес все…
Майор оглянулся, приказал дневальному:
— Вызовите сюда дежурного и двух солдат из наряда.
Побежал дневальный. И пяти минут не прошло, примчался наряд.
— Арестуйте, — приказал им майор, указав на безбрового. Посмотрел на Гурина, качнул укоризненно головой: — Что же ты? Проморгал…
После этого Гурин еще недели две прокантовался в госпитале и с первой же партией выписанных отправился на пересыльно-распределительный пункт.
Тяжело ему было покидать этот госпиталь — в нем он оставлял свою любовь, Марусю, Как она, бедняжка, плакала последние дни, когда он был назначен на выписку! Они уходили с ней к своему холму, слушали своего жаворонка, говорили друг другу ласковые слова, любили друг друга напоследок, она целовала его горячо и плакала, плакала…
Провожала она Гурина до самой переправы у Большой Лепетихи. Тут они поцеловались последний раз у всех на виду, она сошла на обочину и осталась стоять, пока колонна не перешла на другой берег. Там он оглянулся, отошел в сторонку от колонны, помахал ей шапкой:
— Прощай, Маруся!..
Но разве услышит? Днепр широкий, говорливый — все заглушает. Вода в нем мутная от весенних потоков, ворочается, будто спина гигантского чудовища.
Дорогами войны
высокого правого берега Днепра Гурин оглянулся в надежде еще раз увидеть Марусю, но не увидел ее. И только неутомимый жаворонок продолжал провожать его своей веселой звонкой песней. Невидимый, из высокого поднебесья он весело вызванивал в серебряные колокольцы.
Солнце пригревало, и солдаты один за другим снимали шинели, перекидывали их через руки или забрасывали на плечи, шли вольготной толпой.
Вел их лейтенант по фамилии Бородулин — человек замкнутый, угрюмый, с усталым, обветренным лицом. Помощником у него был старшина Парыгин — разбитной парень, любивший порядок, однако особыми строгостями солдат не мучил. Утром он выстраивал их, пересчитывал, докладывал по всей форме лейтенанту, тот кивал и молча направлялся в голову колонны. Старшина командовал «шагом марш!», и колонна трогалась вслед за лейтенантом. Старшина расселял их на ночлег, старшина заботился о питании. Особенно проявил он себя, когда у солдат кончился сухой паек. Парыгин шел к председателю сельсовета, объяснял ему положение, и тот помогал, если не продуктами, то хорошим ночлегом: он знал своих сельчан, знал, кто как живет, и расселял солдат по тем домам, где обязательно накормят.
