Юрий Стрехнин - Наступление продолжается
На столе резко зазвонил телефон. Обер-лейтенант быстро взял трубку и что-то произнес почтительным тоном. Он замер, внимательно слушая, и то, что услышал он, видимо, было для него неожиданным и неприятным. Лицо офицера вытянулось, побледнело. Он закрыл глаза и тотчас же открыл их. Белых с напряженным любопытством следил за обер-лейтенантом. В глазах того стоял страх. Обер-лейтенант положил трубку и, тяжело роняя слова, что-то сказал тесно обступившим его офицерам.
Гул встревоженных голосов прошелестел по комнате. Кто-то швырнул на пол сумку. Кто-то истерически всхлипнул. Вдруг коротко стукнул выстрел. Все обернулись на звук. У стены, на полу, лежал, выбросив вперед скрюченную руку с пистолетом, офицер — тот, что подходил к Никите. Темная струя бойко выбежала из-под головы упавшего и зазмеилась по вытоптанному глиняному полу. Обер-лейтенант торопливо махнул рукой, и Никиту потащили из хаты.
Его снова вели по улице. Он шагал, плотно засунув руки в карман ватника, зажав в одном кулаке горсть натолченной в чулане штукатурки, а в другом — осколок банки. На ходу, по привычке все примечать, Никита зорко смотрел по сторонам. Во дворах стояли машины, повозки, пушки. По улице то и дело сновали солдаты. Через крыши домов и вдоль плетней тянулись кроваво-красные и желтые жилы проводов. Вдоль дороги стояла колонна доверху загруженных разным добром автомашин. Машины были застывшие, покрытые инеем, запорошенные сверху снегом, — видать, стояли здесь давно. «Некуда вам ехать», — с удовольствием подумал Никита.
Острым глазом разведчика, привыкшего всегда и везде наблюдать, он внимательно оглядывал окружающее, хотя, собственно говоря, ему сейчас было совершенно не до наблюдений. Да в них и не было прямого смысла, он ничего уже не смог бы сообщить своим. Никита в эту минуту был занят одной мыслью: как выбрать удобный момент для того, что он задумал? Ведь не будут же гитлеровцы водить его бесконечно…
Через некоторое время Никиту подвели к хате, около которой стояла выкрашенная в белую краску легковая автомашина с чемоданами, привязанными наверху. Возле калитки прохаживался часовой, подняв огромный воротник зимней шинели.
Никиту ввели в дом. Хмурый ефрейтор с парабеллумом на поясе обшарил карманы старшины, вывернул их, обнаружил песок и стекло и сердито закричал на конвоиров. Те сорвали с Никиты ватник и бросили в угол. Ефрейтор внимательно осмотрел старшину, как бы соображая, что с ним еще следует сделать, и ввел его в следующую комнату. Там, на кровати, застланной большим меховым одеялом, сидел старик с морщинистым, словно ссохшимся лицом и тонкими, бледными, сердито стиснутыми губами. Он сидел сгорбившись, придерживая руками полы шубы, крытой сукном дымчато-зеленоватого цвета, наброшенной на плечи. На воротнике его мундира поблескивало золотое шитье.
Оглядев Никиту, немец задержал взгляд на его погонах, усмехнулся:
— Вы действительно только старшина? А должность?
— Ездовой, — серьезно ответил Никита, — с обоза.
Немец взглянул на старшину сухими колючими главами, потом быстро посмотрел в какую-то бумажку, которую он держал в руке, снова, словно проверяя что-то, внимательно посмотрел на него и сказал медленно и неторопливо, отвешивая каждое слово:
— Бросьте шутить. Будем говорить серьезно. Неважно, в каком вы чине. Может быть, вы и не старшина. Вы держитесь как офицер. Я знаю, кто есть вы. Вы командир русского передового отряда. Не так ли?
Никита молчал.
Помедлив секунду, немец продолжал:
— Вы понимаете? Сейчас мы имеем такую обстановку, которая, к сожалению, исключает любезное обхождение с пленными.
«На кой ляд он мне предисловие читает?» — с недоумением подумал Никита, настораживаясь.
— Вы, конечно, предпочитаете молчать, — продолжал немец. — Вы не видите расчета разговаривать? Но я вам делаю выгодное предложение. Хотите жить?! — вдруг резко выкрикнул он.
— Не только человек, а и всякая тварь жить хочет, — со сдержанной усмешкой сказал Никита.
— Конечно, такой молодой человек должен хотеть жить, — сказал немец, — следовательно, мы с вами заключим условие: вы, как знающий расположение русской передовой линии, ночью проведете нас через нее, не беспокоя своих. После этого вы получите свободу. Можете вернуться к своим. Можете идти с нами на германскую сторону. Это есть ваш выбор.
«Вот чего ты от меня захотел!» — подумал старшина, с трудом сдерживая себя, чтобы не поддаться нахлынувшей ярости.
— Вы согласны? — нетерпеливо спросил немец.
— Не согласен! — твердо ответил старшина.
Он знал, что, сказав это, произнес себе смертный приговор.
Немец резко поднялся на ноги. Шуба с его плеч свалилась, на них тускло блеснули витые золоченые генеральские погоны. Он вплотную подошел к Никите и вонзился взглядом в его лицо. Серые, как потускнелое железо, глаза немца были спокойны. Но под этим спокойствием Никита видел глубоко запрятанную злобу. Он прямо и твердо глядел в глаза врага.
Немец сказал, пытаясь улыбнуться:
— Не согласны? Очень жаль. У нас уже были несогласные, но они плохо кончили. Вы тоже хотите так? Я вам даю времени ровно час, — продолжал он, — можете крепко подумать. Через шестьдесят минут вы соглашаетесь или получаете то, что имели другие несогласные. Вы увидите, что это такое!
Немец круто отвернулся от Никиты и что-то сказал ефрейтору, стоявшему у двери. Тот распахнул дверь.
Выйдя из хаты, Никита жадно вдохнул в себя свежий морозный воздух и осмотрелся. Во дворе толпились солдаты. Кругом стоял высокий плетень.
Бежать невозможно.
Его привели к приземистому саманному сараю, втолкнули туда. Он ощупал в темноте стенку и сел на пол, прислонясь к ней.
В сарае стоял полумрак. Тусклый свет зимнего дня чуть сочился через узенькое оконце.
«Что же придумать?.. Согласиться и подвести немцев под наш огонь, туда, где погуще огневые точки? Но немцы не дураки. Его показания они обязательно проверят своей разведкой. Что же делать?.. — Никита вскочил на ноги. — Нет, надо найти какой-то выход!»
Он сделал несколько шагов и остановился. У его ног, на мерзлой соломе, чуть освещенный тусклым светом, падавшим из окна, лежал мертвый человек. На теле его не было никакой одежды, кроме изорванных солдатских ватных брюк. «Наш!» — понял старшина и нагнулся, чтобы лучше рассмотреть лежащего, но тут же отпрянул назад.
Всякое видывал Никита на войне, но такое он видел впервые: перед ним темнело застывшее на морозе кровавое месиво.
«Нарочно меня сюда привели. Испугать хотят. Думают, соглашусь? Не выйдет! Не надо мне вашего часа!»
Никита шагнул к двери и с размаху ударил по ней ногой. Дверь охнула и затряслась. Снаружи испуганно залопотали караульные, но двери никто не открыл. Никита размахнулся, чтобы ударить еще раз, но, сдержав себя, остановился. «Куда спешить? — подумал он. — Если умереть, так с толком».
Он прислонился к стене, стараясь взять себя в руки.
«Кто ты, парень? Какой роты, какого полка? — думал Никита, глядя на лежащего перед ним. — И как попал ты фашистам в лапы? Ранен ли был в бою, наткнулся ли на вражескую засаду или в схватке истратил все патроны до единого и нечем было больше отбиться, когда остался ты один среди многих врагов?.. С тобой случилось самое страшное, что может случиться с советским солдатом…»
Как никогда раньше, сейчас Никита хотел жить. Жить! И прежде всего для того, чтобы уничтожать врагов.
Старшина больше не хотел ждать. Он встал и нетерпеливо зашагал вдоль сарая, то и дело бросая взгляд на того, кто лежал, откинув вперед закоченелую, несгибаемую руку, словно готовился бросить гранату.
Носком сапога Никита зацепился за какой-то предмет. Нагнулся и поднял. Обыкновенный солдатский брезентовый поясной ремень, потертый, слегка разлохмаченный по краям. Видно, долго хозяин ремня носил на нем подсумки, лопатку и флягу… Как и водится, на ремне химическим карандашом были написаны имя и фамилия владельца. «Николай Петров», — прочел Никита. Он повертел ремень в руках и, подумав, подпоясал его под гимнастерку. «Николай Петров», — повторил он.
По расчету Никиты, его последний час уже шел к концу.
Что же можно сделать?..
В детстве, однажды зимой, когда отец на заготовке леса повредил себе ногу упавшей сосной и целый месяц вынужден был проваляться дома, он от скуки научил маленького Никитку играть в шашки и сделал его своим постоянным партнером. Играли они всерьез, и поначалу сын, теряя пешки одну за другой, пытался бросить игру. Но отец не позволял ему сделать этого. «Воюй до конца, — поучал он, — никогда не сдавайся!»
Впоследствии Никита стал неплохим игроком, а среди своих сверстников — одним из первых. И когда он потом встречался с сильнейшим противником, он всегда действовал так, как его учил отец: никогда и ни в чем не сдаваться. «Ты — русский, сибиряк, а сибиряки — упрямые люди», — часто говаривал ему отец.
