Юрий Стрехнин - Наступление продолжается
Постояв еще с минутку, Ольга медленно пошла обратно.
И вдруг она увидела человека. Он медленно шел вдоль гребня канавы.
Ольга вгляделась. Сомнений не оставалось: это был старшина Белых. Она невольно ускорила шаг. Услышав ее торопливые шаги, он обернулся.
— Откуда? — радостно вскрикнула Ольга, обхватив его ладонь обеими руками.
— С того света! — улыбнулся Никита своей обычной скупой улыбкой. По его глазам было видно, что он тоже рад неожиданной встрече.
Ольга все еще держала руку Никиты в своих ладонях, но он, чуть морщась, постарался освободиться от этого пожатия, и только тут она заметила выглядывающую из-под его рукавицы повязку.
— Что у вас с рукой?
— Так, зашиб маленько, — небрежно сказал Никита и, блеснув веселой искоркой в глазах, усмехнулся. — Выходит, я живой, а?..
Они свернули в сторону от канавы и пошли по тропке, ведущей на КП. Ольга тревожно поглядывала на Никиту.
— Вот только что в полк из штадива иду. В плену был, — смущенно улыбнулся Никита.
— В плену?
— В рукопашной меня взяли. Их куча, а я один.
— Да? — взволнованно спросила Ольга. — А спаслись как? Да рассказывайте же!..
— Что рассказывать? Попал фашистам в лапы, потом убежал. Вот только сегодня вернулся.
«Неинтересно ему мне рассказывать», — подумала Ольга.
— Но ведь там страшно было! Что вы перечувствовали?..
— Всякое… — неохотно произнес Никита. И сколько ни донимала Ольга его своими расспросами, он так ничего толком и не рассказал.
А рассказать старшина мог бы о многом.
…Когда он очнулся от удара и хотел вскочить на ноги, приклады и кованые сапоги не дали ему подняться. Никита рванулся, чтобы освободиться, но немцы скрутили ему руки. Сквозь застилавший глаза туман он видел возбужденных, галдящих врагов. Потом все смолкли, почтительно вытянулись и расступились. Подошел немец, по-видимому, старший. Он обшарил карманы Никиты, вытащил у него из-за пазухи карту, внимательно посмотрел на нее и на старшину, уверенно сказал:
— Официр!
Никита догадался, что его приняли, вероятно, по найденной карте, кобуре и компасу за офицера. А на погоны под ватником не догадались взглянуть.
Конвойные провели старшину немного назад по балке и остановились в нерешительности: справа вспыхнула частая, сильная стрельба, захлопали разрывы мин. «Эх, может, наши близко? — подумал Никита. — Хоть бы сюда ударило, удрал бы!»
Но сзади сказали:
— Рус, марш!
Никита, скрипя зубами от ярости, что ему, разведчику, переловившему столько врагов, теперь приходится слушать немецкую команду, пошел вперед.
То и дело оглядываясь, конвоиры долго вели его низом балки. Небо наверху совсем посветлело, наступил день.
Потом, уже на окраине Комаровки, его втолкнули в кузов крытого грузовика и повезли куда-то. Сидевшие в грузовике раненые немецкие солдаты зло поглядывали на него.
Через несколько минут грузовик остановился возле большого здания школы. Это была уже не Комаровка, а какое-то другое село. Никиту ввели в дом. В жарко натопленной комнате, у печи, сидел на стуле офицер в наброшенной на плечи шинели — пожилой, лысый, с дряблым, раздраженным лицом. Он небрежно просматривал какие-то дела в глянцевитых картонных обложках и одно за другим швырял их в топящуюся печь. Груда таких дел лежала около него на полу.
Увидев Никиту, лысый бросил бумаги, встал и пошел к Никите, тяжело волоча по полу ноги, обутые в большие меховые сапоги. Отворилась дверь, и появился другой офицер — длинный и худощавый. Он приблизился к старшине вплотную, сверля его колючим взглядом:
— Вы есть русский офицер?
— Руки развяжите, тогда разговаривать буду.
Офицер приказал конвоиру освободить руки Никиты.
— Вы будете отвечать на мои вопросы? — спросил он.
— Смотря на какие.
— Ваше офицерское звание, должность?
— Да я ж рядовой.
— Говорите правду! — долговязый угрожающе сжал кулак. Но лысый, приходившийся ему, как видно, начальником, махнул рукой, сказал что-то, и долговязый тотчас же задал следующий вопрос:
— Какой номер имеет ваш полк?
— Большой.
— Где есть ваша часть?
— Недалеко.
— Сколько артиллерии в вашей части?
— Много.
— Доннер веттер! Черт ваша мать! Вы будете говорить дойтлих, истина?!
— Я говорю правду.
— Говорить точно! Иначе будете иметь смерть!
Длинный медленно расстегнул кобуру. Но в это время лысый вскочил и что-то быстро заговорил, обращаясь к долговязому. Тот вполголоса выругался, застегнул кобуру и отошел от Никиты.
«Нет, я им зачем-то нужен! — догадался старшина. — Иначе не стали бы возиться. Им пленных отправлять некуда».
Он понял: у него остается еще какой-то шанс. Никита не терял надежды выкрутиться. Уж такой у него был характер — не падать духом до конца и никакое положение не считать безвыходным.
Долговязый подошел к стоявшему на столе телефону. По тону его голоса Белых понял, что немец говорит с каким-то начальством. Потом офицер положил трубку и приказал конвоирам, дожидавшимся у дверей, увести разведчика. Те повели его по коридору школы.
Это была обычная сельская школа, построенная, видимо, незадолго перед войной, очень похожая, как показалось Никите, на школу его родного села. Но эта школа уже перестала быть школой. В открытые двери были видны классы, в которых на разбросанной по полу соломе лежали солдаты в измятых шинелях и крестьянских кожухах. Двое, вытащив парту в коридор, кололи ее на дрова. Старшину провели по коридору и втолкнули в узенький, без окон, чуланчик, тускло освещенный через единственное маленькое оконце над дверью. Видимо, чуланчик этот раньше служил хранилищем для наглядных пособий. В углу лежали измятые картонные таблицы, картины, изображающие всяческих зверей, валялся продавленный глобус, под ногами хрустели осколки колб и банок, сброшенных с полок. А в самом темном углу, из-за груды порванных, скомканных географических карт, на Никиту скалился скелет. Нижняя челюсть его отвисла, едва держась на полуоторванной медной проволочке. Казалось, что скелет стоит и зевает от скуки: ведь давно уже не выносят его в класс на урок анатомии, под внимательные взгляды ребят…
Дверь захлопнулась. Проскрежетал засов. Никита подождал, пока затихли шаги в коридоре, потрогал косяк, подтянулся на руках над дверью и осторожно выглянул в коридор. Сквозь пыльное стекло внизу был виден огромный козырек шапки часового. «Все равно уйду!» — подумал Никита и бесшумно спустился обратно. Осмотревшись, он тихонько отковырнул от стены большой кусок штукатурки и долго и старательно тер его до тех пор, пока не растер в порошок, который затем ссыпал в карман ватника. Пошарив но полу и не найдя ничего лучшего, старшина выбрал из осколков стекла, валявшихся под ногами, большой, кривой и острый обломок толстой банки, обмотал его с одной стороны носовым платком и тоже положил в карман. Все-таки это было оружие.
Никита знал, что немцы не оставят его в живых. Но его страшило, пожалуй, больше не то что он погибнет. Обиднее всего было то, что он умрет в плену, обезоруженный, бессильный перед врагами, что не оставит он друзьям и однополчанам доброй памяти о себе. Положение, в котором он оказался сейчас, было для него страшнее смерти. Находиться в плену постыдно для любого солдата, но еще более позорно для разведчика, и особенно ужасно лично для него, старшины Белых, командира разведчиков, у которого еще никогда ни один из бойцов не дался врагу в руки живым. А семья? Хорошо, если еще пришлют извещение о том, что пропал без вести. А если подумают, что сдался? Как тяжко будет отцу, матери… Людям не смогут в глаза посмотреть… А ей? Наташе? Нет, выкрутиться, уйти, пусть лучше погибнуть, но только не во вражьих руках! Но как, с какими глазами вернусь в полк? Никто не видел, как меня схватили. Кто подтвердит, что дрался до последнего?..
Нужно во что бы то ни стало найти выход. Но где этот выход?
Прошло около часа.
За дверью послышался говор. Звякнул засов. Старшину вывели из чулана во двор, а затем на улицу. Вскоре его ввели в хату, полную офицеров. Все они, видимо, собрались куда-то в дорогу, потому что были тепло одеты, застегнуты, некоторые с маленькими чемоданчиками в руках. Только сидевший у стола обер-лейтенант был без шинели.
Увидев пленного, все офицеры оживленно заговорили и обступили его. «Они у нас в окружении, а я у них», — горько усмехнулся Никита, внимательно всматриваясь в лица врагов.
Обер-лейтенант подал знак, и старшину подтолкнули к столу.
— Я вас предупреждаю, — четко, словно отрубая слово за словом, проговорил обер-лейтенант, — сейчас отвечайте подробно. За уклонение — расстрел. А прежде будете иметь маленькую обработку. Вы понимаете меня?
— Понятно, чего там! — стараясь говорить небрежно, ответил Никита.
