Алексей Азаров - Дом без ключа
Рискуя вызвать неудовольствие и даже разнос Рейнике, Мейснер ни на шаг не отстает от него до самой машины, оттирая плечом порученца и двух офицеров охраны. Шустер плетется в хвосте процессии и, кажется, только и ждет, когда все наконец уедут. Мейснер распахивает дверцу и, плотнее прижав к боку драгоценный портфель, набирается смелости обратиться:
— Бригаденфюрер… Очень важное сообщение!
Рейнике убирает ногу с подножки. Ему, очевидно, понравилась шутка в адрес Родэ, и сейчас он смотрит на Мейснера не слишком холодно.
— Вот как? Настолько важное, чтобы докладывать на улице?
— О нет, бригаденфюрер!
— Садитесь!
Миг торжества. Красные кожаные подушки беззвучно оседают под Мейснером. С легким шелестом «опель-адмирал» срывается с места, оставив на тротуаре возле отеля раздосадованного Шустера, едва успевшего вытянуть руку в прощальном жесте. Мейснер сидит, придерживая портфель на коленях, и ждет вопросов.
Рейнике щелкает портсигаром, закуривает.
— Так в чем же дело?
— Момент, бригаденфюрер!..
Мейснер извлекает рапорт со дна портфеля с таким видом, словно там у него сколько угодно подобных документов. В штабе Штюльпнагеля и в аппарате Рейнике он приобрел некоторые навыки, могущие поспособствовать карьере.
Рейнике, держа листок на отлете, приставляет к глазам очки. Он дальнозорок, но старается не пользоваться стеклами на людях; очки его безобразят. Мейснер, волнуясь, открывает и закрывает замок портфеля. Губы его сохнут.
Рейнике жует золоченый мундштук сигареты.
— Вы правы, это важно… Ваш человек не мог ошибиться?
— Уверен, что нет.
— Фото девицы у нас есть?
— Целое досье. Изъяты при обыске у родителей. Кроме того, комиссар Гаузнер составил ее словесный портрет еще в Брюсселе.
— Где ваш человек?
— Отдыхает.
Рейнике роняет пепел на мундир.
— Скажите ему, что в следующий раз, если он упустит объект, я отправлю его в Сантэ. Нет, не в Сантэ а в Дахау!.. Дайте ему пятьсот марок, и пусть ищет! Остальные — тоже… Он что — спугнул ее?
— Не думаю. Скорее всего девица пообедала и ушла.
— Займитесь пассажем. Узнайте у хозяина кафе все, что надо.
Мейснер сидя щелкает каблуками.
— Да, бригаденфюрер!
Рейнике странно улыбается.
— А вы ловкая шельма, Мейснер! Маленькие секреты от начальства — и утренние сюрпризы. Кто научил вас всему этому?
Тон его ласков, но у Мейснера на висках выступает пот. Говорят, что рейхсфюрер Гиммлер всегда бывает особенно нежен с теми, кого готовится спровадить в пропасть. Как знать, не взял ли Рейнике себе за образец господина рейхсфюрера? Размышлений об этом Мейснеру вполне хватает на всю дорогу от «Лютеции» до Булонского леса.
4. Январь, 1943. Женева, рю Лозанн, 113
Если настенный электрохронометр «Докса» полтора часа подряд показывает 9.21, то смело можно считать, что он испортился. Но если тот же хронометр подсоединен к передатчику и выключается на время сеанса, а сам сеанс никак не должен длиться так долго, правильнее будет полагать, что у Бушей не все в порядке… Ширвиндт, не задерживаясь, переходит на противоположный тротуар, останавливается и завязывает шнурок на ботинке, пытаясь одновременно разглядеть сигнал опасности в левом верхнем окне. В случае всяких осложнений Буши выставляют в нем фарфоровую танцовщицу в пачке. Жалюзи спущены, дверь магазина закрыта, и Ширвиндт, так ничего и не решив, возится со шнурком. «Докса» над дверью магазина продолжает показывать 9.21 Входить нельзя!
Ширвиндт вывязывает симметричный бантик и притопывает каблуком, словно проверяя, все ли в порядке. Дольше задерживаться не стоит. Жена Буша, Минна, позвонит, очевидно, в контору, и все разъяснится. Вчера она дала знать, что ждет в одиннадцать часов: речь шла о какой-то сумме, которую Минна собиралась вручить «Геомонду» для принятия на банковский счет. Ширвиндт толком не понял, откуда получены деньги и почему они оказались у Бушей, — возможно, их прислал Жак-Анри? Связной тоже ничего не мог объяснить: его обязанности ограничивались передачей записки.
Поправив штанину, Вальтер делает первый шаг, чтобы уйти, но останавливается: дверь магазина открывается и одновременно в глубине помещения звонко и весело звенит колокольчик. Это не Минна. И не покупатель. Господин в сером котелке, перешагивающий порог, не обременен покупками. Ширвиндт делает несколько шагов, понимая, что уже поздно…
— Господин Ширвиндт?
Вальтер оборачивается.
— Признаться, я так и думал, что вы придете сюда.
— С кем имею честь?
Серый котелок повисает в воздухе.
— Шриттмейер… Если вы не спешите, мы могли бы побеседовать.
Ширвиндт мысленно обшаривает свои карманы. Бумажник, ключ, носовой платок. Ничего компрометирующего. А в конторе?.. Идет ли там обыск?
— Я вас не знаю! — говорит он резко.
Шриттмейер осторожно, почти робко прикасается к его руке.
— Я из полиции. Показать документы?
— Это официальный разговор?
— О нет…
Продолжая идти, Ширвиндт роняет:
— У меня нет дел с полицией. Тем более частных.
— Вы не поняли, — тихо говорит Шриттмейер. — Это, конечно, не допрос, но и не частная беседа. Мне кажется, нам лучше продолжить у вас в конторе. Сегодня как раз воскресенье, и нас не будут отвлекать.
— Хорошо, пойдемте!
Больше не о чем пока говорить, и они идут молча. Шриттмейер с достоинством несет свой котелок на яйцеобразной голове. Кажется, что она сидит не на шее, а на стальном негнущемся пруте. У подъезда «Геомонда» к ним присоединяется широкоплечий здоровяк в макинтоше, вышедший из подворотни.
— Я не один, — словно извиняясь, говорит Шриттмейер. — Он нам не помешает.
— Это уже слишком, инспектор!
— Комиссар, если позволите.
— Тем более! Вторжение в частное владение?.. Я немедленно звоню адвокату!..
Шриттмейер смущен.
— О прошу вас… не надо лишних слов. Ордер подписан прокурором Конфедерации. Разве я рискнул бы нарушить закон?
Ордер в порядке. Ширвиндт убеждается в этом, прочитав документ от заголовка до подписи. Не заполнена только графа: «По подозрению или обвинению в…» Там стоит прочерк.
Войдя в кабинет, Ширвиндт бросает бумагу на письменный стол.
— Ищите!
— Сначала, если позволите, несколько вопросов.
Шриттмейер деликатно присаживается у стены, кладет котелок на колени. У него вид просителя, а не полицейской ищейки. «Черт бы побрал все эти фокусы! — думает Ширвиндт. — Когда взяли Минну?.. Неужели за передатчиком?..»
— Вы знали Роз? — спрашивает Шриттмейер. — Роз Марешаль.
— Она служила у меня.
— Долго?
— Это допрос?
— Я не веду протокола… Марешаль долго работала с вами?
— В «Геомонде»?
— Где же еще!
— Я не стану отвечать.
Шриттмейер огорченно вздыхает.
— Напрасно, господин Ширвиндт. Вы один из немногих, кто мог бы пролить свет на ее исчезновение.
— С чего вы взяли?
— Мне так кажется… Вам известны ее привычки, увлечения, черты характера?
— В какой-то мере — да.
— Вот видите! — Голос Шриттмейера все так же тих. — В ее студии в Давосе не нашлось ничего, что позволило бы нам выдвинуть обоснованную версию, в пансионе тоже… За исключением вот этого. Угодно взглянуть?
На ладони Шриттмейера лежит радиолампа. Ширвиндт, не сдержавшись, проглатывает слюну. К этому он не был готов. Как и почему лампа осталась в студии? Почему связной не нашел ее и не унес?
— Ну и что? — говорит он довольно спокойно.
— Ничего. Просто лампа.
Ширвиндт воинственно надвигается на комиссара.
— Лампа!.. Марешаль!.. Студия!.. Вы только что вышли из радиомагазина, господин Шриттмейер! Почем мне знать, не там ли вы ее прихватили? Уверен, что на прилавках магазина полным-полно подобного добра!
Шриттмейер держит лампу двумя пальцами. Огорчение, написанное на его лице, достигает наивысшей точки. Он буквально переполнен душевной болью за Ширвиндта, не понимающего самых простых вещей. Вальтер ждет, что комедия вот-вот кончится и будет то, что и должно быть: крик, угрозы, наручники, протокол…
— Вы не правы, — еще тише говорит Шриттмейер. — Это не совсем обычная лампа. Таких в продаже нет. Будь вы радистом, она сразу же показалась бы вам подозрительной. Но вы же не радист?
— Говорите прямо: что вам надо?
— Позвольте повесить котелок?
Вальтер кивает на вешалку и ждет продолжения. Странный разговор начинает его интересовать. Этот Шриттмейер удивительно откровенен.
— Я не радист, — говорит он.
— А Марешаль?
— Откуда мне знать?
Шриттмейер всем своим видом выражает согласие.
— Действительно — откуда? Будь я приватно связан с английской или американской разведкой, я бы, разумеется, не стал информировать об этом фирму, в которой служу. Если допустить мысль, что Марешаль была человеком Интеллидженс сервис, то зачем бы она призналась вам?
