Шамиль Ракипов - Звездные ночи
— Пора снижаться, товарищ командир.
— Ты не ошиблась, Хиваз? Все точно?
— Как в аптеке!
— Тогда ищи огни.
— Увижу, Магуба-джан, не беспокойся, у меня глаза острые, как у степного орла.
Впереди зажигаются бледные шары — это зенитки бьют по самолету Лейлы. Прожекторов не видно, лучи застревают в тучах.
— По расчету, огонь открыли, когда Руфа уже отбомбилась, — обрадованно сообщает Хиваз.
— Не отбомбилась, а сбросила груз, — поправляю я.
— Да, правда. Всю ночь будем летать, выручим наших кавалеров! На меня один так смотрел, как будто…
— Не тараторь.
С выключенным мотором летим вдоль берега. Высота сто метров… Восемьдесят… Пятьдесят…
— Вправо. Еще. Так держать! — командует Хиваз. — Вижу. Вижу треугольник!
Только бы не подвел мотор — врежемся в свои же окопы.
Самолет качнуло: это груз пошел к земле.
— Полундра! — орет Хиваз. — Картошку привезли. Угощайте фрицев! Гвардейский привет!..
Несколько прожекторов впиваются в самолет, кажется, во всем мире нет ничего, кроме этого противного света, трассирующих пуль, лая «Эрликонов».
— Ничего страшного, — шепчу я и, убрав газ, заваливаю самолет — падаем в море.
Немцы прекратили огонь, все прожекторы, кроме одного, отшатнулись прочь. Выждав время, включаю мотор на полную мощность — спасибо ПАРМу! — тяну ручку на себя. Сквозь зубы напеваю:
Все выше и выше, и вышеСтремим мы полет наших птиц…
— Магуба-джан, ты поешь или кашляешь?
— Кашляю.
— Давай споем. Вот хорошая песня:
Наверх вы, товарищи, все по местам,Последний парад наступает,Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,Пощады никто не желает…
В ту ночь мы сделали более двухсот вылетов. Помогли и второму десанту. На том плацдарме, в случае чего, можно было приземлиться. Первая вынужденную посадку там совершила Ира Себрова. Потом рассказывала:
— Одно колесо, на наше счастье, угодило в воронку. Иначе врезались бы в горку. Вылезли, глядим: справа — танк с крестом, слева надолбы, позади колючая проволока, кошмар…
Иру и ее штурмана в тот же день вывезли с плацдарма на катере. Кругом раненые, убитые, и они двое. Попали под бомбежку. А мы, ожидая, все глаза проглядели…
В армейской газете «Знамя Родины» каждый день печатались материалы военного корреспондента Сергея Борзенко, участника южного десанта. Ему потом присвоили звание Героя Советского Союза. На «Огненной земле» каждый человек был на счету, и корреспондент ходил в атаки, подбивал танки. Помню, он написал о женщине, санинструкторе. Бойцы лежали перед колючей проволокой. Вокруг рвались снаряды, мины — никакой защиты. А время уходит, Саперы сделали проход. Все готово, можно идти в атаку, а командира, видимо, убило. Все лежат. Орудия и пулеметы бьют почти в упор. Жить им оставалось минуты, всех бы перебили. И вдруг женщина, Галина Петрова, поднимается во весь рост, бросается в проход и кричит:
— Вперед!
Моряков будто ветром подхватило. За этот подвиг Галине Петровой было присвоено звание Героя Советского Союза. Позднее мы узнали, что она погибла. Моряки похоронили ее с воинскими почестями, поклялись отомстить за нее, И клятву сдержали.
Писал Сергей Борзенко и про наш полк.
Северо-восточный десант расширил плацдарм, там была создана Отдельная Приморская армия. Десантники с боями прорвались в восточный район Керчи. Эльтигенский десант свою задачу выполнил и седьмого декабря ночью пошел на соединение с главным десантом. Прошли с боями двадцать километров и штурмом взяли гору Митридат! Но силы были слишком неравные, десантникам пришлось отступить, их сняли с керченского берега и отправили на отдых и лечение в тыл.
Ночь пятьсот пятьдесят седьмая
Лейла готовит двух новых пилотов, по очереди летает с ними на своем самолете. После обеда, проводив ее в полет, я направилась домой и по пути встретила незнакомого моряка. Он был низкого роста, с могучей грудью, угрюмым, загорелым лицом. Голова забинтована. Шесть наград, два ордена Славы.
— Где мне найти Ольгу Санфирову? — спросил он рокочущим, как мотор бомбардировщика, голосом.
Сердце у меня екнуло. Лейла говорила мне, что в один из мешков, сброшенных десантникам, она вложила записку, просила сообщить, есть ли на «Огненной земле» ее куйбышевский знакомый. Мне не верилось, что на записку кто-то обратит внимание. Но, кажется, она дошла по назначению.
— Санфирова в учебном полете, — сказала я сдавленным голосом, предчувствуя недоброе. — Будет через полчаса.
— У меня пять минут времени, — моряк нахмурился. — Жаль. Учится, значит.
— Не учится, а учит, — уточнила я.
— Понятно. А вы письмо ей передать можете?
— Конечно. Она моя подруга. От кого письмо?
— От человека, которого она разыскивала.
— Он жив? — насторожилась я.
— Ранен в ногу, — моряк протянул мне листок бумаги, свернутый треугольником. — Раз уж вы ее подруга, скажу кое-что от себя, можете передавать ей или не передавать, дело ваше.
— Слушаю вас.
— Записку Санфировой мы прочитали, передали ему. Была возможность послать ответ, но он не захотел. Кое-что нам было известно. В общем, ребята с ним крупно поговорили, заставили написать вот это, — он кивнул на конверт. — У него семья: жена, сын. Женился перед войной.
— Трус, — невольно вырвалось у меня.
Моряк поежился.
— Воевал он неплохо, а в этих делах… — он развел короткими, почти черными от загара и ветра руками.
Из-за дома выскочила Хиваз, увидев незнакомца, тихонько запела:
Раскинулось море широко…
Моряк повернулся к ней, и она прикрыла рот ладошкой, испуганно вытаращив лукавые глаза.
— А ты что здесь делаешь, кроха? — спросил он удивленно. — Неужто воюешь?
— Подаю руку помощи с неба морячкам всяким, — затараторила Хиваз. — У меня сердце доброе, почему не помочь, если просят.
— Мой штурман Хиваз Доспанова, — представила я подругу.
— Вот как, — глаза десантника подобрели. — Прошу прощенья. Я о тебе слышал, между прочим. Внучка Джамбула, кажется?
— Так точно! — Хиваз вытянулась, щелкнула каблуками.
— Родная? — недоверчиво спросил моряк, с интересом разглядывая девушку.
— Конечно, родная. Все говорят: похожи, как две капли воды.
— И то верно, как это я сразу не заметил, — улыбнулся моряк.
— То-то же… А от кого вы про меня слышали?
— От ребят, которые хотели встретиться с тобой на вершине Митридата. Они там тебя ждут… — И, сразу посерьезнев, сказал: — Дай руку.
Моряк бережно взял тонкую, смуглую руку растерявшейся Хиваз и поцеловал ее.
— Спасибо, сестричка, — он выпрямился, от его угрюмости не осталось и следа. — Мне пора. Пока…
У меня подкосились ноги, я опустилась на ступеньку, держа письмо в руке. Хиваз, утирая слезы, всхлипывая, спросила:
— Лейле-джан?
— Да…
Я знала, что Хиваз умеет хранить секреты, и посвятила ее в тайну подруги. Посидели, погоревали.
— Не будет ему счастья, — зло сказала Хиваз, стукнув кулачком по коленке. — А Лейла свое счастье найдет. Теперь она свободна, как птица. Выйдет замуж за Ахмета. Красивый, храбрый, любит ее всей душой… Хуже всего неопределенность, правда?
Я была с ней согласна, но жалость к Лейле терзала сердце. Полетов в эту ночь, к счастью, не было. Впрочем, Лейла перенесла удар мужественно. Прочитав письмо, показала его мне, потом вместе с гармошкой бросила в печь.
— Никому не говори, ладно?
Я призналась, что выдала ее тайну Хиваз.
— Ей можно. Руфе я еще скажу… — она помолчала и добавила: — Ты знаешь, как ни странно, я чувствую какое-то облегчение.
— Еще бы! — воскликнула я.
— Да, теперь все встало на свои места. Наверное, это к лучшему. Понимаешь, ведь он стал за эти годы другим человеком, я не раз над этим задумывалась. А любила я того, довоенного соседского парня. И буду любить всегда…
Мы никогда больше не заговаривали об этом человеке. Судить его я не хочу, да и права не имею. А простила ли его Лейла, не знаю.
Ночь пятьсот семьдесят восьмая
Накануне Нового года Хиваз Доспанова, Руфа Гашева, Вера Белик, Ира Себрова и я получили совершенно неожиданно дорогие «подарки»: командир нашей дивизии генерал-лейтенант Федоров вручил нам ордена. В мае меня наградили орденом Красного Знамени и вот сегодня — орденом Отечественной войны.
После праздничного обеда я решила написать письмо маме. Сижу и думаю, как бы, не пугая особенно родных, сформулировать простую истину: за что я удостоена такой высокой награды… Вбежала Хиваз и начала сердито взбивать подушку на своей постели.
— Что случилось, деточка?
