Свен Хассель - Блицфриз

— Словно бы сидишь майским вечером в Cafe de la Paix[83], — мечтательно говорит он и вертит самокрутку. Делает он это с серьезным вниманием испанца. Свернув, вставляет ее в русский мундштук, который придает дыму особый аромат.

— Слава Богу! Завтра мы будем в Москве, — говорит Юлиус Хайде, наводя суконкой глянец на сапоги. Они и без того блестят. Тщательно причесывается перед тем, как надеть каску. Потом чистит пистолет. Хайде всегда «в соответствии с уставом», даже когда спит.

— В любом случае мы не можем оставаться здесь, — говорит Барселона, протягивая руку за своей долей кофе Легионера.

Легионер тоскливо смотрит на черную кофейную гущу.

— Париж, Париж, Париж в мае. Платья на девушках такие тонкие, что просвечивают, и их может поднять легчайший ветерок. Все встречаются друг с другом в Cafe de la Paix. C'est la vie![84] Если ты никогда не знал этого, у тебя еще остается кое-что, ради чего жить.

— Я был там, — говорит Малыш, на которого слова Легионера не произвели впечатления. — Меня попросили выйти. Я был основательно под градусом. Пока мы обсуждали это с толпой французов, явились «охотники за головами»[85] и забрали меня. Обвинили в том, что я вызываю презрение к немецкому вермахту в глазах треклятых лягушатников. Будто они могли презирать нас больше, чем уже презирали! Огрели меня по голове большой связкой ключей и сказали, что я псих; может быть, так оно и есть. Во всяком случае, мне дали бумагу, где это написано. Их гнусные рожи посинели, когда я сказал им, что все они болваны, только одни умеют скрывать это лучше, чем другие. Ума у них хватит только на то, чтобы получить звездочки на погоны. Видели б вы, как майор этих ищеек принялся чесать голову, даже забыв снять каску. Я получил восемь дней строгача за оскорбление немецкого офицера при исполнении служебных обязанностей.

Потом этот гнусный штабс-фельдфебель Грен, скотина, устроил мне такую выволочку, что я готов был признать себя единственным психом во всей немецкой армии. После этого у меня не было ни малейшего желания сидеть в этом их паршивом кафе, глядя, как торгуются все эти мародеры и мерзавцы! Порази меня Бог, я в жизни не видел столько жадных сволочей, сколько увидел там за пять минут!

Серия взрывов мин заставляет его умолкнуть.

Профессора в четвертый раз выбрасывает к проволочному заграждению. На сей раз с его ноги срывает сапог. Когда мы подходим к нему, Профессор вопит как сумасшедший. Он потерял очки. Неспособность видеть приводит его в бешенство.

— Выше нос, приятель. Было б хуже, если б ты потерял голову, — бодро кричит Малыш. — На войне не нужно видеть. Стреляй на звук! Бой идет там, где грохот!

Наш заместитель командира роты, лейтенант Янсен, стонет, лежа на дне траншеи. Мы укрываем его двумя снятыми с убитых шинелями, но он дрожит и температурит. Постоянно стонет от мучительной боли в почках. Он моложе большинства своих подчиненных, хоть и заместитель Мозера. Прибыл к нам прямо из офицерского училища. Все, что знает, получил от нас.

Лейтенант смотрит с детским страхом. На фронте он достаточно долго, дабы понимать, что представляет собой для нас. Обузу! Было б неудивительно, если б мы желали ему смерти. Пока мы торчим здесь, это не имеет особого значения, но как только придется наступать или отступать, он превратится в бремя. Он знает, что рано или поздно мы закутаем его в шинель, оставим ему пачку сигарет и бросим тихо замерзать до смерти.

— Все! — выкрикивает Порта. — Он умрет через три дня!

Мы видим, что Янсен наблюдает за нами, и нам становится стыдно. Отворачиваемся и возимся с автоматами.

Старик садится возле лейтенанта, кладет в рот жевательный табак и выплевывает его в зайца-беляка, который сидит на краю траншеи и смотрит на нас, поводя ушами.

— Как дела? — спрашивает он, подсовывая противогазную сумку под затылок юному офицеру.

— Скверно! — устало отвечает Янсен, утирая пот со лба. — Вы уже меня списали?

— Да ну, с какой стати?

— Порта сказал — три дня!

— Какое-то пари на бутылку водки, — смеется Старик и бросает в Порту снежок.

— Пари на то, сколько я протяну. Порта дал мне три дня, — упрямо бормочет лейтенант.

— Герр лейтенант, возьмите себя в руки. Не забывайте, вы замкомандира роты. Вы должны показывать пример.

— Я покончу с собой, — твердо говорит лейтенант. — Я раненый. Я обуза!

— Бросьте, бросьте, — утешает его Старик. — Дело не так уже плохо. Кем вы были в гражданской жизни?

— Работал в банке, — устало отвечает лейтенант. — Я не гожусь в офицеры. Вам нужно было стать офицером, фельдфебель.

Старик громко смеется. Этого он не может даже представить. Даже не понимает, как стал фельдфебелем, хотя руководитель он прирожденный.

— Что замышляет Иван? — спрашивает Янсен.

— Прошлой ночью я был в третьей роте, слышал, как допрашивали пленных, — уныло отвечает Старик. — Противник собирает все силы. Новые войска с наилучшим зимним обмундированием и снаряжением. Бесчисленные батальоны сибиряков. Это первоклассные бойцы, которым обещано все, что угодно, если они разобьют фашистов. Наготове сотни Т-34. Если то, что говорят пленные, правда, нам нужно побыстрее отходить.

Старик снова кладет в рот жевательный табак, вынимает рожок автомата и критически осматривает его.

— Из полка по-прежнему никаких приказов?

— Пока никаких, — отвечает Янсен, содрогаясь от нового приступа лихорадки. — Какой-то должен прийти. Нас не могут так просто списать и бросить здесь.

— Могут, — отвечает Старик, — и, думаю, бросят. Что такое какая-то паршивая рота по сравнению с безопасностью полка? Партия говорит, что благо большинства выше блага отдельного человека.

— К черту партию, фюрера и всю эту проклятую войну, — шепчет лейтенант Янсен сквозь клацающие зубы.

Разговор обрывает яростный артогонь. Все окутывает клубящаяся туча дыма. Взрывами солдат выбрасывает из воронок и расшвыривает по снегу. Некоторые поднимаются и бегут, пока новый взрыв не подбрасывает их выше горящих вершин деревьев. В мгновение ока смерзшиеся снег и земля превращаются раскаленным металлом в кипящий бульон.

Мы поспешно отступаем сквозь густые, теплые испарения. Русские не могут преследовать нас сквозь море пламени. Мы бросаем назад гранаты, стреляем в огонь.

У дерева сидит какой-то оберcт, зубы его оскалены в отвратительной смертной усмешке. Обе руки у него оторваны. Мимо скачут казаки с блестящими шашками и скрываются в дыму.

Мимо проносится немецкая пушка со всей скоростью, на какую способны лошади. Раздается протяжный, громоподобный взрыв, и она исчезает. Лошади с пронзительным ржанием падают с неба и разбиваются о землю в кровавую кашу.

Земля разверзается перед нами, словно жерло ревущего вулкана. Камни, комья, снег разлетаются далеко во взбаламученном воздухе. В земле появляется громадный кратер, способный вместить четырехэтажный дом. По воздуху летит горящий грузовик. Водитель все еще за рулем, словно управляет им. Машина с треском падает в кратер и превращается в груду искореженного металла.

К нам бежит какой-то солдат. Кишки тянутся за ним, будто какие-то отвратительные змеи. Рот его представляет собой большое, кричащее отверстие. Он наступает на собственные внутренности, падает, встает и бежит, пока не исчезает в пламени взрыва.

Двухэтажный дом словно бы повис в воздухе над ротой. Он падает и превращается вместе с солдатами в неузнаваемое месиво. Высокие деревья с частями тел между ветвями взлетают в воздух с громадной силой и вонзаются в землю, словно гигантские дротики. Артиллерийский залп превращает их в дрова.

Порта и я волочим тяжелый пулемет. Малыш несет лейтенанта Янсена на плече, словно мешок.

Мы занимаем позицию за разрушенной деревней. Туча штурмовиков уничтожает на поле боя отставших от своих частей.

Судам больше нет необходимости принимать решения. Достаточно приказа фюрера, чтобы казнить виновных в преступлениях против государства или в паразитизме.

Гитлер бушевал в рейхсканцелярии третий час без перерыва. «Трусы, изменники, бестолочи!» — орал он на офицеров, молча сидевших по обе стороны массивного дубового стола.

Маршал Кейтель поигрывал карандашом. Генерал Ольбрихт наблюдал за мухой, ползущей по зеленой военной карте. Она пробиралась между цветными булавками и флажками и остановилась на большой красной точке: Москва. Генерал-полковник Йодль листал документы, касающиеся неудовлетворительного производства танков. Рейхсмаршал Геринг набрасывал образцы новых мундиров. Рейхсфюрер СС Гиммлер старательно записывал исходящие от Гитлера противоречивые приказы.