Артем Драбкин - Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34»

— На каких танках вы учились?

— Были танки БТ-5 и БТ-7. Заряжающему в этих танках всегда надо было стоять. Я в то время был крепкого телосложения, и меня поэтому определили в экипаж заряжающим. Хотя по-настоящему быть заряжающим на тех танках мне не пришлось. Мы на них доехали только — от училища до Челябинска, а потом у нас их отобрали.

— В чем заключалось обучение заряжающего?

— Нам показывали, как что в танке надо делать. Была тренировка на стрельбу двумя видами снарядов: осколочно-фугасными и бронебойными, вот и вся наука. Одновременно с ролью заряжающего я был первым заместителем механика-водителя. Во все свободное время если он что-то делал, то и я работал с ним.

По окончании этой школы мне присвоили звание сержанта. К тому времени машин у нас не было. Посадили нас всех в эшелон, обмундировали во все новое и отправили за машинами. Доехали мы до Челябинска, нас всех высадили и отправили в 13-й танковый учебный полк. В это время только начали выпускать самоходки СУ-152. Пришлось некоторое время переучиваться на новые машины, звания при этом у нас остались какие были. К тому времени приехали фронтовики, разбили нас поэкипажно по пять человек и, организовав маршевые роты, послали на завод получать машины. Приехали мы туда, получили самоходки, погрузились и повезли их на фронт. Приехали под Москву, в Пушкино, а там как раз проходила тренировка 43-й гвардейской дивизии. У нас машины отобрали, у кого не хватало специалистов, пополнили из наших рядов, а остальных обратно в Челябинск за машинами. Когда мы второй раз получали машины, наши уже освободили Белоруссию. Нам, гвардейскому 43-му орденов Кутузова и Суворова, Кантемировскому тяжелосамоходному артиллерийскому полку, досталось идти от границы Белоруссии до Калининграда. В боях мы участвовали с границ Кенигсберга, это уже пошел 44-й год. По сути, воевали мы только 6 месяцев: с декабря и до мая.

Пока мы дошли до Кенигсберга, от полка осталось только 2 машины: штабная машина командира полка и замкомандира полка по политчасти. Остальные машины или сгорели, или были подбиты, или потонули в болоте.

— Вас после этого зачислили в резерв полка?

— Нет, нас использовали как танковый десант. Под Кенигсбергом нам дали участок для обстрела. Сам Кенигсберг был обнесен фактически рвом, защищался он 12 фортами, как крепость. Нашей целью был 12-й форт. Помню, он был сделан из красного кирпича, артиллерийские амбразуры были зарыты метра на два в землю. Сверху форты были бетонированы, над бетоном были слои песка и грунта, снарядам было эти все слои не пробить. Сверху на грунте были посажены деревья, так что и не видно было, где эти форты вообще. Перед фортами находились рвы, заполненные водой. Промежутки между фортами простреливались. При начале штурма артиллерия и авиация три дня били по этим укрепрайонам, и только на четвертый день пошла пехота. Первым брали 5-й форт. Ночью небольшая группа саперов переправилась на другую сторону и забралась во дворик форта, в котором стояли минометы. Этих минометчиков саперы перестреляли, кое-где заложили взрывные заряды. Вообще эти форты взяли быстро, как будто их не было. Что мне непонятно до сих пор: в Кенигсберге был королевский замок, не очень высокое, красивое здание. Так нам по нему не велели стрелять. Куда хочешь, туда и стреляй, а по нему — запрещено. А когда война уже кончилась, кажется, при Хрущеве, этот замок разрушили и начали строить заново. Достроили его не помню до какого этажа, а потом замок дал трещину и так и остался недостроенным. Был я там в 53-м году по туристической путевке, так он и был недостроен.

— Что вам особенно запомнилось на войне?

— Что запомнилось? Очень много нужно было копать. Как только займешь какой-нибудь рубеж или переедешь, обязательно надо было закапывать машину. Командир Машины постоянно находился при штабе, механика от Работ освобождали совсем. Оставались наводчик, замковый и заряжающий. Вот эти 3 человека должны были самоходку каждый раз зарывать. Нормативов особых не было, но мы и сами понимали, что чем быстрее мы эту работу выполним, тем лучше это для нас. То же самое было и во время стрельбы. Если я плохо работаю, значит, враг может поразить меня раньше, чем я его.

— Снаряд ведь весил 43 кг?

— Вообще, да. Но при этом он был раздельный: снаряд и гильза были отдельно. В 13-м учебном полку нас здорово тренировали насчет этого. Там был сделан тренажер, состоящий из трубы метр с чем-то диаметром под снаряд, и сделана люлька. Нужно было уложить снаряд на люльку, передвинуть ее и толкнуть так, чтобы снаряд вошел в нарезку в орудии и перелетел в трубу. Иногда мы шутили друг над другом, подкидывая в эту трубу песочка. Те, у кого снаряд не вылетал, должны были после отбоя оставаться и заниматься дальше. Правая рука становилась со временем от этих упражнений очень сильной.

— Какими-то уловками пользовались, чтобы быстрее зарядить?

— Со временем приноравливались. Кто относился к этому делу без инициативы, тому приходилось хуже. А в среднем получалось около шести выстрелов в минуту.

— Снаряды, так скажем, мыть или от смазки чистить ваша задача была?

— Это ерунда, это даже за работу не считали, просто протирали снаряды ветошью, и все.

— Во время войны боезапас возили только в рубке или на крыше тоже?

— Я не знаю, как это делалось у танкистов, у нас были специальные стеллажи, дополнительно еще снаряды клали под ноги.

— А наверх?

— Наверх мы снаряды никогда не клали.

— Снарядов-то мало было, всего 20–22.

— Нам этого боезапаса вполне хватало.

— Какие чаще снаряды использовали: осколочно-фугасные, бетонобойные или бронебойные?

— Бетонобойные снаряды применяла авиация. У нас а комплекте таких не было, мы пользовались осколочно-фугасными и бронебойными.

— Какие были взаимоотношения внутри экипажа?

— У нас в экипаже были русские, украинцы и один узбек. Отношения были самые хорошие, дружественные. Каждый всегда приходил друг другу на выручку. Видишь, что кто-то не успевает что-то делать, значит, помогаешь ему. Мне, допустим, помогали снаряды таскать и загружать. Что такое дедовщина, об этом мы и слыхом не слышали. По званиям выходило так: командир машины — лейтенант, механик-водитель — младший лейтенант, наводчик — старшина, замковый — старший сержант, и сержант — заряжающий. У нас рядовых не было, все были при звании.

— Замковый, это кто? Это радист?

— Нет, не радист. Радист — это командир машины. У пушки замок, дело замкового открыть этот замок, а мое дело затолкать и закрыть его.

— Кто ходил за едой?

— Ходили все по очереди. Офицеры питались отдельно от нас, им давали спецпаек. А мы питались как придется. В большинстве случаев кухни даже не было, питались трофеями. У нас в машине, допустим, стоял ящик галет, сверху прямо на машине валялся мешок сахарного песку. Утром встанешь, котелок сахарного песка с галетами рубанешь, и целый день есть не хочется (смеется).

— Кухня не поспевала за вами или почему ее не было?

— Не то что не поспевала, мы просто как-то не стремились к ней. Доппаек у нас был, а так самому долго, что ли, костер развести?

— Задача наблюдать вместе с водителем у вас была?

— А как же. Во время марша обязательно нужно наблюдать, помогать водителю. Во время боя, это уже другое дело, тогда уже смотреть по сторонам некогда было. Главная задача была как можно быстрее зарядить орудие.

— Где вы располагались во время марша, на трансмиссии или где-то в другом месте?

— Я находился в машине. У пушки было специально оборудованное сиденье, там я сидел, как на своем рабочем месте.

— ДШК на крыше стоял?

— Нет, не стоял. Наша самоходка была без пулемета на крыше.

— Получали ли вы какие-нибудь деньги?

— Да, каждый месяц я получал 120 рублей. Дополнительно к этому нам платили за гвардейский знак 23 рубля, столько не платили ни за один орден. А вот за подбитые танки нам не платили.

— Какие были отношения с мирным населением на территории Пруссии?

— Первое время мы абсолютно никого не видели. Когда мы вошли в Кенигсберг, начали появляться первые беженцы. Где-то впереди им перерезали дорогу, и они возвращались назад. Ничего такого особенного не было, они к нам по-хорошему относились, и мы к ним так же. Но конфликты были. Я затрудняюсь сказать, кто этим делом занимался, но беженцев вырезали целыми семьями. Они думали, что это мы делаем, но наши такими делами не занимались. Как-то мы зашли в усадьбу, там была семья: мужчина, пожилая и молодая женщины и двое детей. Все они были убиты выстрелами. Кто это сделал, трудно сказать.