Борис Крамаренко - Плавни
— Так ты думаешь…
— Да тут и думать нечего.
— Вот тебе и неожиданный налет на хутор!
— Теперь того и гляди, чтобы на нас на самих налета не сделали. — Хмель обернулся в седле: — Отряд, сто–о–ой! — Он проехал еще немного и потянул к себе повод. Из темноты вынырнул дозорный.
— Товарищ Хмель, дорога свободна, верст на пять никого, тихо.
— Тихо… а что хорошего? Скажи хлопцам, чтоб паняли на тот хутор, где собаки брехали… Ну, комиссар, надо на ночевку становиться,_ а то тут скоро пойдут курганы да балки… угостят еще за здорово живешь, и домой не с кем возвращаться будет.
— Жаль, да, видно, ничего не поделаешь. Давай сворачивать. А хутор, того… не занят?
— Нет.
— Ты–то откуда знаешь?
— Уж знаю.
— А все–таки?
— По собачьему бреху, — неохотно ответил Хмель.
Отряд свернул влево и взял направление на невидимый хутор. Ехать пришлось по яровым зеленям, то и дело понукая лошадей.
Хутор состоял всего из трех хат, разбросанных вдоль небольшой речушки. Возле хат были насажены молодые сады. Они оканчивались огородами, спускающимися к речке.
Собаки, почуяв чужих, подняли неистовый лай. Комиссар шутливо проговорил:
— А ну, Семен, взвой по–волчьи — может, они замолчат, а то так взлаяли, аж в ушах звенит!
Но Хмелю было не до шуток. Не доезжая до первой хаты, он остановил отряд и созвал командиров сотен и взводов.
— Нас нащупала разведка Гая и его сотни. Очевидно, они идут где–то сбоку от нас или засели в засаде. Треба здесь дождаться рассвета. Коней не расседлывать, по хатам не расходиться.
…А в это время Андрей в ревкоме допрашивал убежавшего из плавней казака:
— Чин в старой армии?
— Рядовой.
— Какого полка?
— Первого черноморского.
— У красных был?
— Был.
— У кого?
— С Кочубеем уходил.
— Как к белым попал?
— Раненый отстал, потом — домой, а после, известно, взяли.
— Зачем в плавни ушел? — Боялся, за дезертира посчитают…
— У полковника Дрофы был?
— Нет, у Гая…
— У Гая?! Где он сейчас?
— По хуторам стояли, а когда вчера генерал со штабом в плавни ушел, нас на ихний хутор стянули.
— Зачем — не знаешь?
— С вами драться.
— А ты не путаешь, что генерал в плавни ушел?
— Сам видел.
— Да… ну, а потом?
— Собралось это нас вместе с конвойцами человек триста, и выступили мы вашим навстречу, на дворе уже смеркалось. Я в разъезде был, дозорным, ну и…
— Сбежал? Так точно.
Андрей пристально посмотрел на высокого казака с лицом, тронутым оспой, и с большими карими глазами. Потом подумал: «Половина сотни Каневского гарнизона, вызванная в Староминскую, должна прибыть с часу на час. Придется охрану станицы поручить партийно–комсомольской роте, самому со сводной конной сотней идти на помощь».
В дверь заглянул писарь.
— Товарищ председатель, приехал сын Капусты, пустить?
— Давай его сюда!
Андрей поднялся и подошел к телефону.
…Ночь на хуторе, занятом гарнизоном, прошла спокойно. Под утро, когда еще только бледнел восток, Хмель вывел отряд на прежнюю дорогу и повел его в направлении к хутору Деркачихи.
Было тихо, так тихо, что глаза невольно смыкались, а головы клонились на грудь. Комиссар ехал рядом с Хмелем, впереди отряда.
— Семен, а ты маху не дал? Хмель чуть повернулся в седле:
— А ты клинок точил?
— Как точил?.. Ты про что?
— Шашку, говорю, перед отъездом точил? Комиссар рассмеялся:
— По мне хоть точеная, хоть нет. Я ведь, Семен, в пехоте служил.
— Оно и видно… Вынь–ка клинок.
Комиссар послушно выдернул из ножен узкую полоску стали и протянул ее Хмелю. Тот внимательно осмотрел ее и попробовал лезвие на ноготь.
— Это кто тебе дал?
— Андрей свою подарил, у него две. А что, плохая? — Бритва. Сама рубать будет. Ты, Абрам, ежели что, от меня далеко не отбивайся… с непривычки в конном бою трудновато.
Справа хлопнул выстрел. Семен Хмель обернулся в седле и пропел команду, но не успел отряд развернуться во взводные колонны, как позади и справа в пелене упавшего на степь утреннего тумана показалась конница. Остальное комиссар видел, словно во сне. Хмель куда–то исчез. Комиссар только издали слышал его голос, потом этот голос потонул в диком всплеске криков, ругани и конского ржания. Вокруг Абрама замелькали в воздухе обнаженные шашки. Он тоже выхватил клинок и, неумело сжимая его в руке, помчался куда–то. Счет времени для него был потерян, он не мог понять, прошел ли час или больше, или только несколько минут.
Когда комиссар немного пришел в себя, то увидел чье–то перекошенное от злобы лицо и занесенную над своей головой шашку.
— Не робей, комиссар, бей их, гадов! — услышал он сбоку чей–то голос. Над самым его ухом хлопнул выстрел, и злобное лицо куда–то исчезло. Он хотел обернуться, поблагодарить за помощь, но, увидев в отдалении Хмеля, яростно сыплющего вокруг себя сабельные удары, рванулся к нему.
По дороге ткнул клинком в бок какого–то бандита, а от удара шашкой другого неуклюже закрылся. Второго удара решил не ждать и, зажмурив глаза, с размаху рубанул что–то мягкое. Позади раздался тот же голос:
— Так его, собаку!
Семен Хмель, раненный в голову и плечо, продолжал наносить и отражать удары, но по всему его телу разливалась тяжкая усталость, а глаза все чаще заволакивались кровавым туманом.
Рука Хмеля была мокра от крови. «Своя или нет? — мелькнуло в голове. — А не все ли равно?» Сердце сжималось от боли при мысли о неминуемом поражении. Еще немного, — и его хлопцы не выдержат такой сумасшедшей рубки: на одного его бойца приходится два, а то и три бандита.
«Эх, если б здесь был Андрей!..» И не один Хмель вспомнил об Андрее. Думали о нем и партизаны — его соратники, и бойцы, лишь недавно попавшие в отряд. «Эх, если б батько был с нами!..»
К Хмелю подлетел черноусый офицер на сером коне:
— Здорово, коршун! Полетал, да и годи! Хмель узнал есаула Гая.
Темное облако заслонило встающее солнце. Над схватившимися в смертельной битве людьми пролетел освежающий ветер. Он колыхнул отрядное знамя и пропел в уши Хмелю:
— Опомнись, казак! Очнись! Или не видать тебе больше синего неба твоей родины, не мчаться больше со мной вперегонки на лихом коне по раздолью кубанских степей.
Но Хмель уже не в силах был бороться, из рук его выпал клинок, а голова бессильно склонилась на грудь.
Комиссар увидел, как Хмель, обессиленный ранами, медленно сползал с седла. Комиссар ударил своего коня рукояткой клинка по шее. Конь рванулся вперед, и комиссар очутился позади офицера. Клинок со свистом рассек воздух, скользнул по краю папахи, отрубил Гаю мочку левого уха, оцарапал шею. Гай, обожженный болью, круто повернул коня и получил новый удар, по плечу.
Комиссар видел вспышку огня, пуля взвизгнула совсем близко от его головы. Он размахнулся и ударил Гая по руке.
В это время степь заполнилась раскатистым криком:
— Ура, батько! Ур–р–р-р–а–а-а!
Это шла в атаку вторая сотня гарнизона, а впереди лавы скакал Андрей.
— Батько с нами!
— Ура, батько! Ур–р–р-р–а–а-а!
Неожиданная атака второй сотни решила исход боя. Бандиты, не обращая внимания на ругань офицеров, группами и в одиночку, нахлестывая лошадей, уходили в степь. Есаул Гай, весь в крови, тоже помчался в степь в сопровождении своих ординарцев.
Тимка проснулся утром от сильного шума во дворе. С минуту он сидел на полу и удивленно прислушивался к лошадиному ржанию, возгласам и злобной ругани, долетавшим до него через открытое окно. Потом вспомнил, где он находится, вскочил и подбежал к окну, опрокинув по дороге тумбочку с каким–то цветком.
Окно выходило в палисадник, где росли кусты сирени, шиповника и вьющейся розы. На траве лежала пестрая кошка, а возле нее бегали взапуски два котенка.
Тимка выбежал из комнаты. Через минуту он уже стоял на крыльце и смотрел, как гаевцы и конвойцы заполняли двор. К крыльцу, опираясь на отстегнутую шашку, шел есаул Гай. Все лицо его было перевязано. Тимка не удержался и прыснул со смеху.
— Чего ржешь?
— Так…
— «Та–ак»!.. — передразнил Гай. — Стыдно над старшим да еще раненым смеяться! — Морщась от боли, он взобрался на крыльцо и вошел в дом.
От гаевцев Тимка узнал об утреннем поражении. Треть бойцов была вырублена и взята в плен; на месте боя остались две тачанки с упряжками и пулеметами.
Толкаясь между казаков, Тимка наткнулся на того самого парня, который когда–то хотел седлать его коня. Голова парня была замотана грязной тряпкой, пропитанной кровью. Парень узнал Тимку и первый подошел к нему.
— Ты чего же, генеральский холуй, по за углами ховаешься? Я тебя в бою что–то не бачил.
