Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
– Понял, – недовольно буркнул Райгер.
Райгер отполз до гряды ивняка, где начиналась лощина, и там встал и быстро пошел на северо-восток. Снайпер за грядой ивняка ему уже не страшен.
Мит продолжал подчищать саперной лопатой окоп. Он решил расширить его и теперь терпеливо подрезал западную стенку. Иногда вытягивал тощую шею и тоже смотрел за болота. В это время его голова на длинной юношеской шее, будто стереотруба, увенчанная стальным шлемом в испачканном глиной чехле, перехваченном узким ремешком, высовывалась из распаха френча цвета фельдграу и поворачивалась туда-сюда, поблескивая линзами. Но вряд ли он что-то видел вдалеке. Мит страдал близорукостью. Ротному, конечно, лучше было бы оставить парня в ближнем тылу и пристроить где-нибудь при пункте боепитания или поручить его унтерартцу Штольцу. В санитарном обозе Миту было бы куда легче, чем здесь, в пулеметном окопе на опорном пункте в трехстах метрах от русских окопов. И пользы там, при пункте первой медицинской помощи, он мог бы принести гораздо больше, чем здесь. Эта тишина здесь долго длиться не будет. Везувий уже дышит зловещим дыханием. Такие, как Мит, редко переживают первый же хороший обстрел.
– Они соединяют окопы ходом сообщения, – вдруг сказал Мит.
Значит, парень не так уж и плох, с удивлением подумал Бальк и опустил бинокль. Мелькать окулярами перед фронтом иванов становилось уже довольно опасным занятием. Если там окапывается вновь прибывшая часть, то наверняка в ее штате есть и снайперы. А это означает, что и они уже обустраивают свои огневые. Но сидеть без дела и слушать храп ефрейтора ему тоже не хотелось. И Бальк принялся обшаривать в бинокль свой тыл. В какой-то миг ему вдруг послышался лошадиный храп. Спустя некоторое время донеслись и другие звуки – шлепанье по воде, похожее на шаги. Но на болоте и в лесу стоял такой гвалт, что отделить одни звуки от других было почти невозможно. И все же это были чужие звуки. Они не принадлежали ни птицам, ни лягушкам, обосновавшимся здесь, в своих извечных владениях, с той домовитостью и основательностью, с какой на том берегу теперь обосновывались русские. Иванам тоже было наплевать на их присутствие, на скорострельный «сорок второй», на минометную батарею, спрятанную на хуторе, даже на ударный батальон, находившийся за спиной у гарнизона опорного пункта «Малые Васили». А может, там стоял целый полк. Никто, даже обер-фельдфебель Гейнце, точно не знал, какие силы прикрывают их в готовности прибыть на подмогу при первой же попытке русских переправиться через южную протоку. В разговорах носилась фраза: «Ударный полк с танками и самоходками стоит за спиной». Но не все во взводе верили, что у них в резерве есть танки и самоходки.
Так и есть. Теперь Бальк хорошо видел в свой бинокль тех, кто нарушил ритм звучащего хаоса болота. Звучащий хаос… Да, подумал он, это очень верное определение тому, что доносилось до их окопа со стороны болота, протоки и леса. Примерно так звучит перед концертом оркестровая яма. Каждый инструмент – сам по себе. Ему важны только свои звуки, свои ноты, свой строй. А потом вдруг наступает мгновенная тишина, звучит первая скрипка, и из хаоса является «Бранденбургский концерт» Бетховена или стройные образы Вагнера, седая старина Германии. Пруссаки это давно поняли и материализовали звучащие образы, перенеся их из музыкального искусства в другое – военное. Обер-лейтенант Зангер – первая скрипка в их оркестре на этом участке фронта. И неважно, как она звучит… Интересно, как Зангер отнесется к сообщению о появлении на том берегу протоки новых подразделений русских? Должно быть, взбесится по поводу того, что мы их просмотрели, пропустили в свой тыл. В любом случае в том, что произошло и еще может произойти, будут на девяносто процентов виноваты они, третий взвод. Опорный пункт «Малые Васили».
– Ну и черт с ним, – вслух подумал Бальк, не отрываясь от бинокля. Потому что на опушке леса он наблюдал сейчас совсем другое.
Мит на некоторое время перестал стучать лопатой и тоже выглянул через бруствер, протер залитые потом очки. Но пот снова наплывал на линзы, и Мит ничего не увидел там, куда пристально смотрел командир, и опять принялся за лопату.
Вначале из-за нежно-зеленых облаков ивняка, где несколько минут назад исчез Вилли Райгер, появился всадник. Он остановил лошадь и тоже поднял к глазам бинокль. То, что это был русский, Бальк понял сразу, даже не по тому, что на его груди висел автомат ППШ. В самом его облике, в посадке, и даже лошади, было что-то чужое, враждебное. Так, должно быть, в лесу зверь чует зверя. Всадник опустил бинокль, сделал знак рукой и каблуками толкнул лошадь в пах. В разрыве зеленых ивовых облаков появился еще один всадник, точно такой же, как и первый. Следом за ним вышел и третий. Одетый точно в такой же камуфляжный комбинезон, с ППШ под мышкой, он шел пешком. Лошадь держал в поводу. На лошади, низко наклонившись к луке седла, сидел раненый с перевязанной ногой. Следом за ними показался еще один всадник. Когда они поехали по лугу и свернули в сосняк, из ивняка выбрался замыкающий, шестой.
Снять их одной-двумя прицельными очередями из «сорок второго» ничего не стоило. Быстро развернуть станок в противоположную сторону, подкрутить винты, настроить угол стрельбы, одним рывком отвести рычаг затвора и… Все пятеро, нет, шестеро через несколько секунд лежали бы в крови на лугу, среди сосен, в зарослях ивняка. Там негде было спрятаться. Но в походке и осанке шедшего пешком Бальк вдруг уловил нечто знакомое. Да, ошибки быть не могло, это тот самый иван, который не дал его расстрелять прошлой зимой в лесу под Дебриками, а потом отвел к костру, где грелись солдаты их фузилерного полка, разрезанного на несколько частей неожиданной атакой русских и смятого в ту ночь. Все перепуталось во время встречного боя. Костры палили все, и они, и иваны. Невозможно было понять, кто у кого в тылу, кто окружен, а кто окружил. Как, впрочем, и теперь, когда один из опорных пунктов русских находится почти за их спиной. Тот офицер, который окликнул его в лесу, был настоящий «папаша», лет сорока. И этот тоже пожилой. Усы, походка, манера держать под мышкой автомат… Если бы еще услышать его голос. Но и так Бальк уже точно знал, что на опушке на расстоянии верного выстрела шел тот самый русский «папаша», его спаситель. Хотя… все они так похожи друг на друга.
Бальк вспотел, вглядываясь через линзы бинокля в фигуру пешего. Конечно, он. Тот самый. Ошибки быть не может. Бальк запомнил даже особенности его мимики – русский говорил всем лицом, прищуривался, посмеивался, поджимал губы. Это выдавало в нем человека эмоционального, искреннего и, возможно, пьющего.
Мит продолжал стучать лопатой и выкидывать песок на бруствер. Он трудился с тем же усердием, с каким иваны на той стороне болот отрывали свои позиции. Он ничего не заметил. Ничего пока не знает. Вилли, должно быть, тоже благополучно продолжает свой путь в сторону хутора. Генрих храпит. Русских не заметил никто. Только он. Вот и хорошо. Пусть поют птицы и орут лягушки. Он не будет нарушать этой гармонии весеннего леса. Прусская скрипка пусть помолчит… Пусть оркестровая яма звучит так, как звучит она, пока молчит первая скрипка. Спасительный хаос природы.
И вдруг Балька накрыла, словно минометный залп из-за болот, вот какая мысль: он не выстрелил, он узнал в одном из русских разведчиков того самого офицера, который спас ему жизнь и который вместе с Оленухой вправлял ему вывихнутое плечо. И теперь он возвращает ему долг. Но самое главное, при всем этом, было в другом: он не выстрелил потому, что решил не стрелять. Потому, что он может принять такое решение – не стрелять в противника, когда он не угрожает твоей жизни. И тем самым он сохраняет не только жизни русских, но и своих товарищей, которые сейчас сидят в окопе под парусиновым пологом и думают только об одном: что же принесет Райгер им на обед? Хорошо, что Генрих спит, иначе бы он закурил, а запах эрзац-табака, так же как и русской махорки, хороший разведчик тут же уловит за сотню шагов.
Спасительный хаос природы…
Бальк вспомнил Оленуху, эту высокую и стройную русскую, которая вытаскивала раненых из-под огня их пулеметов. Тогда, зимой, в Дебриках, он не выстрелил в нее. Не выстрелил и Пауль Брокельт. Никто не посмел в нее стрелять, пока она, передвигаясь от сосны к сосне, утаскивала в безопасное место своих раненых. Он подумал о том, что русские женщины так же прекрасны, как и женщины его родины. И если они снимут униформу, «остовские» робы и те лохмотья, в которые не без умысла кутают себя, пока они, оккупанты, здесь, на их земле, в их деревнях и городах, и наденут светлые шифоновые платья, то мир вокруг сразу станет иным. Для всех! И для мужчин, и для женщин.
– Все готово, – сказал Мит. – Господин унтер-офицер может проверить.
– Норберт, когда мы одни, можешь звать меня по имени. Мы ведь все здесь равны. Все – товарищи.
