Лев Савельев - Дом Павлова

Мерцают каганцы. Ради праздника их вдвое больше. А один фитиль, воткнутый в снарядную гильзу, разгорелся, словно факел, и стало светлей, чем обычно.

Сели вокруг письменного стола. Казалось, это президиум большого собрания, только в него вошли все присутствующие… А залом была страна.

Вся страна слушала в эти дни защитников Сталинграда, все мысли были здесь.

Кожаное с резной спинкой кресло сдвинуто со своего места — чтоб не мешало докладчику. Старший политрук Кокуров говорит о двадцать пятой годовщине Октября.

В прошлом газетный работник, Кокуров не умел произносить речей и от этого всегда страдал. Но сегодня он чувствует, что те простые слова, которые он, как ему казалось, говорит по-домашнему, доходят до каждого сердца. Доклад был короток.

— Вот, товарищи, собрались мы здесь из разных мест. Павлов — с Валдая, Глущенко, Черноголов, Якименко — с Украины, Мосияшвили — из Грузии, Тургунов — из далекого Узбекистана. И таджик здесь, и казах, и татарин, и еврей. И все мы здесь сдерживаем вражескую лавину.

Вот уже сорок суток как вы живете тут. Бьете фашистов. Делаете свое солдатское дело, и на вас смотрит Родина!

Ведь вы, товарищи, и есть тот утес, про который поется в песне. И еще много таких утесов стоит здесь на Волге, в нашем Сталинграде. Стоят они и на других фронтах.

О такие утесы разобьется хваленая гитлеровская армия.

И тогда, дорогие товарищи, наступит мир.

Поздравляю вас с праздником, товарищи, и да здравствует Победа!..

Десятиголосое «ура!» было ответом на эту короткую проникновенную речь.

Затем выступает начальник штаба полка. Он зачитывает приказ Родимцева. Ста двадцати воинам командир дивизии объявляет благодарность. Трое из них пулеметчики, обороняющие Дом Павлова. Это — командир роты Алексей Дорохов, командир отделения Илья Воронов и рядовой Алексей Иващенко.

О тех, кто особо отличился, сказано отдельно: «За мужество и отвагу, проявленные в боях за Сталинград, награждаю денежной суммой и объявляю благодарность». Таких в дивизии восемнадцать человек, и двое из них сидят здесь за столом: это командир седьмой роты Иван Наумов и сержант Яков Павлов.

Те, чьи фамилии названы в приказе, получают личные поздравления командира Тринадцатой дивизии генерала Родимцева.

Листок тонкой желтоватой бумаги получает и Павлов.

На пишущей машинке напечатано:

„Поздравляю Вас с днем XXV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

Желаю новых боевых успехов в борьбе с ненавистным врагом. За мужество и отвагу, проявленную Вами в борьбе с немецкими захватчиками, от лица службы объявляю Вам благодарность.

Будьте и впредь стойким до конца. Помните, что к нашей героической борьбе прикованы взоры и надежды всего нашего народа“.

Подпись — размашистая, простым толстым карандашом.

Через все фронты пронесет потом сержант Яков Павлов этот драгоценный листок. Он сохранит его навсегда. И годы пройдут, много лет. И сын уже вырастет Юрий. Он будет разглядывать эту реликвию — свидетеля далеких и грозных сталинградских дней…

В заключение торжественной части капитан Смирнов раскрыл свою оттопыривающуюся полевую сумку. Люди один за другим поднимаются со своих мест, и вскоре на повидавших виды солдатских гимнастерках загораются алые флажки с гордым словом: «Гвардия».

Потом Смирнов идет к тем, кто в этот ноябрьский вечер несет боевой пост. Он поочередно обходит бронебойщиков, минометчиков, спускается в дровяничок, где возле «максима» дежурит весь расчет. Вот и у пулеметчиков заалели на груди гвардейские значки, а, кроме того, Иващенко и Воронов аккуратно сгибают врученные им листки с благодарностью командира дивизии.

Непривычная тишина стоит в этот час над площадью.

В эту коварную тишину напряженно вслушиваются два гвардейца — Глущенко и Мосияшвили. Сейчас они находятся в секрете — в самом конце тоннеля, так искусно проложенного саперами под площадью. Эти двое ближе всех к врагу. Впереди больше нет своих.

Но вот в тоннеле появляется начальник штаба полка. Он какую-то минуту тоже вслушивается в тишину и шепотом опрашивает: что «там» — у противника?

Но там только зловещая тишина… Капитан шепотом же поздравляет с праздником и вручает двум воинам знаки Гвардии. Глущенко и Мосияшвили молча принимают картонные коробочки и прячут их во внутренний карман. Значки они прикрепят к груди потом, когда вернутся из секрета…

Пока Смирнов обходил огневые точки, торжественный октябрьский вечер шел своим чередом. После официальной части, как и положено, состоялся концерт. Снова — в который раз! — было прослушано и про степь широкую, и про утес. И никто не замечал ни того, что пластинка изрядно изношена, ни того, что игла давно притупилась. В тот вечер любимые песни звучали особенно хорошо.

Когда смолкла пластинка, Кокуров предложил:

— А теперь, друзья, споем про утес иначе, по-сталинградски!

И в тишине раздался его густой баритон:

Есть на Волге утес, он бронею оброс,Что из нашей отваги куется,В мире нет никого, кто не знал бы его,Он у нас Сталинградом зовется.

Тем временем уже был готов праздничный ужин.

Но как ни хотелось, а долго засиживаться в дружеском кругу не пришлось. Люди спешили сменить тех, кто на посту, да и посты в эту ночь были удвоены.

Ночь прошла спокойно.

Но уже на рассвете раздался голос из вражеского громкоговорителя, установленного в доме военторга.

— Рус! Почему не играешь? Скучно на пустой живот? Иди к нам покушать хлеб…

— Сейчас услышишь нашу музыку, — проворчал Сабгайда.

Бронебойщики начинают нащупывать гитлеровский громкоговоритель, но это им не удается: он хорошо замаскирован. Зато в «разговор» вступают минометы противника. Им отвечают «бобики» Леши Чернушенко, и вот уже бой в полном разгаре. Он длится с перерывами весь день и затягивается за полночь.

Впрочем, выкрики гитлеровского громкоговорителя о пустом желудке не такая уж выдумка.

Дело в том, что тылы полка находились за Волгой, на хуторе Рыбачьем. Туда и поступало с армейских складов все, что полагалось. А потом уже начинала хлопотать транспортная рота. Ее командир старший лейтенант Петр Шаповал подобрал лодочную команду из одних волжан, которая и перевозила грузы. Это было, пожалуй, надежней, чем возить на моторном катере — превосходной мишени для противника. Ну, а что (касается волны, то с нею волгари справлялись!

Успешно преодолев волжскую ширь, шаповаловские лодочники рисковали попасть под губительный огонь противника, засевшего в прибрежных домах. Приходилось делать немалый крюк и причаливать не на участке сорок второго полка, а гораздо выше. И уже оттуда таскать груз несколько километров на себе, мимо занятых противником домов, укрываясь от обстрела под высоким волжским обрывом, как за стеной.

Но в середине ноября, когда перед началом ледостава по Волге начала идти шуга — тонкий слой снега и первого осеннего льда, — обстановка на переправе еще больше осложнилась. Тут уж не то что лодка — не всегда и бронекатер мог пробиться.

Для шестьдесят второй армии это было самым тяжелым временем. Не хватало людей. Даже в Тринадцатой гвардейской, наиболее укомплектованной дивизии, в те дни насчитывалось немногим более полутора тысяч человек — все, что осталось из десяти тысяч, переправившихся два месяца назад на сталинградский берег. Не хватало боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Скопилось много раненых и больных — их было невозможно эвакуировать.

В какой-то мере выручала авиация. С самолетов ПО-2 — их называли «кукурузниками» — по ночам сбрасывали грузовые парашюты. Но малейшая неточность в расчете — и груз падал в Волгу, либо того хуже — доставался противнику.

С едой в эти дни действительно приходилось туго.

Но уже не долго оставалось пробавляться одной пшеницей. На это намекнул и Родимцев, когда он неожиданно пришел в Дом Павлова.

Вскользь брошенные тогда генералом слова имели глубокий смысл. Об этом стало известно очень скоро.

В ту памятную ночь на девятнадцатое ноября сорок второго года оперативным дежурным по полку был старший лейтенант Керов.

В три часа раздался телефонный звонок из дивизии:

— Доложите полковнику Елину: предстоят большие события.

Голос в трубке помолчал, а потом многозначительно добавил:

— Передайте всем в полку — кто хочет, пусть часов в пять или шесть выйдет из блиндажей и послушает…

Вскоре появился связной с приказом командующего Сталинградским фронтом. Приказ заканчивался словами: «Настал час расплаты с врагом!»