Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Вы понимаете, что это значит? — Глаза Николая Ивановича заблестели. — Это же не лепет пьяного офицерика из какой-то воинской части. Это же военная тайна о новом наступлении немецких войск. «Фюрер готовит сюрприз!» Где? Когда? Необходимо любой ценой выведать у Коха. Он же, к счастью, оказался довольно болтливым: сам начал излагать планы немецкого командования.
«Через полтора месяца большевики узнают вкус наших «тигров» и «пантер». Они еще не знают как следует немецкой техники. Ничего — тут они ее испытают. Фюрер долго советовался с нами, где нанести главный удар, и наконец решил. О, мы снова убедились в гениальности фюрера: Курск, Орел — тут, в самом центре России, мы пойдем на прорыв, и ничто уже не остановит наших войск. Ничто! Вы понимаете, обер-лейтенант?» — выкрикнул Кох и еще раз ткнул пальцем в кружок на карте, где было написано: Курск.
Вот что дала, товарищи, — продолжал Николай Иванович, — моя сегодняшняя аудиенция у Коха. Если бы кто-то меня даже и заставил после услышанного стрелять в гаулейтера, если бы и представилась такая возможность, я бы этого не сделал. Выданная им тайна стоит десяти голов таких сатрапов, как Кох. Ведь скоро предвидится грандиозное наступление гитлеровских войск в районе Курска и Орла. Фашисты пустят в ход новую технику. «Тигры», «пантеры» — мы еще не знаем, что это такое, но ведь можно приблизительно догадаться, что это или танки, или самоходные орудия. Надо идти в отряд и передать разговор с Кохом в Москву. Время не ждет.
Но Валя восприняла это сообщение по-своему:
— И все же вы меня не убедите, что слова этого головореза ценнее его головы. А если он наврал, если он хотел немного потешиться, подбодрить немецкого офицера-фронтовика? Боюсь, что его откровенность была пустой болтовней.
— Нет, Валя! Этого не может быть. Видела бы ты, как он говорил, с какой яростью и злостью тыкал он пальцем в карту. Орел и Курск на ней обведены красными кольцами. Нет, Кох не врал. Просто то, о чем он все время думал, на что возлагал самые большие надежды, вырвалось исподволь, и он уже не мог сдержаться.
Всю ночь составляли мы подробнейший отчет обо всем, что произошло тридцать первого мая тысяча девятьсот сорок третьего года в резиденции Эриха Коха. Потом мы отправили пакет в отряд, а оттуда его содержание было передано в Москву.
Откровенно говоря, мы с Мишей Шевчуком и Валей Довгер не совсем сознавали, сколь важными были сведения, услышанные Николаем Ивановичем от Коха. И лишь тогда, когда из сообщений Советского Информбюро узнали о разгроме большой группировки гитлеровских войск под Орлом и Курском, мы поняли, сколь дальновидным был Николай Иванович.
ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ
Коля Янушевский, или, как мы его называли, Коля Маленький, выполнял роль связного между ровенскими разведчиками и партизанским «маяком». От Ровно до Оржевских хуторов километров двадцать. Почти ежедневно отмеривали это расстояние быстрые ноги нашего маленького помощника. Редко когда ему удавалось сесть на попутную машину, а больше приходилось идти пешком. Иногда его останавливали немцы или полицаи, вытряхивали сумку, с которой мальчик не расставался (надо же на дорогу взять с собой кусок хлеба и бутылку молока), допытывались, кто он, откуда и куда идет, и, убедившись в его «лояльности», отпускали. Коля Маленький никогда не терялся при опасных встречах, всегда очень ловко выкручивался и своевременно выполнял задания.
Но он все-таки оставался ребенком, и, как каждому в этом возрасте (а Коле тогда было чуть больше десяти лет), ему хотелось иногда по-ребячьи поиграть.
Когда мы собирались вместе и разговаривали, ему было скучно. Он тихонько сидел в уголке комнаты и смотрел на нас печальными глазами.
Однажды Кузнецов не выдержал его взгляда:
— А может, Коля, к ребятам сбегаешь, на улицу?
Мальчик даже вскочил:
— Можно? Да?
— Можно-то оно можно, конечно, но хлопцы всякие бывают. Сколько шантрапы теперь бегает. Нашел я тебе, Коля, приятеля: Ромку. Парень — огонь! Он хотя и помоложе тебя, но зато боевой. Завтра познакомитесь, и я уверен, что он тебе понравится.
Ромка — сын Марии Левицкой. Он пришелся по душе нашему маленькому разведчику. Они стали неразлучными друзьями, играли в «войну», гоняли по двору мяч, строили всевозможные сооружения. Все шло прекрасно, пока не произошел случай, едва не причинивший нам больших неприятностей.
Николай Иванович купил Коле Маленькому губную гармошку. Мальчик очень быстро научился на ней играть, а это вызвало у Ромки зависть. Он просил у Коли гармошку, пробовал что-то наигрывать, но у него ничего не получалось. Детское самолюбие было уязвлено: как это так — у Коли есть гармошка и он играет на ней, а я нет? Тогда Ромка решил отобрать у приятеля игрушку и не отдавать до тех пор, пока не овладеет искусством музыканта. Между друзьями возник конфликт.
— Отдай гармошку! — кричал Коля. — Она не твоя! Когда тебе тятенька купит, тогда и учись.
— Не отдам! Хватит с тебя — наигрался! Дай и мне поиграть.
— Ишь чего захотел! Отдай сейчас же, а то пожалеешь.
— На, выкуси! — И Ромка показал Коле фигуру из трех пальцев.
— Ах так, ты еще меня будешь помнить, рябой! — И Коля Маленький кинулся на своего обидчика.
Ромка не мог смириться с оскорблением. Какое бы такое слово придумать, чтобы насолить Кольке! И он не нашел ничего лучшего, как на всю улицу крикнуть:
— Ну хорошо, я рябой, а ты — партизан! Партизан! Партизан!
— А ну, покажи, кто тут партизан? — услышал Ромка над собой грозный голос, и чья-то большая рука схватила его за воротник.
Ромка поднял голову и увидел раскрасневшееся усатое лицо соседа, которого боялись все жители Крутой улицы. Не раз до этого слышал Ромка от отца и матери, что Марчук очень злой и плохой человек, что он служит у фашистов и выдал им много честных людей. И вот теперь этот самый Марчук крепко держал его за шиворот, как хищник, почуявший добычу, спрашивал:
— Где ты видел партизана?
— Нигде, нигде! Ей-богу, нигде, — заплакал Ромка. — Пустите, пан, пустите!
Но полицай и слушать не хотел этих просьб. Одно слово «партизан» вывело его из равновесия.
— Чей это мальчишка, который убежал? Отвечай!
— Я не знаю, пане… не знаю. Отпустите!
— Пойдешь со мной, а там скажешь, дрянь паршивая.
— Пустите! — завизжал мальчик.
На улицу стали выходить люди.
— Да отпустите, пан Марчук, этого хлопца, — обратилась к полицаю соседка. — Разве вы его не знаете? Это же сын Марии Левицкой…
— Марии? — переспросил Марчук. — Что же ты мне, гаденыш, об этом не сказал? А ну, идем к тебе, там все и выясним.
И он потащил Ромку к дому, где в это время кроме хозяйки были Кузнецов, я и Коля Маленький (за несколько минут до этого он прибежал сюда, но ничего о случившемся не рассказал). Коля Маленький сидел против раскрытых дверей, и его хорошо было видно со двора. Поэтому Марчук, подойдя к дому, тотчас же его увидел и с возгласом: «Вот он где, партизан!» — ворвался в комнату. Но в то же мгновение он услышал:
— Вас воллен зи?
И перед ним вырос немецкий офицер. Насмерть перепуганный полицай вытянулся и отчеканил:
— Хайль Гитлер, господин обер-лейтенант!
— Хайль! — небрежно ответил Кузнецов.
— Чего это вы, пан Марчук, цепляетесь к детям? — спросила Мария.
— Да ничего, пани Левицкая. Просто хотел попугать озорников, а то они друг друга называют партизанами и дерутся, как петухи.
— Как вам не стыдно, — принялся отчитывать полицая Кузнецов. — Служите в уголовной полиции и не нашли ничего более подходящего, чем выяснять детские недоразумения. Какой дурак поставил вас на эту должность? Вы компрометируете наши органы. Вы — олух! Болван! Осел!
— Яволь… Яволь… — виновато поддакивал Марчук.
— Ступайте прочь и больше не попадайтесь мне на глаза! — гневно крикнул Кузнецов.
Полицаю ничего не оставалось сделать, как пойти домой. Вид у него был довольно-таки жалкий.
Вскоре ушел Кузнецов. Коля Маленький тоже покинул дом Левицкой — мы решили, что ему лучше не приходить больше сюда. Я остался ожидать мужа Марии — Феликса, который должен был принести последние сведения.
— Кто он, этот Марчук? — спросил я у Марии, когда мы остались одни.
— Он появился здесь с приходом немцев. Вон в том доме жили богатые евреи. Их увезла полиция, а Марчук занял особняк. Живет один, никто не знает, где его семья. Возможно, у него ее и нет. Одни говорят, будто он родом из Закарпатья, другие — из Одессы. А сам он утверждает, что родился в Ровно, но никого из родных у него не осталось. Вспоминает, как служил у Петлюры, а потом скрывался от советских властей. Перед самой войной его все же поймали, посадили за решетку. Из тюрьмы выпустили оккупанты, и он пошел служить в гестапо. Здесь называют его Кислицей — за придирчивость и нахальство. Дали ему еще прозвище — Седой Ус.
