Захар Прилепин - Война
Эрвин внезапно стал серьезным. Он даже рассердился.
«Какой это к черту сухопутный остров?! Кругом бушуют стихии. Правда, это не горькая морская вода, зато горячая кровь и огонь испепеляющий. Теперь смерть молчит, она наполнила свое брюхо – человек двести слопала в один присест. Недурное угощеньице!»
Хотел было потянуться за фляжкой, где оставалось немного рому. Но почувствовал, что кто-то возится у самой его головы. Он испуганно сел, оглянулся и тихо рассмеялся. Пока он разговаривал сам с собой, к нему из полуоткрытой двери соседней комнаты тихо подполз Мирослав. Он смотрел на Эрвина, подняв синие глаза. Его пухлая мордашка, крохотные ручонки, все его маленькое тельце умилили Эрвина. Он наклонился к ребенку.
– Знаешь, Мирослав… честное слово, у тебя нос прямо как пуговичка, – шепнул он нежно и осторожно протянул мальчику руки. Тот уцепился за волосатые пальцы и, раскачиваясь из стороны в сторону, встал на ножки, смеясь и пуская пузыри.
– Прт… пртф…
В щель двери заглядывала улыбающаяся Ганя. Она окинула благодарным взглядом этого чужого солдата, который так ласково обращался с ее ребенком, вошла в комнату и пожелала доброго утра.
– Ай, негодный, разбудил господина коменданта! – покачала она головой, взяла мальчика на руки и тихо вышла.
Ее слова поразили Эрвина.
«А ведь в самом деле, я здесь старший по чину. Отвечаю за часть, за пленных… – Ему стало смешно. – Перед кем я отвечаю? За что?»
Решил, что лучше всего сейчас же собрать людей и… Ну, и что же дальше?
«Предложить им тихо и чинно вернуться обратно в окопы к господину майору?! Нет, сегодня еще нет. Надо отдохнуть. К черту! Надо умыться – и все тут».
Кажется, уже несколько недель он не умывался как следует. Ночные дежурства. Тревоги. Атаки. А тут покой, тишина. Делай что хочешь. Два года не чувствовал себя человеком. Нет, никуда он не пойдет отсюда.
Решительно сбросил одеяло. Встал, снял рубаху, оставшись в одних брюках, и стал рыться в своем ранце. В руки его попался дневник. Он перелистал несколько страниц. Слова показались ему искусственными, фразы шагали неуклюже, словно на ходулях. Эрвин захлопнул тетрадь и сунул ее обратно в ранец. Взяв несессер, он перебросил через плечо полотенце и вышел в соседнюю комнату.
Вокруг стола сидели ефрейтор, Эмбер Петер и Алексей. Виола держал банк. Никифор, пристроившись на скамье у окна в одних подштанниках, латал брюки неуклюжими солдатскими стежками.
При появлении Эрвина игра прервалась. Все встали. Поднялся и Виола. Эрвин почувствовал неловкость.
«Дисциплина. Чертова дисциплина работает!» Он дружески приветствовал солдат и, ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил:
– Кто бы мне помог, ребята, умыться?
– Разрешите! – вскочил Эмбер.
– Да ты уж играй, – раздался из-за спины вольноопределяющегося голос Кирста. – Я помогу господину взводному.
Петер сел с недовольным видом. Ефрейтор начал сдавать карты.
Во дворе была тишина. Еще по-летнему белые беззаботные облака тянулись по небу. Солнце мягко пригревало.
– Хороший хутор, – сказал Кирст. – Доброе тут хозяйство. Ганька говорит – лошадей у них давно забрали. Это наши постарались. Самих едва не прогнали. Эх, разорить такую усадьбу! Нет Бога на небе. – И Кирст, горестно вздохнув, стал поливать из ковша воду на спину вольноопределяющемуся.
Эрвин мылся так, как мечтал: много воды, много мыла и пены. Когда он начал вытираться, старик снова заговорил:
– Так как же будем, господин взводный?
– А вас, собственно, что интересует, отец?
– Так что, господин ефрейтор говорит, чтобы переходить к русским.
– А вы как думаете?
– Так я что ж?.. Я не против. Ведь этой войне конца не видать. Нашего брата тут полетит еще – сотни и тысячи, как пух по ветру. И в плену люди живут. Не съедят же нас. Какого черта подыхать?! Вы, слыхал я, человек справедливый, – скажу прямо: не нужна нам вовсе эта война!
Эрвин несколько минут молчал.
– Как вам сказать?.. Я не то чтобы против, но считаю, что пока лучше не спешить. Только вчера наши учинили русским порядочно неприятностей. Я говорил ефрейтору.
– Так я не тороплю. Конечно, время есть. Тут, скажу я вам, совсем неплохо. Тихо, некому и чихнуть на нас… – Кирст растягивал слова и, казалось, думал о другом.
– То-то и оно, чтоб не чихнули! – сказал Эрвин, направляясь к дому.
Одеваясь, он думал: «Не нервничать и не позволять влиять на себя. Но с ефрейтором следует поговорить серьезно, необходимо внести ясность в это дело».
Когда он вошел в общую комнату, игра уже кончилась. Ганя принесла молока, нарезала хлеба и подогрела остатки консервов.
– Богато живем, – заметил Эрвин, подмигивая ефрейтору.
Тот молча скручивал папиросу.
Быстро, по-военному, проглотив завтрак и подождав, пока хозяйка уберет со стола, Эрвин принял официальный вид, обвел присутствующих взглядом и откашлялся.
– Прошу внимания. – Слова прозвучали как команда.
Эрвин заметил, что ефрейтор нахмурился.
– Я хочу сказать несколько слов, чтобы вы знали, как себя держать. Друзья, мы очутились с вами между двух фронтов. Наше положение пока хорошо тем, что нами никто не интересуется. Хутор удален от обеих линий, мы здесь в центре мертвого пространства. Но может случиться, что наше командование или же русские вздумают посадить здесь секрет, боевое охранение. Что мы будем делать тогда?
– Справимся как-нибудь, – процедил сквозь зубы ефрейтор.
– Как это справимся? – удивился Эрвин.
– Н-ну… столкуемся, что ли…
«Что это: глупость или наивность?» – подумал Эрвин.
Виола странно улыбался. Казалось, он жалел о сорвавшихся с языка словах.
Алексей не сводил глаз с Эрвина, словно пытался понять, о чем идет речь. Потом он придвинулся к Кирсту и вполголоса оживленно заговорил с ним. До слуха Эрвина несколько раз донеслось: «Социалист». Его удивило, как твердо выговаривает Алексей это, очевидно, хорошо знакомое ему слово. Он решил сегодня же поговорить с русским солдатом наедине.
– Кирст, – обратился он к старику, – скажите русским, чтобы они выспались днем. Ночью может всякое случиться, и надо быть начеку.
– Что же такое может случиться? – спокойно, с едва уловимой иронией спросил Кирст.
Эрвин не ответил и повернулся к выходу, позвав с собой Виолу.
Они молча прошли через двор, обогнули кустарник и, выйдя на проселочную дорогу, остановились.
– Мне надо поговорить с вами, Виола. Сегодня мы останемся тут. Днем едва ли кто посмеет шляться между окопами. Но на ночь придется поставить караульных. Если явятся русские, так и быть… А если наши?
Ефрейтор сжал кулаки.
– Когда б не было тут этого проклятого парня! Вы сами понимаете, – ведь он все знает.
– Хотите, я поговорю с ним?
– Не надо. Я всю ночь следил за ним. Все боялся, что даст тягу. Но, видно, трусит, сукин сын. Это хорошо, что вы его пугнули.
– Вот видите! Значит, еще надо пугнуть. Но я все-таки думаю, что он ничего не видел. Такая была стрельба. Не мучайте вы себя этим. Я уже сказал вам, что вполне оправдываю и понимаю ваш поступок. А теперь пойдите и приготовьте людей. Будем караулить по очереди. И русских тоже привлеките к этому делу.
– Слушаю, – сказал Виола.
– Надо до конца использовать случай. Давно мы не были в такой тишине, в таком спокойствии.
– Это правильно, – подтвердил ефрейтор. – Только вот относительно русских… Не надо бы их в караул.
– Ну так, если русские придут, мы этих отпустим к нашим. На том и порешим.
Они вернулись на хутор. Эрвин взял лестницу, приставил ее к стогу сена и взобрался наверх. Оттуда была видна шедшая по гребню холма ломаная линия русских окопов. Ровной полосой чернели проволочные заграждения. На венгерской стороне виднелось только несколько темных пятен.
– Робинзон, – усмехнулся Эрвин. Его вдруг охватила острая потребность записать в дневник свои мысли. Он вошел в дом, достал тетрадь, но не успел набросать нескольких строк, как вошел Никифор.
– Пан унтер-офицер…
– Что ты, Никифор? – спросил Эрвин, неохотно отрываясь от письма.
Бородач, захлебываясь от восторга, стал молоть что-то непонятное. Эрвин не мог разобрать ни слова. Пришлось позвать Кирста, и тогда выяснилось, что Никифор просит дать ему записку, в которой по-венгерски и по-немецки говорилось бы, что он, Никифор, всегда хорошо обращался с пленными венгерцами и австрийцами, а потому его тоже не должны обижать в плену. Эрвин улыбнулся и, пообещав дать такую записку, попросил оставить его на время в покое.
На следующий день после обеда, в то время как Эрвин гулял по двору, к нему подошел Эмбер Петер.
– Господин вольноопределяющийся, разрешите доложить.
Эрвин насторожился. Он ждал, что солдат заговорит о возвращении в окопы.
Не сводя с вольноопределяющегося подобострастного взгляда, Петер зашептал:
– Так что собирается бунт. Русский солдат Алексей говорил с господином ефрейтором Виолой, Кирст переводил, а я сделал вид, что сплю…
