Мариус Габриэль - Маска времени
Она не почувствовала, как ее окутала дремота, а потом пришел сон. И последними в ее сознании прозвучали холодные слова Эвелин Годболд: «С Италией покончено. И с Катариной Киприани тоже. Отныне ты Кейт Годболд, и здесь твой дом».
Она проснулась, не совсем понимая, где находится. Встала с постели и подошла к окну. Шторы миссис Дейвис заранее приподняла. Был ранний вечер, но парк показался ей мрачным и темным, ярко-красный диск солнца висел прямо над деревьями. Да, она в Лондоне, в доме богатых незнакомых людей, и ее отделяет теперь пропасть от тех жалких лачуг, что расположились вокруг озера Гарда.
Интересно, кто раньше жил в этой комнате, может быть, какая-нибудь другая девушка? Все здесь, казалось, было предназначено для принцессы, каждая изящная безделушка. Рядом с постелью стояла огромная ваза с белыми лилиями. Их аромат причудливым образом смешивался с запахом свежих льняных простыней и дерева.
Нет, все здесь выглядело новым, да и у Эвелин Годболд своих детей не было. Значит, никто прежде не жил в этой комнате.
Неужели ее приготовили специально для Кейт Годболд? Неужели эта высокомерная женщина с холодными серыми глазами и тонкими губами устроила ей такой королевский прием?
Катарина подумала о своей прежней жизни: годы, полные одиночества и стыда. Как она хотела изменить все в той жизни. И наконец ее мечта сбылась. Но стать вдруг чистой и причесанной живой игрушкой у взбалмошной дамы, устроившей для Катарины специальный кукольный дом?
Эта мысль пронзила сознание девушки.
Скоро она встретится с отцом. Она посмотрит ему в глаза и тогда скажет наконец-то все то, что ей хотелось высказать ему с самого детства.
Почувствовав внутреннюю дрожь, Катарина начала одеваться. Инстинктивно она потянулась к своему кожаному платью, которое обругала миссис Дейвис. В ее представлении это была самая взрослая ее вещь. Платье плотно облегало бедра и подчеркивало их. Катарина почувствовала, как приятно прошла застежка-молния между грудей. Приподнятые бюстгальтером, они теперь довольно агрессивно выпирали вперед. Белая мягкая кожа шеи, казалось, стала еще белей на фоне черного платья. Затем Катарина надела черные чулки, туфли на высоком каблуке и подошла к зеркалу.
Когда она надевала свое платье летом, чтобы сходить в кинотеатр в Сало, то мальчишки всегда свистели ей вслед. Рот скривился от самодовольной улыбки. Может быть, папочка тоже сочтет, что она выглядит дешево и вульгарно, но в том, что она настоящая женщина, а не кукла, он вряд ли усомнится. Она уже не ребенок. И пусть подавится.
Довольная собой, Катарина сняла полотенце с головы и распушила волосы. Капризной челкой они слегка прикрыли глаза. «Убийца, — прошептала Катарина. — Убийца — вот кто ты!» Затем она достала маленькую сумочку с косметикой, которую предварительно спрятала от посторонних глаз. Что ж, и макияж он наверняка сочтет дешевым и вульгарным.
Никто не объяснял ей, как пользоваться тенями и всем прочим, и Катарине приходилось учиться самой, от случая к случаю. Яркая помада больше подошла бы сорокалетней женщине, чем ей, девушке. В один миг ее рот превратился в раздавленную клюкву. Краска неровными кусками легла на длинные ресницы. Не важно. Катарине хотелось шокировать своего папочку, и все средства были хороши. Пусть знает, что она не часть этой беленькой, девственно чистенькой комнатки, которую приготовили специально для нее. Вульгарна — да, но не кукла, не ребенок!
Катарина ходила перед зеркалом, бормоча что-то под нос, словно репетируя речь, обращенную к отцу. Она радовалась сейчас тому, что не родилась дурой и так легко смогла заучить иностранные слова, эти камни, которые она теперь запустит папочке прямо в голову. Возбуждение росло в ней, нервы напряглись до последней степени.
Катарина услышала, как к дому подъехала машина, и подошла к окну. Серый «бентли» стоял у входа. От напряжения Катарина схватилась за подоконник, когда увидела, как открывается дверь машины. Человек в темном костюме вышел из нее, что-то сказал шоферу Уолласу, а затем поднял голову и посмотрел в сторону окна Катарины.
У него были ярко-синие глаза, как чернила для ручки, которыми она писала в школе. Лицо было таким же, как и на фотографии, — красивым, с ямочкой на подбородке. Но отец выглядел сейчас старше, волосы успели слегка поседеть, и очаровательная улыбка словно исчезла. Его глаза, в которых не было заметно ни капли тепла, жадно искали встречи с ее глазами.
Вот он — ее отец.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и Катарина подняла обе руки к груди, будто желая дать остановившемуся было сердцу новый импульс. Странная гримаса скорее боли, чем радости исказила черты лица ее отца, и он скрылся из виду, войдя в дом.
Она сразу же услышала раскаты его голоса, доносившиеся снизу, и звуки становились все отчетливее и отчетливее по мере того, как отец поднимался по лестнице.
— Нет. Я увижу ее сейчас. Перед обедом. По-английски она говорит хоть немного?
— Свободно, — заметила Эвелин. — Это потрясающе. По ее школьным документам, она изучала язык в обычной школе всего три года. Они написали, что девочка так же великолепно успевала по всем предметам. Насколько я могу судить, учителя считали ее очень способным ребенком. Может быть, даже и более того.
— Но ты же понимаешь, что по стандартам сельской школы великолепный или даже выдающийся ученик еще ничего не значит.
— Подожди судить, пока не увидишь ее сам, Дэвид. Она великолепна. В ней есть что-то от Боттичелли. Почему родственники так хотели избавиться от нее?
— Думаю, скоро мы обо всем узнаем.
— Бесспорно, с ней еще нужно поработать. Но какие возможности! Какие возможности, Дэвид! Я разговаривала с… — тут голоса перешли в какой-то неразборчивый ропот.
— Хорошо. Хорошо, — нетерпеливо согласился отец Катарины. Видно, он уже вплотную подошел к двери. — Это уже твоя епархия. И пожалуйста, не втягивай меня в свои дела.
Катарина услышала, как в дверь постучали. Она подпрыгнула от неожиданности. Дверь открылась прежде, чем Катарина успела подскочить к ней, и отец вошел, в комнату.
Он оказался очень высоким, выше, чем она себе представляла. Катарина отступила немного назад.
На его лице по-прежнему застыло выражение боли. Это создавало ощущение какой-то уязвимости. Катарина ожидала другого — авторитарности, высокомерия в сочетании с мужественностью, — все это, по ее мнению, должно было сразу же проявиться в отце. Но на лице вошедшего в комнату человека не было даже и следов ничего подобного. Катарина увидела нерешительного мужчину средних лет; его рот был искривлен гримасой боли.
Сколько раз она воображала эту встречу, и вот все произошло! Она чувствовала себя близкой к обмороку.
— Боже мой, — внезапно произнес Дэвид, осматривая Катарину с ног до головы. — По правде сказать, я ожидал совсем другого.
— Что же? — еле произнесла она.
— Ну, что-то более детское.
— Я не ребенок.
— Ты хочешь сказать, что ты просто не хочешь им быть. Ты так всегда одеваешься?
— Да.
Пальцы Дэвида стали непроизвольно сжиматься и разжиматься:
— Ты так похожа на свою мать. Когда я увидел тебя у окна… В общем, полная ее копия.
Он стал пристально изучать каждую черточку ее лица, словно пытаясь найти какое-то сходство с самим собой. Катарине было интересно, увидел ли отец то, что так страстно желал увидеть. Но испытующее выражение лица постепенно исчезло, и появился оценивающий, чисто мужской взгляд. Он пристально вглядывался теперь в ярко накрашенные губы, скользнул по тугой, выпирающей из кожаного платья груди, по подчеркнуто обтянутым бедрам. Катарина видела, как ослабли крепко сжатые губы отца и постепенно начали растягиваться в улыбке, таящей в себе нечто циничное.
Интуитивно Катарина поняла, что отец хочет зацепиться за что-то такое, что можно презирать. Довольно быстро он, кажется, нашел, что искал. Скорее всего, что-то во внешнем виде Катарины. И тогда словно все вновь встало на свои места, и этот человек вновь обрел уверенность. Он даже подбоченился, прежде чем произнес:
— Твоя мать тоже была небрежна с косметикой.
Первое потрясение от встречи успело пройти, и из глубин души вновь всплыло старое холодное чувство:
— Удивительно, что ты помнишь это.
— Что? Помню? Ах да, жена предупредила меня, что ты не дура. Это правда?
— Правда.
— Тогда не играй со мной. Никогда. — Взгляд отца вновь скользнул по откровенному вырезу на платье дочери. Наверное, так же, с чувством превосходства, он смотрел когда-то на ее мать. — Не смей больше надевать это платье.
— Почему?
— Выглядишь, как проститутка.
— Проститутка?
— Путана по-вашему.
