Мариус Габриэль - Маска времени

На женщине были брюки для верховой езды кремового цвета и сапоги с остатками грязи на мысках. Пятна были заметны также и на узком черном жакете. Над великолепным белым шелковым шарфом возвышалось худощавое красивое лицо с длинным носом и тонкими неулыбающимися губами. Брови поднимались резкой дугой. На голове у женщины был черный бархатный шлем, который она сняла и положила на стол с перчатками и хлыстом с серебряной рукояткой. Молчаливо и очень долго она глядела на Катарину, словно изучая ее.

— Хорошо ли ты говоришь по-английски? — спросила она наконец.

— Совсем немного.

Дама подошла вплотную к Катарине, и девушка встала. Они оказались одного роста. При внимательном рассмотрении в глаза бросалась какая-то по-особенному нежная кожа, напоминающая тончайший фарфор. Слегка уловимые морщины проступали у глаз и в углах рта. Женщина вполне могла быть матерью Катарины, хотя ничего материнского в ней не чувствовалось. Запах лошадиного пота от одежды смешивался с ароматом дорогих духов. Серые глаза продолжали пристально изучать Катарину. Девушке казалось даже, что этот взгляд поглощал ее, и это начинало слегка раздражать Катарину.

— Я не встречала тебя на вокзале, решив, что лучше, если твой приезд пройдет без шума.

— Багаж ведь всегда забирают слуги, — спокойно отпарировала Катарина.

Брови женщины слегка приподнялись при таком ответе.

— Разве? Ты знаешь, кто я?

— Вы миссис Годболд.

— Можешь звать меня просто Эвелин. О твоем имени нам следует подумать вместе. В Англии оно будет звучать уж слишком странно, даже претенциозно, а я бы этого не хотела. Лучше — Кэтрин, Кейт. Кейт Годболд.

— Но мое имя Катарина.

— В Италии — да, но не здесь. Ты вступаешь в новый мир. И начинаешь новую жизнь.

— Я все равно остаюсь собой.

Взгляд серых глаз впервые выразил неподдельный интерес.

— По-английски ты говоришь весьма сносно. Есть, конечно, легкий акцент, но с этим вполне можно справиться.

Эвелин взяла обе руки Катарины без особой нежности. Она начала пристально изучать ладони.

— О дорогая, — произнесла женщина с легким отвращением.

Катарине вдруг стало очень стыдно за свои мозоли и грязные ногти. Она отдернула руки и быстро спрятала их за спиной.

Тогда Эвелин коснулась спутанных черных волос девушки.

— И с этим тоже следует что-то сделать. А то ты выглядишь как цыганка.

Затем она принялась рассматривать школьную форму, изрядно помявшуюся во время путешествия.

— Следует также сделать необходимые покупки. Но все это потом. — Эвелин открыла портсигар и постучала сигаретой по металлической крышке. — Новая жизнь, Кейт, новая жизнь, — произнесла она, выпуская изо рта душистый табачный дым. — Тебе следует сразу же примириться с этим. Чем скорей ты представишь себе свою перспективу, тем будет лучше и боли будет меньше. С Италией покончено. И с Катариной Киприани тоже. Отныне ты Кейт Годболд, и здесь твой дом.

Катарина вдруг почувствовала физическую и душевную усталость от всего пережитого и увиденного. Она, конечно, не знала, какой прием ее ждет, но такое откровенно оценочное отношение словно подкосило ее. Слезы подступили к глазам, а руки судорожно сжали мятую юбку.

— Вы не можете изменить меня.

— Ну, не надо претензий. Ты всего лишь девочка.

— Я человек!

— А кто с этим спорит? Кажется, ты слегка смущена. Но ведь здесь ты оказалась только ради себя самой?

— Вы в этом уверены?

Взгляд Эвелин стал еще пристальнее.

— Надеюсь, мы не начнем с ссоры? — Холодный тон, с которым это было произнесено, говорил о многом. — Что задело тебя?

«Да все! — захотелось вдруг выкрикнуть Катарине. — Все, начиная с отъезда из Италии и включая последние слова». Но девушка нашла в себе силы промолчать.

— Пойми, Кейт, ты входишь в новый мир, а значит, нужно сменить свою поступь. За месяц ты привыкнешь к Лондону, а потом мы уедем на север. В начале весны ты вновь начнешь ходить в школу.

— Зачем вы вызвали меня сюда?

— Какой замечательный вопрос! — рассмеялась вдруг Эвелин. — А что, лучше было бы, если бы твои родственники отправили тебя на фабрику?

— Я к этому была готова.

— С твоими-то способностями? Каждый день по восемь часов стоять возле какой-нибудь дурацкой машины и видеть, как скучно проходит жизнь?

— Работы я никогда не боялась.

— Но ты была рождена не для этого. Это дом твоего отца. Ты знаешь Библию, Кейт? Вспомни Книгу Руфи.

— Да, я помню ее.

— «Но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом». Отныне эти слова должны стать твоей философией, Кейт. Я не против твоего католичества. Поступай как хочешь, я уверена — это дело совести каждого. Но во всем другом тебе следует измениться, нравится тебе это или нет. Думаю, тебе интересно узнать, где сейчас находится твой отец. Он в парламенте. А точнее — в палате общин. Вернется только днем. Ты знаешь, как он выглядит?

— Он никогда не присылал мне фотографий.

— Подойди сюда, Кейт.

— Я не Кейт.

Эвелин взяла со стола фотографию в рамке и протянула девушке:

— На — возьми.

В тяжелой серебряной оправе был поясной портрет молодого человека в военной форме.

— Это твой отец. Снимок сделан незадолго до того, как он попал в плен, а затем встретился с твоей матерью. Изменился он с тех пор мало. Впрочем, сама скоро увидишь.

Катарина без особого интереса взглянула на фото. Эвелин несколько минут хранила молчание. Затем продолжила:

— О твоем существовании я ничего не знала до тех пор, пока твои родственники не написали нам. Это было для меня потрясением.

— Он ничего вам не рассказывал?

— Нет.

И Катарина уловила в голосе женщины такую знакомую ей самой ненависть.

— Наверно, он просто забыл, — заключила девушка.

Эвелин слегка улыбнулась:

— Нет, твой английский положительно хорош. Я имею в виду не слова и предложения, а то особое умение говорить одно, а думать другое. Весьма трудная задача для каждого, кто изучает иностранный язык. — Эвелин с силой затушила сигарету в пепельнице. — Пойми меня правильно: я не собираюсь оправдывать твоего отца. Сомневаюсь, что это вообще мне по силам. Но он твой отец. Если у тебя есть вопросы, то задай их ему сама.

— Вы вытащили меня сюда, чтобы наказать своего мужа?

Катарина поняла, что попала точно в яблочко: лицо Эвелин покрылось вдруг красными пятнами. Ей пришла на ум фраза из какой-то книги — об английской розе. Именно розу напомнила сейчас ей Эвелин, но розу с очень острыми шипами.

— Что это? Дерзость?

— Нет. Просто вопрос. Вы, а не мой отец вытащили меня сюда, но я до сих пор не знаю зачем.

Эвелин перевела дыхание.

— Ты дочь Дэвида, стало быть, вполне могла унаследовать и его ум. Ты ездишь верхом?

— Что?

— На лошади ты когда-нибудь ездила?

— Нет.

Эвелин нетерпеливо взмахнула рукой.

— А теперь миссис Дейвис покажет твою комнату.

Это означало, что разговор окончен. Горничная уже стояла у двери.

Катарина тут же начала произносить заученные слова вежливости и благодарности:

— У меня в чемодане есть бумаги для вас.

— Миссис Дейвис принесет их мне позднее.

Плотная миссис Дейвис ждала девушку за дверью с бесстрастным выражением лица. Прижав к груди фотографию в серебряной рамке, Катарина позволила бесчувственной мумии в фартуке проводить себя в отведенную комнату.

Каждый день восстанавливал его силы, двигаться становилось все легче и легче. Джозеф мог уже помогать Тане в домашних делах, и от движений тело наполнялось жизненной энергией. Он начал прибавлять в весе, и одежда с чужого плеча уже не висела на нем мешком. Мозг также постепенно включался в работу, и тогда Джозеф стал задавать вопросы о лагере.

— Все ушли, — коротко сообщила Татьяна. — Бараки заколотили и ничего не оставили после себя, даже колючую проволоку сняли. Почти вся деревня ушла вместе с ними, осталось совсем немного наших в этой дыре. Я бы и сама ушла. Но…

— А заключенные?

— Говорили, что часть отпустили по хрущевской амнистии. Около семидесяти человек исчезли. А ночью потом беспрерывно стреляли. Я тогда плакала все время. Потом не выдержала и побежала смотреть: не спасся ли кто-нибудь. Вот так я тебя и нашла, лежащего в снегу как бревно, всего в крови и заледеневшего. Поначалу я подумала, что мне показалось — ведь перед этим пришлось водки выпить, — неожиданно Таня засмущалась. — А ты мне всегда нравился. Ты знал это, да? Знал?

— Знал, — невольно соврал Джозеф.

— Это судьба тебя уберегла. Понимаешь, одного из всех. Судьба.