Евгений Березняк - Пароль «Dum spiro…»
Как-то довелось мне по служебным делам побывать в одной из наших республик. Перед отъездом я выступил по местному телевидению. По просьбе телезрителей рассказал и о деятельности группы «Голос» в районе Кракова.
Вечером возвращаюсь в гостиницу. И тут меня ждет записка. Всего несколько слов.
«Тов. Березняк! Прошу позвонить по телефону 35-41-24. О.».
Набираю номер.
На другом конце мужской голос переспрашивает:
— Капитан Михайлов! Получили мою записку? Я — Отман!
Отман?! Наш Отман?! Не может быть! Какими ветрами его сюда занесло?
— Курт Генрихович?!
— Собственной персоной. Не заглянете ли к Правдивому в гости? Моя жена и я — будем очень рады.
— Вряд ли успею. Сегодня улетаю.
— Сколько у вас свободного времени? Час? Через двадцать минут буду в вашем номере. Нам обязательно надо встретиться. Одним словом, гора с горой не сходится, а человек с человеком…
Он стоял на пороге невысокий, плотный. Глаза спокойные, ничем не выдают внутреннего волнения: стреляный воробей.
— Здравствуйте, товарищ «Голос». Здравствуйте, Евгений Степанович. Вижу, вижу… Вы удивлены? Я, однако, не турист, не «гость» с той стороны, как вы, возможно, думаете, а советский гражданин. Давно живу в этом городе. Пенсионер. Ничего не поделаешь — годы. О встрече с вами давно мечтал. Нам есть о чем поговорить. Не так ли?
Короткий у нас тогда получился разговор. Я спешил на аэродром. Отман, однако, обещал на все мои вопросы ответить письмом.
«Правдивый» и на этот раз остался верен себе.
Не письмо, а письма — вот они лежат передо мной: рассказ — исповедь.
…«Уважаемый товарищ Березняк!
Много времени прошло после нашей встречи, а я все собираюсь с мыслями. Ведь столько лет миновало!
Как мы разминулись с Павловым?
Не помню, когда именно советские части освободили Кшешовице. Однако линию фронта я перешел значительно позже.
У немцев по отношению ко мне не было никаких подозрений (даже после побега Ольги). Я мог, таким образом, и впредь работать на советское командование. Надо было только договориться о связи. «Гроза» еще раньше дал мне пароль: «От «Голоса» к Украинцу» — «Павлов принимает». Я ждал удобного момента и не напрасно. Органы СД запросили абвергруппу: не найдется ли агент, хорошо владеющий польским, чешским или русским языком.
Перед ним ставилась задача: проскользнуть в тыл Красной Армии, пробраться в город и уточнить, где и когда именно состоится суд рад обергруппенфюрером СС. Почему СД интересовалось именно этим обергруппенфюрером — я так и не узнал. Но что бы там ни было, это задание целиком соответствовало моим планам.
За успешное выполнение операции мне обещали Железный крест, звание зондерфюрера «Ц» и отпуск. Меня это вполне устраивало. Перейти линию фронта, встретиться с Павловым, наладить связь и возвратиться в свое подразделение с Железным крестом. Нечего было и мечтать о лучшем. Однако, когда я перешел линию фронта, появился в штабе советской части, оказалось, что это уже не 1-й Украинский фронт, а 4-й…
О существовании полковника Павлова никому здесь не было известно. Полковник из «смерша»[22] (фамилию не помню) посоветовал мне добраться первым попавшимся эшелоном до Бреста: «Комендант станции поможет найти разведотдел штаба 1-го Украинского фронта».
В Бресте явился к коменданту станции. Тот не стал морочить себе голову. И кончилась моя одиссея арестом, судом в Минске. Что было дальше — Вам известно.
Теперь об Ольге. Она была арестована органами СД и передана абвергруппе для проведения допроса и радиоигры. Как обычно в таких случаях, ее не оставили в тюрьме, а передали абверу. Так Ольга оказалась в Кшешовицах в моем подразделении. Ежедневно, помнится, ее возили в Краков в отдел пеленгации. Несколько дней я присматривался к ней. Вижу: держится твердо, этой девушке можно довериться.
Я доложил шефу, что берусь завербовать Ольгу. Это развязывало мне руки. Наши долгие «допросы»-беседы наедине не вызывали ни у кого подозрений. Мы даже питались с Ольгой за одним столом. От подчиненных я постоянно требовал, чтобы к русской радистке они относились вежливо, иначе, говорил я им, вы можете провалить нам всю операцию.
К Ольге, как назло, привязался один наш радист-фанатик. Он и меня упрекал: «Что вы носитесь с этой девкой? Нечего в пса бросать колбасой, когда есть палка». Во время дежурства он сам выводил Ольгу на прогулку, не спускал с нее глаз.
У Ольги одно было на уме: бежать. И она всячески затягивала прогулки. Как-то радист, сопровождая ее, рявкнул: «Цурюк!» — Ольга не расслышала или сделала вид, что не слышит. Взбешенный наци подбежал к ней, ударил так сильно, что она возвратилась вся в крови. Я доложил шефу: «В таких условиях работать нельзя», — и «опекуну» попало на орехи.
Решение связаться с партизанами созревало во мне давно. О моих планах знал и Комахов. Решили действовать вместе. Я сказал Ольге, что устрою ей побег, если она поможет мне установить контакт с партизанами или советским командованием.
Ольга не сразу согласилась. И это было разумно с ее стороны: а что, если провокация? Но ведь рисковал и я, хоть и подготовил заранее, на случай провала Ольги, легенду для своего шефа: дескать, все делается для того, чтобы выйти на советского резидента и всю группу.
План побега наметился такой. Вечером вызвал Ольгу на очередной допрос. Она попросилась по естественным надобностям. Во дворе деревянный туалет как раз прилепился к ограде, задняя стенка его выходила на шоссе. Я заранее все подготовил, вытащил гвозди: две доски едва держались. Часовым в этот день поставил стыдливого студента-новобранца. Знал, что он не станет заглядывать, если там женщина.
Когда стемнело, я вывел Ольгу во двор, предупредил часового, чтобы тот внимательно следил, а сам спокойно возвратился в свой кабинет.
Раздвинуть доски, выбраться, перебежать шоссе — на все это требовались считанные минуты. Тревогу я поднял минут через двадцать, когда Ольга была уже далеко.
Теперь остается, пожалуй, главный вопрос: почему я так поступил? Я, думаю, Вас и теперь интересуют настоящие мотивы моих действий. Почему я согласился работать на советскую разведку? Вы и Ваши друзья до сих пор знали одну версию: я Вам — информацию; бы мне — жизнь. А на самом деле причины были и глубже и серьезней.
Родом я из прибалтийских немцев. Родился в Риге 25 мая 1901 года. Мать моя, хотя и была немкой по национальности, выросла в Москве в семье русских военных. Ее отец — мой дед — был генералом русской армии и героем Севастополя.
В Москве прошла юность матери. Она любила Тютчева, Надсона, Пушкина, даже ездила в Ясную Поляну, чтобы увидеть Толстого. В таком духе она воспитывала и нас. Переехав после замужества в Ригу, мать дала сестре и мне совершенно русское воспитание, привила нам глубокое чувство любви к русскому народу, России. Мы, например, говорили с сестрой только по-русски и долгое время даже не чувствовали себя немцами. Когда началась первая мировая война, наша семья во время наступления кайзеровской армии эвакуировалась из Риги в Москву.
Вас интересует, чем я занимался в Германии, в частности, в годы третьего рейха. Там я, однако, жил очень короткое время: после революции мы возвратились в Ригу. Работал помощником нотариуса. В гитлеровскую Германию попал как репатриированный в 1940 году. Меня мобилизовали, направили в абвергруппу 315 на должность переводчика.
Есть такая немецкая пословица: «Кто хочет долго ездить верхом, должен запастись овсом». Я же запасался терпением, так как твердо решил при малейшей возможности бежать, связаться с партизанами. Во-первых, потому что Россия — моя первая Родина, я не мог в ней видеть врага. Во-вторых, в Гомеле и в других городах, селах Белоруссии я был свидетелем таких зверств, такого издевательства, над невинными людьми, что сердце обливалось кровью.
А тут случилось такое. Летом 1943 года органы СД задержали вблизи Гомеля группу советских парашютистов-разведчиков. Среди них была молодая девушка Лена. Она поверила мне и согласилась «сотрудничать» с нами (считалось, что Лена завербована мною).
Вскоре я ушел в отпуск. Добился отпуска и для Лены. Сама она была родом из Могилевской области. Мне казалось, что в родных местах ей будет легче связаться с партизанами.
По моей просьбе она должна была сообщить партизанскому командованию, что я, офицер вермахта, готов в любом месте встретиться, чтобы договориться о работе на партизан.
Лена хорошо знала, как велико мое желание помочь советскому народу. Доверие между нами было полное. Скажу больше, я полюбил эту девушку, и она ответила мне взаимностью.
Но с отпуска Лена возвратилась ни с чем. Ей так и не удалось вступить в контакт с партизанами. Из Гомеля наше подразделение перевели в Мозырь, затем — в Брест».
