Павел Федоров - Последний бой
Штаб батальона находился за речушкой. Не дойдя нескольких шагов до деревянной кладки, нос к носу встретился на тропинке с кочубеевцем, младшим лейтенантом Солдатовым.
— Ого! Мое вам нижайшее, товарищ гвардии старший лейтенант! Убей меня бог, не узнал бы! Живой и в шляпе! — Озорной нос Солдатова сморщился от смеха.— Здравствуйте!
— Здравствуй! — Мы пожали друг другу руки.
— Ну как, наломали вам бока-то? А то не поехал с нами... ускакал...— корил меня он.— Плохо ребят своих вел...
— Да уж хуже некуда...
— А вот мы прошли за милую душу, без единого выстрела. Чего взбеленился? Столько пережил всякого, башку мог потерять ни за грош. Где буланый конь твой? Молчишь? Такого буланка загубили, даже проехаться не дал...
Солдатов был возбужден, доволен не только собой, но и всем белым светом, голубые глаза искрились, широкие ноздри раздувались.
Радуясь этой неожиданной встрече, я спросил:
— А почему вы здесь задержались?
— Как почему? Вас поджидали! Эту железку одному запросто не проскочить. Назаров пришел со своими орлами. Вечером демидовцы подойдут. Большой-то группой легче, а фрицы тоже побаиваются нашего перца. Ну, привет! Ты на нас не серчай. Будем друзьями. Я к тебе в госпиталь приду. Бывай!
Солдатов помахал мне рукой и, придерживая болтающийся на боку пистолет в матерчатой кобуре, побежал по тропинке.
Я остался на берегу заросшей осокой речушки...
Все эти дни я мечтал лишь об одном: скорее бы попасть в полк Гришина, а там на Большую землю, чтобы врачи стационарного госпиталя смогли наконец вылечить мою руку, извлечь сидящие в ней осколки, от которых пальцы стали тонкими и скрючились в беспомощную горсточку. Все приходилось делать теперь левой рукой, а я ею даже есть по-настоящему еще не научился. Сейчас вместо госпиталя, в силу какой-то роковой обреченности, я должен переходить опасные магистрали и большаки, сгибаться от свиста пуль и осколков, снова ждать, когда укусит та единственная, тебе одному припасенная...
И все-таки, несмотря на все удары судьбы, я шел к партизанской Железенке, где размещался штаб полка Сергея Гришина...
Перейдя по бревенчатой кладке на ту сторону речушки, прошел мимо палочных изгородей, за которыми блестели на солнце кочаны капусты, желтела увядающая картофельная ботва. Неподалеку от ворот ближнего дома меня обогнал всадник на белом тонконогом коне, уверенно сидевший в седле. Командир был молодой, светловолосый, в черной, сдвинутой на затылок папахе, в ладно сидевшей черной кожаной куртке. Нетрудно было догадаться, что это и есть Иван Матяш. Спрыгнув с коня, он передал повод подскочившему бойцу и, видя, что я подхожу к нему, крикнул скороговоркой:
— Комбат Пять, Матяш!
Когда я тоже отрекомендовался, он сказал:
— О вас я уже все знаю. Мне врач говорил. Как себя чувствуете?
— Спасибо. Хорошо.
— У нас отдохнете или двинетесь дальше? Если хотите, поживите несколько дней в санчасти.
Я поблагодарил:
— Поеду к Гришину, но мне...
— Нужен конь. Знаю. Идите к начальнику штаба майору Терешкину. Он все сделает как надо.— Комбат говорил мягко, уважительно. Из деликатности, видно, не стал расспрашивать, как напоролись на засаду, как я потерял коня...
Начальника штаба я застал во дворе соседнего дома. Он стоял у крыльца, держась рукой за перильца, что-то объяснял двум партизанам в серых коротких пиджаках, с автоматами на груди, с вещевыми мешками за плечами, с гранатами, подвешенными к ремням.
Дождавшись, когда партизаны ушли, я подошел к начштаба и назвал себя.
— Чем могу служить? — спросил он спокойным суховатым голосом, неторопливо свертывая цигарку.
Я объяснил...
Майор Терешкин позвал коменданта и приказал привести для меня коня.
Это был не конь, а кобыленка гнедой масти, на редкость маленького росточка, которую было чуть видно под старым драгунским седлом. Сам я не ахти какой великан, но ноги мои в стременах вполне могли сшибать верхушки придорожных трав.
— Со всей душой дал бы другого, но нет. Все кони при деле. Доедешь, не в атаку скакать. Ехать до Железенки всего один переход. Брод через Проню мелкий. Приедешь, оставишь эту красотку при штабе. И не гляди, что она замухрышка,— еще какая бойкая!
Начштаба оказался прав. Кобылка по кличке Пчелка (и в самом деле похожа на косматую пчелку с шелковистой, бархатной шерстью) оказалась боевитой, шустрой. И если бы не те курьезы, которые происходили с ней во время ночного похода, мне бы не пришло в голову сравнивать себя с Дон-Кихотом, восседающим на своем любимом Росинанте...
До Железенки, где дислоцировался штаб и госпиталь особого партизанского полка, переход занимал менее суток. Но на пути нам предстояло преодолеть последнюю опасную зону — железную дорогу Кричев — Могилев и форсировать вброд реку Проню. Насколько этот переход был опасным, можно судить по тому, как к нему готовились. Кроме гришинцев, группы капитана Назарова и кочубеевцев под командованием Солдатова подошли партизаны из отряда Демидова — почти целая рота. Помимо этих сил командир 5-го батальона Иван Матяш выделил роту сопровождения, усиленную станковыми и ручными пулеметами для обеспечения прикрытия с флангов.
Все было заранее рассчитано, разумно и дельно продумано самим командиром полка Гришиным во избежание напрасных потерь: возвращающиеся с заданий подразделения партизан из разных отрядов и соединений скапливались в Кротках и вместе проходили опасную зону. Таким образом, потери были всегда малые, а иногда и вовсе их не было.
На этот раз из Кроток вышла колонна свыше двухсот человек. Среди этой пестро одетой массы людей оказалось двое конных — командир сопровождающей роты, старший лейтенант на крупном коне чалой масти и я на Пчелке, в обрезанной шинели и в своей коричневой шляпе.
Увлеченный подготовкой к предстоящему походу, я не заметил, как партизаны, которые, как известно, любят крепкое словцо, начали подшучивать над моей бархатной Пчелкой.
— Это еще что за Пьер Безухов на каблук давит? — бросил кто-то из колонны веселую фразу. А дальше уже пошло-поехало...
— Ну и качает граф! Го-го-го!
— А коняка! Коняка! Где ты раздобыл такое сокровище?
— Ты, шляпа, из какой мэрии?
Какой-то чудак незаметно стегнул Пчелку хворостинкой. Пчелка — в порядке самозащиты — вскинула задом и влепила обидчику копытом.
В мой адрес полетели разные весомые слова. Особенно прохаживались насчет шляпы, но больше всего, пожалуй, доставалось кобыленке, которая, не желая давать себя в обиду, даже пустила в ход свои молодые, острые зубы.
— Кусается, чертовка, надо же!
— Слушай, Пьер Безухов, откуда такого мустанга припер?
— Да ты что, граф, поводья держать не можешь?
Я не обижался на шутки. Облик мой и в самом деле был комичен...
Переход через железнодорожную магистраль Кричев — Могилев прошел благополучно, если не считать короткой пятиминутной перестрелки на флангах. Поскольку мне было дозволено ехать по обочине, на переезде бойцы пропустили «графа» вперед, и моя Пчелка легко перемахнула через сваленный пестрый шлагбаум.
Часам к двенадцати ребята перешли вброд, а я переехал мелководную Проню в районе деревни Красная слобода, откуда начинался партизанский край. Давно я ждал этой минуты. Опустив поводья, расслабился, позволяя Пчелке щипать придорожную лошадиную кислятку.
По обеим берегам реки Прони выстроились старые, мощные дубы, освещенные полуденным солнцем.
Усталые люди медленно, вразвалочку шли полем. Я подъехал к капитану Назарову и спросил, сколько нам еще осталось идти.
— Немного. Скоро будет село Лесное, сделаем привал и расстанемся,— сказал Назаров.
— Расстанемся? — Я сжился с капитаном и не хотел покидать его.
— Да. Я в свой батальон, вы к начальнику штаба. Лариону Узлову. Это участник финской войны. Орденоносец.
— Говорят, очень толковый?
— Человек — и этим все сказано.— Капитан помолчал, взглянув на меня, продолжал задумчиво:— Есть такое выражение — цельный. Я так понимаю: сделан из твердой породы. Узлов прежде всего личность крупная. Таковы и Сергей Гришин, и комиссар полка Иван Арсентьевич Стрелков. За ними мы смело идем в бой...
С трепетом я ждал встречи с гришинцами, слава которых опережала их самих.
В Лесной пообедали вместе. Вкусен был наваристый партизанский борщ. Преисполненный чувства благодарности, я пожал капитану Назарову руку.
5
Штаб особого партизанского полка — вернее, начальник штаба — располагался в маленькой лесной избушке. Место это, где на отшибе стояли два или три дома, называлось Кошели.
К избенке «на курьих ножках» меня привел лейтенант Головачев. Пока я привязывал Пчелку, Головачев скрылся за дверью. К моему удивлению, пробыл он там совсем недолго. Выйдя, сказал:
