Костас Кодзяс - Закопчённое небо
На улице у ворот остановился жалкий катафалк, куда была впряжена тощая кобыла. Возница спрыгнул на землю и снял с головы высокую шляпу. Могильщики в засаленных фраках подошли к забору, чтобы погреться на солнышке.
Гроб водрузили на катафалк. Перед ним стоял допотопный автомобиль, предназначенный для отца Николаса и большого венка; позади остановилась машина, куда сели родственники.
Возница щелкнул кнутом, и лошадь поплелась по пустынным улочкам предместья. Кое-где в окна выглядывали люди. Они с любопытством смотрели на похоронную процессию, медленно двигавшуюся по точно вымершему городу. Бедные похороны. Родные воздают покойному последние почести…
Процессия свернула за угол.
Копыта лошади стучали теперь по асфальту проспекта. Мариго положила голову на плечо Никоса, крепко обнимавшего ее. Рядом сидела Клио, держа в руке носовой платочек, смоченный одеколоном; запах ладана в доме вызвал у нее головокружение. Элени кое-как примостилась между шофером и мясником.
Все молчали.
Миновав мост, они вскоре выехали на Священную дорогу. Вдруг вдали показалась колонна немцев, вступивших в город. Катафалк свернул на улицу, ведущую к кладбищу.
Могилу для Хараламбоса вырыли в новой части кладбища. Место это понравилось Мариго. Хотя похороны были бедными, но все обряды соблюли. Наверно, в последний раз в этом рабочем предместье. Ведь потом груды трупов бросали на повозки, выделенные муниципалитетом, или перевозили просто на тачках. А мертвых младенцев многие родители закапывали во дворах, чтобы не лишиться еще одной продовольственной карточки…
В тот же вечер Саккасы получили известие, что раненый Илиас находится в военном госпитале.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Мариго, повязанная черным платком, подошла к раненому, который грелся во дворе на солнце.
— Паренек, не знаешь ли ты Илиаса Саккаса? — робко спросила она.
Он отрицательно мотнул головой.
— Здесь уйма раненых. Спросите-ка вон там. Недавно привезли новеньких…
В длинной палате, пахнувшей формалином, кровати стояли в три ряда. Стоны доносились отовсюду. Какой шум, сколько народу! Раненых окружали родственники, которые, пытаясь приободрить их, говорили без умолку и делали вид, что ровным счетом ничего не замечают!
Некоторые раненые приподнялись, опираясь на подушки. Им не терпелось о стольком расспросить родных, почувствовать близость людей, с которыми они долгое время были разлучены, снова окунуться в маленький мирок, покинутый ими с уходом на фронт. Каждый надеялся, что за его отсутствие ничего дома не изменилось.
Но время не стояло на месте. Произошло много перемен. Каждый солдат носил в своем вещевом мешке по дорогам войны милые сердцу воспоминания. В тяжелые минуты он цеплялся за них, приукрашивал их в своем воображении, а вернувшись в родной город, жадно искал их следы. Но с войны не приходит тот же мальчик, который некогда оставил дом. Даже голос матери звучит для него по-иному.
Как только посетители уходили, в палате воцарялось молчание. Теперь уже не было больше ни маршей, ни наград, ни родины. Сплошной хаос! И даже те почти осязаемые сны, которые они оставили дома под подушкой, погибли безвозвратно. Но еще никто не решался произнести слово «калека». Все сонно отдавались течению времени.
Испуганное лицо Мариго показалось в дверях. Ее расширенные от страха глаза вглядывались по очереди во всех раненых.
И вдруг она увидела сына.
Он лежал возле окна, на самой крайней койке, подложив руки под голову, и не шевелился. Возле него качалась ветка померанцевого дерева, то и дело ударяя по стеклу.
— Илиас… Илиас, родной мой! — вырвался у Мариго крик.
Все в палате, обернувшись, уставились на нее. Но кого тут может тронуть такая сцена? Сосед Илиаса продолжал жевать яблоко, которое принесла ему жена.
Мариго подошла к постели сына, прижала к груди его голову.
— Как ты себя чувствуешь, Илиас? — спросила она шепотом.
Он улыбнулся.
— А как ты поживаешь, мама?
Она хотела присесть на кровать, нежно прикоснуться к руке сына, но тот оттолкнул ее.
— Есть табуретка, — буркнул он.
Мариго с недоумением посмотрела на него. «Что поделаешь! Надо привыкать к его капризам», — подумала она. Пододвинув табуретку к постели, она села.
— Умер отец, сынок.
Скорбь отразилась на лице Илиаса.
— Бедняга! Я часто вспоминал его, ей-богу! И на фронте… Знаешь…
— Сынок, где у тебя рана? — робко перебила его Мариго.
Илиас промолчал.
— Как поживают все наши? — не глядя на мать, спросил он после длительной паузы.
Мариго удивило, что сын не хочет говорить о своем ранении. Она переставила табуретку поближе к его изголовью. Может быть, спросить еще раз?
— Ты что, мама, точно онемела. Расскажи-ка о наших.
— Все живут хорошо. Клио мы, правда, совсем не видим, у нее дом, ребенок. Ты получил карточку малыша? Птенчик он мой!.. Элени, к счастью, работает, иначе бы мы не свели концы с концами… Ох!.. Тебя серьезно ранило?
— А как Никос? — спросил Илиас.
Опять он не отвечает на ее вопрос. Но почему? Мариго заметила, как упрямо сжал он губы. Ей хотелось сунуть руку к нему под одеяло, приласкать его, но она была уверена, что он не разрешит ей этого сделать. И она покорно сложила руки на коленях.
— Брат твой возмужал. Ты не можешь себе представить, как он изменился, стал совсем взрослый.
Мариго уже готова была переменить тему разговора, спросить старшего сына, что он думает о войне, но сдержалась.
— Я купила тебе несколько апельсинов. — Она взяла с белой тумбочки кулек, который принесла с собой, и раскрыла его. — Больше ни на что не хватило денег. Болезнь твоего отца совсем выбила нас из колеи.
Она стала подробно рассказывать о своей будничной жизни. Долго говорила о соседях, о стирке, о потершейся обивке на диване…
Илиас слушал ее, не отрывая глаз от окна. При малейшем порыве ветра шелестели листья померанцевого дерева.
— Ты долго здесь пролежишь, сынок?
— Долго.
— Да где ж у тебя рана? Может, в животе? Я смотрю, ты даже не шевелишься.
Опять последовало молчание.
Илиас повернул голову к матери.
Время шло.
Мариго робко притронулась к его плечу. Он не противился. Рука ее ожила, погладила Илиаса по груди, потом скользнула к бедру. И тут Мариго почувствовала на себе напряженный, полный ожидания взгляд сына.
Вдруг пальцы ее зашарили по одеялу, стали судорожно, торопливо ощупывать его сверху донизу. Потом рука вцепилась в простыню, пальцы точно свело… И крик ужаса огласил всю палату.
— Твои ноги! Где твои ноги, Илиас?
Все разговоры разом смолкли.
Раненые, приподнявшись, смотрели на них. Громадный фессалиец с повязкой на глазах повернулся к своему соседу.
— Чьи, Стаматис? Того, с Крита?
— Нет, новенького, там в углу.
— Что с тобой, фессалиец? Каланча ты этакая! Какая муха тебя укусила? — весело закричал критянин.
— Хорошо тебе, твоя жена не будет мучиться из-за того, что от твоих ног потом несет, — ответил ему шуткой фессалиец.
Кругом захохотали.
Сосед Илиаса, продолжая жевать яблоко, сказал Мариго:
— Не обижайся на них. Они привыкли к таким шуткам… Да, привыкли!
Молнией пронеслась в голове у Мариго мысль, что она должна взять себя в руки. Она через силу улыбнулась соседу Илиаса и снова села на табуретку.
Разговоры в палате возобновились. В общем шуме едва можно было разобрать бормотание Мариго.
— Я уже состарилась, Илиас. Устаю от бесконечной работы. Подумай, что творится дома после похорон… Грязного белья скопилось столько, что придется мне сегодня же вечером взяться за стирку… Хочешь, сыночек, я принесу тебе гитару, будешь с ней время коротать?.. Ну ладно, не сердись. Потерпи еще немного.
— Звонок. Тебе пора уходить, — перебил ее Илиас.
Мариго поправила на голове платок. Поцеловала сына.
— Если мне удастся припасти немного сахарку, приготовлю тебе что-нибудь сладкое. Я же знаю, ты можешь один съесть целый пирог… — Мариго попыталась улыбнуться. — К счастью, распогодилось, и я прекрасно доберусь до дому пешком. Вот только подагра меня иногда донимает… болят… — Она хотела сказать «ноги», но прикусила язык.
— Устал я от твоей болтовни, — проворчал Илиас.
Мариго ласково улыбнулась ему и пошла к двери, натыкаясь на раненых, бродивших по палате.
— Эй, каланча, где пропадал? — раздался возле Мариго голос критянина.
— Грелся на солнышке, — ответил фессалиец и чуть не упал, столкнувшись с Мариго.
— Загибай кому другому. Эй вы! У него там шуры-муры с какой-то девчонкой! — захохотав, крикнул критянин раненым.
