Костас Кодзяс - Закопчённое небо
Теперь казалось, что у мертвеца болят зубы.
Мариго зажгла свечу. Потом она разложила на стуле чистую смену белья и послала Элени за теткой Ставрулой, чтобы та обмыла и переодела покойника.
41
Тетка Ставрула пришла к Саккасам рано утром. Мариго дремала на диване, а рядом с ней сидела Урания, которая прибежала сюда, как только услышала о несчастье.
Тетка Ставрула раздела покойника и попыталась выпрямить его окоченевшие и уже не гнувшиеся руки и ноги. Она обмыла и побрила Хараламбоса, потом надела на него чистое белье, пахнувшее лавандой. Мариго еще вечером приготовила старый черный костюм, который муж ее носил когда-то по праздникам. Она сама помогла тетке Ставруле одеть усопшего.
В это время пришел домой Никос.
— Договорился насчет похорон? — спросила его Мариго.
— Да.
— Откуда ты взял деньги?
— Одолжил у дяди Стелиоса.
— Ох-ох-ох! Опять долги! И как мы будем расплачиваться, сынок? Почему ты не обратился к Яннису?
— Это наша обязанность, — ответил Никос.
Урания раздобыла у соседей черное платье для Элени. Надев его, девушка стояла в углу комнаты, бледная, испуганная. Как она вдруг изменилась, расставшись со своим коричневым жакетом!
Стол выдвинули на середину комнаты, и на него поставили привезенный в дом гроб. Подрядчик из похоронного бюро взял Хараламбоса под мышки, его подручный — за ноги, и они положили покойника в гроб, скрестив ему на груди руки. Затем зажгли свечи в головах и ногах усопшего и, выйдя во двор, принялись препираться.
Подручный пьянствовал ночь напролет в похоронном бюро и теперь оправдывался перед подрядчиком, поймавшим его с поличным.
— Такая тоска взяла меня, Мицос! Ведь они подходят к Афинам, клянусь богородицей! В твоей голове умещается это? — пролепетал подручный.
— Не мели чепуху! Если меня нет на месте, то никто из вас и не почешется, на дело вам наплевать! А чем вы кормитесь, болваны?.. Послушать тебя, так все надо бросить на произвол судьбы и ждать смерти!
Они долго ругались и чуть было не перешли к потасовке…
В дверях дома стали появляться соседки. Они крестились, бормотали какие-нибудь хорошие слова о покойном и потом усаживались вокруг гроба.
Мариго, закрыв лицо черным платком, сидела подле усопшего; руки ее бессильно лежали на коленях. Поза ее скорей выражала крайнюю усталость, чем отчаяние.
Как странно!
Всю ночь сквозь полудрему она вспоминала прошлое. Радостные дни, горькие дни, старость, преобразившую ее лицо и тело. Присутствие покойного мужа словно околдовало ее, вселило в душу бесконечную тоску. Она чувствовала, что и ее путь подходит к концу. К чему мучиться всякими земными заботами? Какой в этом смысл? Рано или поздно и она отправится вслед за Хараламбосом. Куда? Этого она не знала. Но она привыкла верить, что существует иной мир, иная жизнь, помимо этой, быстротечной. Так по крайней мере слышала она постоянно с тех пор, как помнит себя.
Покойник всю ночь лежал на кровати, покрытый простыней. Дрожало пламя свечи, и тени мягко ложились на застывшее мертвое тело.
В эти ночные часы люди с их житейской суетой казались ей такими маленькими и ничтожными! Даже мысль о войнах со всеми их ужасами, об идеях, странных идеях, отнявших у нее сына, рождала у Мариго снисходительную улыбку.
За последнее время она много выстрадала. Следить за каплями, скользившими по кухонному потолку, уже не было для нее простым развлечением. Неотступно думала она о фронте, и ей казалось, что капли разбегаются, гибнут понапрасну. Сырая стена словно пропиталась кровью.
Внезапно Мариго задрожала всем телом. Глаза ее впились в мертвеца, закрытого простыней. Она почувствовала, что эта ночь связала ее с ним новыми, странными путями, и ей почудилось вдруг, что она смотрит на жизнь из могилы.
Но утром все эти мрачные мысли внезапно рассеялись.
Солнечный свет, пробивавшийся сквозь щели закрытых ставен, стер причудливые тени, которые отбрасывали окружающие предметы при пламени свечи. «Боже мой! Какой беспорядок!» — вздохнула она и пошла помогать соседке, хлопотавшей у нее на кухне.
Молочник сказал Мариго, что все запрутся в домах, когда немцы войдут в город. Даже ставни будут закрыты.
Мариго с удовлетворением выслушала его. Конечно, немцы заслужили такой прием. Ах, узнать бы ей хоть что-нибудь об Илиасе, тогда на душе у нее стало бы хоть немного спокойней. Жаль, что она не может сейчас добежать до комендатуры, навести там справки. «В доме все вверх дном!.. Ох! Этой Урании всюду надо сунуть свой нос!» — подумала она.
— Не суетись, ради всего святого! Я сама найду, в чем подать кофе, — сказала она Урании.
Расставляя стулья вокруг гроба, она посмотрела на лицо Хараламбоса, застывшее, неподвижное, отталкивающее. Точно он был уже где-то далеко, затерялся в прошлой ночи.
Мариго хотелось снять черный платок, мешавший ей смотреть на людей. В углу сидела тетушка Лени, рядом с ней зеленщица Адриани. У них тоже сыновья были на фронте. Подсесть бы к ним, завести обычный разговор. О правителях, которые бросили страну на произвол судьбы и сбежали за границу, о вестях с фронта. Боже мой! Какие большие свечи горят вокруг гроба!
В девять часов явилась Клио с мужем. Она молча приблизилась к матери и холодно приложилась к ее щеке. Потом подошла к гробу.
Клио была уверена, что ее не растрогает вид мертвого отца. Она смотрела на его волосы, которые так часто гладила прежде, глубокие морщины возле рта, придававшие при жизни страдальческое выражение его лицу. Нет, второй раз она не станет его оплакивать. Отец умер для нее в тот ужасный вечер.
Она спокойно отвернулась от гроба и села на стул. Мясник на цыпочках подошел к ней и шепнул на ухо:
— Почему ты его не поцеловала?
— Не могу.
— Что скажут люди?
— Прошу тебя, Яннис, ступай во двор к мужчинам, — прошипела она и, обратившись к соседкам, заговорила о детях и их болезнях.
Мариго прислушивалась к ее резкому, раздраженному голосу, в котором не было ни капли тепла, к ее наигранным восклицаниям.
«Никогда не почувствовать ей радости жизни», — подумала она вдруг ни с того ни с сего.
Мужчины стояли во дворе и курили. Хотя дядя Стелиос вырядился в свой праздничный костюм, от него все равно разило сыром. Он ведь мылся всего два раза в год, на святки и в августе перед постом. Тут же стояли подрядчик из похоронного бюро со своим подручным, Никос, Тимиос и еще кое-кто из соседей. Толстяк Яннис вышел во двор и взял Никоса иод руку.
— Дождь пойдет. У меня мозоль ноет на мизинце. Вот проклятый! Настоящий барометр, — сказал мясник и тут же замолчал, поняв, что помешал беседе.
Обведя взглядом присутствующих, дядя Стелиос продолжал:
— Гм! У вас, молодых, мозги набекрень. Даже у этого плута. — Он указал на Тимиоса. — Скоро конец! Какая может быть война, если нет фронта?
Никосу никогда не удавалось найти общий язык с такими людьми, как бакалейщик. Споря с ними, он терял хладнокровие, краснел, злился. Он понимал, что кипятится понапрасну, но не мог сдержать себя. Так и сейчас в запале он упорно твердил, что народ ни в коем случае не сложит оружие.
— Мир рушится, — перебил его подручный из похоронного бюро.
— Придут союзники и освободят нас. А пока что мы должны сидеть да помалкивать, — изрек дядя Стелиос и важно покачал головой.
— Народ продолжит борьбу, вот увидите, дядя Стелиос, — повторил в десятый раз Никос.
— Чем бороться-то? Газы из брюха выпускать?
— Он прав, — вмешался мясник. — Немцы захватили всю Европу, а нам что, на рожон лезть?
Тимиос стоял, засунув руки в карманы, и натирал до блеска носок башмака о свою штанину. Время от времени он поднимал голову и внимательно смотрел на Никоса.
Мальчик из бакалейной лавки был полностью с ним согласен, хотя дядя и обзывал Никоса за глаза паршивым большевиком. Бакалейщик всегда старался опорочить людей. А сам на днях запрятал в подвал мешки с фасолью и бидоны с оливковым маслом. «Скоро килограмм фасоли будет на вес золота», — сказал он жене. И потом плакался соседям, что в лавке его кончились все товары. Попробуй уважать такого дядю!
Сумятица, хаос, воцарившийся всюду, потрясли юную душу Тимиоса.
Приход отца Николаса положил конец беседе. Лица у всех сразу стали скорбными, а Толстяк Яннис набожно перекрестился. Вслед за священником мясник прошел в дом. Никос, присев на бак в углу двора, молча ждал. Крышка гроба стояла возле калитки, прислоненная к забору. Из окна доносился певучий голос священника. — Во имя Отца…
Вдруг Никос поймал на себе взгляд Тимиоса, болтавшегося по двору. До чего смешной этот паренек! За последнее время он здорово вытянулся. Штаны стали ему до колен. Сейчас щеки у него горят от волнения…
