Вук Драшкович - Ночь генерала
– Попей лимонада и попробуй черешню, – обернулась она к нему на пороге камеры. – Я сама ее сегодня собирала. И знай… – она не закончила фразу, потому что ее вытолкали в коридор. Раздался звук захлопнувшейся металлической двери.
– Гаси свет! – приказал чей-то голос, и в камере стало совершенно темно.
Спи, Сербия
«Мрак везде. Во мне, в камере, в Сербии. Я ищу хотя бы луч света, хотя бы проблеск надежды, но ничего нет. И никого. Генерал, Батька, Горский Царь. И песни, клятвы в верности, в верности до смерти и в смерти. Боже, какая же это была ложь и как я был наивен! Эх, Елица моя, как же жалок этот генерал и Горский Царь. Жду позорной смерти, назначенной смерти. Нет, мне не страшно, мне стыдно. Я видел столько смертей и столько солдат погибло у меня на глазах! Но это было другое и по-другому. Пуля не предупреждает о своем приближении, ты ничего не знаешь, ничего у тебя не болит, ничего не чувствуешь…
Офицеры. Да, мы всегда должны быть и душой, и разумом готовы к смерти. Когда мы приносим присягу, мы венчаемся со смертью, мы принимаем на себя обязательство погибнуть по-офицерски в любой момент, когда это потребуется. Но что будет утром? Будет ли это расстрел офицера? Нет, они застрелят меня, как бандита, предателя, как пса! Боже, может быть, мои глаза обманывают меня? Надо перекреститься! Кто это лежит на моей кровати? Военная форма, пуговицы застегнуты до самого горла, сапоги. В полной темноте блестят офицерские сапоги. Отче наш, иже еси… Мне все это мерещится. Может быть, от их уколов, может быть, они еще действуют. Вот так же и на суде несколько раз было, мерещилось невесть что.
Утром они застрелят меня, как убийцу, бандита, насильника. Без офицерского протокола, не соблюдая правил. Какой еще офицерский протокол?! На моей тюремной гимнастерке, которую они мне выдали, шесть пуговиц с пятиконечными звездами. Пуговицы с пятиконечными звездами! Если бы хоть у меня были мои сапоги и форма! Я бы им утром… запомнили бы, а может быть, кто-то и записал бы, как держался, что сказал генерал Дража.
Маршал Ней. Он потребовал поцеловать знамя. Генерал Новиков расстегнул китель и показал рукой на свое сердце: сюда не стреляйте, в моем сердце Россия! Да, в его сердце – Россия, в моем – Сербия. Какая Сербия? Мой подчиненный, майор Иван Фрегл… этот словенец действительно был человеком и офицером, у которого есть и сердце, и честь. Он крикнул немцам: «Стреляйте, да здравствует король, да здравствует Отечество!» Какое Отечество? Чье Отечество? Как бы ты ответил, Иван? Отечество подлецов, дикарей, нелюдей, не знаю, кого еще… Саша, дорогой Саша! Да здравствует король! Смерть безумцу Гитлеру! Эти слова бросил в лицо немцам Александр Мишич. Да, да. А я? Что утром скажу я, чего потребую?
Лучше бы они ворвались без предупреждения в камеру и выпустили в меня очередь из автомата! Эх, Василиевич, что ж ты смотрел, почему не выстрелил мне в голову или в грудь? Ты же успел понять, что мы попали в засаду. Ведь я даже приказывал в случае чего убить меня на месте…
Но ведь не выдал же меня Никола? Почему Крцун мне его не показал? Привели как будто по ошибке Николу Тарабича. И пришлепнули его как муху… несчастная Сербия! Если бы Никола Калабич был в их руках, они бы устроили нам очную ставку. Они бы не упустили такую возможность. Но ведь кто-то же предал, может, Калабич, может, англичане. Впрочем, теперь это уже безразлично. Нет, не безразлично, хотелось бы узнать все-таки, кто… Ты, Василиевич, конечно, дал маху. Идиот, был в трех шагах от меня, стрелял куда попало, а я ведь в это время кричал. И ты слышал, не мог не слышать: «В меня! В меня! В меня!»
Тебе хорошо, майор Василиевич! Ты не почувствовал, ничего не успел почувствовать. Смерть солдата, настоящая смерть. В бою, на ногах. Не то, что я. Будь проклято все: и Отечество, и жизнь, и я сам! Только и остается ругаться как последнему босяку, что ж, ругайся, не стыдись, не сдерживайся! Ты больше не генерал, ты тряпка, ты никто, ты хуже, чем никто.
Ну, во всяком случае, я не скажу: да здравствует король. Ни за что. Ни за что. Не смогу. Но победил меня вовсе не этот конопатый. Тоже мне, маршал, Господь Бог, вселенский гений. Да мой конь больше разбирался в военном деле, чем он. Поцеловать знамя? Какое? Не их же, красное! Только мое, только наше, но они этого не допустят. Они не дадут мне ничего, бандиты. Если бы я попал в плен к немцам, те расстреляли бы меня в генеральской форме, под моим знаменем. Я уверен, что они исполнили бы мое последнее желание и дали поцеловать знамя. А эти? Может, они даже и не собираются меня расстреливать! Просто подвесят, разобьют прикладами голову, тело раскромсают на части. А может, повторят прием Крцуна – мангал! Напишут в газетах, что я расстрелян, а на самом деле Крцун устроит своему маршалу представление. Для них это будет как спектакль в театре. Крыса живьем пожирает генерала Дражу, а они смотрят и наслаждаются! У усташей научились. А скорее наоборот – усташи у них.
Мама, за что… Вот, ведь я даже лицо материнское забыл! Как она выглядела? Ничего не могу вспомнить: ни волос, ни глаз, ни лица, ни голоса – ничего! Держала под уздцы коня, пока я забирался на него, помогала мне, это помню, это даже вижу, но как она сама выглядела? Как выглядела?
Драголюб, Драголюб! Какая Сербия, что за Сербия? Если они все-таки меня расстреляют… Да здравствует Сербия! Смешно, бессмысленно. Нет больше Сербии. Сербия мертва. Ее герой – Тито. Это ее гений, гений, который не разбирается в карте. Какая карта, он и по-сербски-то говорит плохо. Неизвестно ни кто он такой, ни откуда взялся. Известно, известно, все известно. Культ чужака! Стоит незнакомцу появиться на деревенской площади – все к окнам, все во дворы!
Во всей Сербии не набралось бы и тысячи партизан. Когда они меня схватили, я думал, не пройдет и трех дней, как вся Сербия возьмется за оружие, восстанет. Стоит только им узнать, что я оказался в их лапах. Безумный Драголюб! Той Сербии нет. Ее никогда не было, ты ее выдумал. Уже четыре месяца я гнию в тюрьме, а никто в Сербии палец о палец не ударил. Они пашут, торгуют на рынке, ухаживают за скотом, ссорятся из-за земли… а самое главное – стараются понравиться новой власти. Делают вид, что ничего не знают, ни сном ни духом. Какой Дража? Какая Равна Гора? Они были вынуждены поддерживать четников, их терроризировал и заставлял Михайлович, но в душе они всегда были на стороне Тито, на стороне Сталина и России. Да, Драголюб! Это и есть Сербия. Вот с кем связаны твои последние надежды, что этой ночью, ночью или на рассвете… многие же были спасены в самый последний момент, прямо с места расстрела… может быть, какой-то отряд, какие-то твои люди, те, что на нелегальном…
Ведь тысячи тех, кто был со мной на Равна Горе, сейчас находятся в Белграде! Если бы они организовались, поднялись, нанесли удар, безразлично где! Ведь за ними пошла бы вся Шумадия, хотя бы и одна только Шумадия! И так будет, будет. Это должно произойти, сегодня, до рассвета. Может быть, в Орашаце, может быть, в Таково… В каждом сербском доме есть хотя бы один Карагеоргий. Не может быть, не должно быть, что этой ночью никто…
А король! И это при таком деде и при таком отце… Ох, как же лгут наши песни! «Какая бы мать сына ни искала, найдет его у Дражи-генерала…» И часто так бывало, действительно находили у меня, в моей армии, в лесу… Но какие дети? Гораздо младше его были многие из тех, кто проливал кровь, был повешен, расстрелян. Да в его годы… Вот, я отдаю рапорт, кому это я отдаю рапорт? И не рапорт, а может, все-таки рапорт… Проклятая голова, все мысли путаются, проносятся. С чего это вдруг мне сейчас вспомнилось: стою по стойке «смирно» перед полковником Евремом Бранковичем и прошу у него руки его дочери! Но ведь Еврема тогда уже не было в живых! Как будто меня не лечили этими уколами, а действительно травили. Как молода и красива была моя Елица! Елица, я тебе не все рассказал… Войя, сыночек мой! Да и лучше, что не все узнала Елица. Пока он умирал у меня на руках, один его глаз выпал мне на ладонь, пуля пробила его голову через затылок… Какой же это был ребенок, ведь тогда и мой Войя тоже ребенок, даже младше, чем король. Ну, а ведь сейчас ты уже не ребенок. Где же ты этой ночью, что планируешь, что делаешь? Если бы ты был в отца или в деда, ты бы в тот же час, как узнал, что я в плену, на самолете добрался бы до Сербии, выпрыгнул бы с парашютом. И по всей стране бы разнеслось, что вернулся король…
Э-э, если бы все было не так, как оно есть, то и я этой ночью не был бы… и никогда не был бы… Бог для меня слабое утешение и надежда. Бог – это наверху, на небе, под землей, где-то, не знаю где… Но здесь и этой ночью… Сербия храпит во сне, а мои великие и верные союзники… Может быть, де Голль… он вместе с Трумэном нажали на Сталина, чтобы Сталин нажал на… У американцев есть атомная бомба, а у русских ее нет. Да, как же, нет! Если бы не было, они не посмели бы так разговаривать с Западом. Ничего не стоят эти мои последние надежды и желания…
