Гюнтер Хофе - Заключительный аккорд
Круземарк и группа генералов, идя цепочкой друг за другом, спускались в глубокое подземное убежище. Войдя в указанное им помещение, все расселись за простым длинным столом, не взирая на звания и должности. Места сбоку стола были оставлены для охраны.
И вот появился сам Гитлер. Серый и состарившийся, он немного волочил одну ногу. Его сопровождали Кейтель и Йодль.
Речь фюрера длилась два часа:
— На одной стороне находится Британия, держава, стремящаяся к мировому господству, на другой стороне США, также стремящиеся к мировому господству. Если Германии в настоящий момент способна нанести несколько серьёзных ударов по противнику, то его искусственно созданный единый фронт должен развалиться под этими ударами.
Мы должны действовать так, чтобы при любой ситуации у противника не возникло бы мысли о том, что мы можем согласиться на капитуляцию. Никогда! Ни при каких условиях!.. Даже для проведения предстоящей операции мы не имели возможности задействовать лучшие соединения. Однако нам известно, что я противник отнюдь не располагает первоклассными войсками. Наши войска сильно потрёпаны в боях, но и войска противника также потрёпаны и сильно обескровлены. В настоящее время мы располагаем официальным сообщением американской стороны, согласно которому они только за три недели потеряли двести сорок тысяч солдат и офицеров. Эти цифры, огромные сами по себе, намного превосходят все наши ожидания и ожидания самого противника. Следовательно, войска противника сильно измотаны. В, техническом оснащении и мы и противник находимся примерно на одном и том же уровне. Что касается танков, то тут противник несколько сильнее нас, однако мы располагаем более совершенными типами танков…
Круземарк внимательно слушал фюрера, однако ценной из этого выступления ему показалась только та часть, где давалась общая оценка сил противника. Генералу казалось, что для проведения успешного наступления немецких войск в Арденнах имеются кое-какие предпосылки.
Само наступление было перенесено с четырнадцатого на пятнадцатое декабря. Когда же на следующий день на такое же совещание была приглашена вторая половина генералитета, присутствующим было объявлено, что начало наступления окончательно перенесено на пять часов тридцать минут шестнадцатого декабря.
Изучая полученные указания, Круземарк подчёркивал самое главное.
«Приказ на проведение наступательной операции силами войск группы армий «Б», проводимой в направлении на Антверпен с форсированием водной преграды — реки Маас.
Целью предстоящей наступательной операции является уничтожение англо-американской группировки, которое приведёт к резкому изменению общей обстановки на фронте…
Войска группы армий «Б» в день «X», используя фактор внезапности, прорывают участок фронта противника шириной сто километров, на котором расположены части и соединения 1-й американской армии, и безостановочно через линию Маас, Льеж. Намюр двигаются на Антверпеп с задачей во взаимодействии с группой армий «X» уничтожить войска противника севернее места нанесения главного удара.
6-я танковая армия прорывает оборону противника в районе севернее Шнее-Эйфель и, не обращая внимания на свой правый фланг, захватывает переправы через реку Маас на участке между Льежем и Хуа.
Прорыв осуществляется садами народно-гренадерских дивизий при: поддержке воздушно-десантных войск, проводящих операцию «Штосер», которая начинается в день «X», в семь часов сорок пять минут и проводится силами восьмисот парашютистов…
5-я танковая армия прорывает фронт противника на участке северной границы от Люксембурга, форсирует реку Маас.
7-я армия осуществляет прикрытие операции с юга и юго-востока.
15-я армия обеспечивает форсирование 6-й танковой армией реки Маас…»
Круземарк тяжело выдохнул. Попросил принести ему рюмку коньяку и долго сидел, обдумывая ситуацию. Его народно-гренадерская дивизия входила в состав 6-й танковой армии СС и подчинялась непосредственно командиру 1-го танкового корпуса СС. Из неё могло получиться неплохое пушечное мясо.
Генерала Круземарка тянуло на просторы Дании.
Отложив приказ фюрера, он углубился в чтение письма, которое ещё утром прислал ему Альтдерфер и которое сам он решил переслать не Кальтенбруннеру, а Шнейдевинду.
Глава одиннадцатая
Фаренкрог коротко доложил командиру о том, как проходила операция по освобождению Хельгерта.
— Григорьев умер мгновенно…
Руди Бендеру казалось, что он и сейчас видит, как Юрий, сидевший за рулём эсэсовского «хорьха», как-то сразу обмяк.
— Пуля попала ему в голову. Мы похоронили его, а место нанесли на схему, так что найдём.
В землянке наступила тишина.
Тарасенко о чём-то сосредоточенно думал, а затем проговорил:
— Вы довольно долго там находились…
— Как только нас обнаружили, во всём корпусе была объявлена тревога. Мы никак не могли перейти линию фронта на указанном нам участке. На фронте затишье, так что гитлеровцы могли спокойно охотиться на нас, как на диких зверей. — Фаренкрог достал карту, показал на ней точку восточнее населённого пункта Насельск. — Мы вышли из полосы Второго Белорусского фронта и решили попытаться перейти фронт южнее Пултуска. Это нам удалось.
— А я со своим знанием русского языка прямо-таки попал в драматическое положение, — заметил Бендер.
— Жаль было бросать великолепный «хорьх» и мотоцикл, но пришлось их подорвать. — Хейдемап пожал плечами.
Тарасенко встал и нервно заходил по компате.
— Как чувствует себя Хельгерт? — спросил он, остановившись на миг.
— Врач уверяет, что завтра с ним можно будет уже поговорить.
— Все вы действовали смело. Я благодарю вас за службу. Но должен заметить, что операция ещё не закончена, так как задание оказалось невыполненным, а оно имеет для армии большое значение. При проведении операции было допущено много ошибок… — Майор снова заходил по землянке. — Прежде всего я поговорю с Хельгертом, завтра утром мы увидимся…
Четверо разведчиков удивлённо переглянулись. Откровенно говоря, ни один из них не ожидал, что разговор кончится именно так.
«А чего я, собственно, хочу? — мысленно спрашивал сам себя Тарасенко. — Говорю обо всех, а на самом деле меня по-настоящему интересует только то, что скажет Хельгерт. Но ведь вряд ли его можно будет использовать ещё раз. Да и вообще как-то не до конца понятно, почему же он всё-таки не выполнил приказа?»
В душе майора всё ещё шевелилось недоверие к немцам вообще. «Как-никак фашистский режим, господствовавший в Германии долгие годы, наложил свой отпечаток на жителей страны, в том числе даже на тех, кто стал нашими соратниками. Проклятие!» — выругался мысленно майор.
Тарасенко имел диплом инженера. Он мечтал о том времени, когда в Сибири начнут строить гигантские электростанции. Однако война перечеркнула все его планы. Диплом он получил в тридцать девятом году и сразу же был призван в армию. Двадцать второе июня сорок первого года лейтенант Тарасенко встретил в части. Поскольку он хорошо владел немецким языком, его скоро отозвали в штаб, а затем направили работать в разведку. Грудь его теперь украшали несколько медалей и орденов, которые он получил за храбрость, а звёздочки на погонах свидетельствовали о его успешном продвижении по служебной лестнице.
«После войны мне придётся начинать жизнь сначала, только уже не комсомольцем, а поседевшим ветераном войны. — Майор слабо улыбнулся. — Но кое в чём я ещё новичок, — думал Тарасенко. — В тридцать восьмом году, когда я учился в институте, была у меня знакомая девушка. Однако наше знакомство дальше робких провожаний не пошло. Её родители переехали из Москвы в Минск, а вместе с ними уехала и Лариса. Получил я от неё не то четыре, не то пять писем… Где-то она сейчас? Быть может, в армии? Жива ли? Или страдает где-нибудь в Германии, куда её угнали насильно на работы вместе с тысячами других?..»
Словно отгоняя от себя невесёлые мысли, Тарасенко встряхнул головой.
«Можно подумать, что мне было бы сейчас легче, если бы у меня была любимая женщина… Ну носил бы её фотокарточку в кармане и показывал каждому встречному, как только начинается застольная беседа. В какой-то степени было бы труднее идти на ответственные задания. Однако, может, тогда я лучше понимал бы своих подчинённых, у которых есть семьи? А теперь как я смогу утешить Зину? Скажу несколько хороших слов о её любимом, но ведь этого для неё мало».
Майор Тарасенко лёг на топчан, покрытый несколькими солдатскими одеялами. Он никак не мог решиться сказать Зине о гибели Юрия.
Однако в тот день Зина сама попалась ему на глаза. Увидев майора и его смущённый взгляд, девушка остановилась, словно почувствовав недоброе. Тарасенко заметил, как она сжала руки. Выражение её лица говорило о том, как она сильно страдает.
