Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона
Услышав звуки их шагов, Максим прислонил пулемет к стене, вновь обнажил нож. Подошли двое, обнаружили на полу бездыханное тело, встревожились. Но не только у Максима были проблемы с головой. Немцы подбежали к павшему товарищу, опустились на колени. Коренич выскочил из закутка и набросился на них – он бил ножом куда придется, рычал, изрыгал проклятья. Немцы ошалели, один истошно закричал, зажав рукой проколотый глаз, другой, порезанный, пустился наутек, но каска упала с его головы, и он благополучно об нее запнулся. Хотел подняться, но очередь из «шмайссера» пропорола его спину.
Когда фашисты наконец сообразили, что за стеной творится неладное и решили разобраться, Максим их уже ждал – в глубине коридора, где не горела лампочка. За плечами у него висели два добытых в бою автомата, приклад пулемета он сжимал под мышкой – чтобы пули ложились кучно.
Прибыло пять немцев. Они протопали по коридору, узрели тела, но не стали нагибаться; собрались полить темноту свинцом, но невидимый пулеметчик их опередил. Он нажал на спусковой крючок и держал, пока не кончилась лента. Промахнуться в этом коридоре было невозможно. Пули кромсали уже мертвые тела, заставляя их дергаться, словно живых…
Когда фашисты стали швырять гранаты в заваленный трупами коридор, незримого «мстителя» там уже не было. Но в следующем проходе рассвирепевших эсэсовцев вновь поджидала засада. Двое скорчились в конвульсиях, остальные, злобно вопя, опустошали рожки в темноту, где уже снова никого не было…
Максим выбросил отслуживший пулемет и побрел, шатаясь, из освещенной зоны, погружаясь в черноту необитаемой части подземелья. Он на ощупь проходил повороты, останавливался, чтобы отдышаться и вылить из желудка остатки рвоты. А немцы, потеряв ориентир, перекликались в параллельных коридорах, палили в темноту. Вскоре их выстрелы стали тише, крики – глуше, потом и вовсе пропали. Максим схватился за стену, голова его закружилась. Он повалился, потеряв сознание, – просто чудо, что не раньше.Максим не знал, сколько времени пролежал в беспамятстве – неделю, день, час?.. Очнувшись, он нашел в себе силы подняться, побрел, держась за стенку. Автоматная сталь приятно холодила руку. Он хотел и дальше партизанить, но силы почти иссякли. Максим брел, не осознавая куда, пока вдали не забрезжил электрический свет. Приободрился, когда набрел на коридор, заваленный телами эсэсовцев. «Моя работа», – с гордостью думал он, перебираясь на четвереньках через груду мертвецов. Сжал автомат, отдышался, мимоходом удивляясь тишине, и шагнул за поворот, готовый строчить, пока не уничтожит весь попрятавшийся гарнизон…
В подвалах не было никого, кто мог бы сопротивляться. Валялись пустые консервные банки, обрывки одежды, проводов, окровавленный перевязочный материал и даже несколько мертвецов – судя по бинтам, скончавшихся раненых. Пахло вонючим немецким табаком, нестиранными носками, потом. Немного озадаченный, Максим двинулся в соседний «мешок», но и там было пусто – лишь голые стены и явные приметы недавнего пребывания людей.
– Куда же вы попрятались, нелюди? – бормотал Максим, осматривая помещение за помещением. – Где вы все? Это нечестно…
Мозг работал вполсилы. Коренич не догадался, что немцы могли покинуть подвалы, сдаться в плен со всеми потрохами – все полторы тысячи эсэсовцев, курсантов, военнослужащих вермахта, вспомогательных подразделений…
В шесть часов вечера бойцы Неустроева, осматривающие подвалы, заметили подслеповато щурящегося бойца. Лохмотья, в которые он был одет, отдаленно напоминали форму советского солдата. На коленях у бойца лежал немецкий автомат. Еще один висел за спиной. Идти он не мог – сидел у стены, – и бойцов Неустроева заметил не сразу.
– Фриц, что ли? – озадаченно пробормотал один. – Вроде не похож. А если не фриц, то чего он тут забыл?
– Воевал я тут, ребята… – прошептал Максим. – В дырку провалился… в общем… долго рассказывать…
– Послушай, Леха, я его знаю, – сказал другой. – Он из тех штрафников, которыми наш батальон усилили. Помню этого парня – он меня оттолкнул, когда фашист гранату бросил, а потом ее обратно фашисту переправил.
– Жизнь твою никчемную спас, – удивленно почесал голову боец. – Ну, ладно, Мишка, раз такое дело – дружно взяли и понесли.
Ближе к выходу Максим уже сам переставлял ноги. Его выгрузили из пролома, заваленного кирпичами и засыпанного штукатуркой. Сознание медленно возвращалось к Кореничу. Вокруг него сновали солдаты, кто-то сдавленно смеялся. Над Берлином висело облако ядовитого дыма, но дышалось уже лучше – невзирая на запах гари. Кенигплац напоминала перепаханное поле. Вздыбленная земля, заваленные траншеи, противотанковые ежи, обломки орудий, сгоревшие танки. Все здания вокруг рейхстага лежали в руинах. Никто не кричал «ура», не подбрасывал в воздух шапки, не палил осатанело в воздух. Возможно, в будущем в фильмах о взятии Берлина будут показывать ликующие толпы на ступенях павшего рейхстага, все такое, а сейчас… Армия валилась с ног, от нее почти ничего не осталось, люди хотели элементарно отдохнуть, не думая о войне.
Работали похоронные команды – серые личности в длинных шинелях бродили среди павших, отыскивали раненых, сортировали трупы… Погибших было не счесть. Кричали о потерях немцев – 2500 убитых при штурме, 1650 сдавшихся в плен. О своих потерях заявляли скромно: по официальным данным, 150-я стрелковая дивизия при штурме потеряла 18 человек убитыми и 50 ранеными. 171-я стрелковая дивизия – 14 убитыми и 31 ранеными. В своих мемуарах полковник Зинченко – командир 756-го полка – впоследствии укажет, что в боях за рейхстаг дивизия потеряла 63 человека убитыми и 400 ранеными. Очевидно, тысячи тел в советской форме, устилающих подступы к рейхстагу и все этажи, были из тех подразделений, которых не существовало в природе…
Ноги не держали Максима. Он опустился на ступень, закружилась голова. К нему подходили фронтовики, участливо о чем-то справлялись, удивлялись, сочувственно качали головами.
– Минуточку, – через толпу пробился молодой офицер в лейтенантской форме – на удивление чистенький, в сверкающих сапогах, присыпанных лишь легким, каким-то стыдливым пушком пыли. – Это что же мы имеем, товарищ боец? В то время когда наши войска героически штурмовали рейхстаг, выковыривали врага из подвалов, проливая кровь, вы сидели внизу, вместе с немцами, неизвестно чем там занимались… – он завис над Максимом, смотрел на него пытливо, требовательно, с какой-то брезгливостью.
– Я их уничтожал – там, в подвалах, товарищ лейтенант, – машинально отозвался Максим, поднимая голову.
– Ну, это еще надо проверить, – лейтенант сдвинул в кучку брови. – Лично мне представляется, товарищ боец, что вы просто струсили и решили отсидеться. И это еще самое мягкое из моих подозрений – боюсь, что на деле все гораздо серьезнее. Не желаете признаваться? Ну что ж, мне придется сопроводить вас в штаб полка, где компетентные товарищи во всем разберутся.
Солдаты, окружившие Максима, недовольно заворчали. Лейтенант нахмурился.
– Бойцы! Вот вы двое… немедленно доставить подозрительного субъекта в штаб… Чего вы так смотрите, вместо того чтобы выполнять? – лейтенант облизал пересохшие губы. – Я что, по-вашему, должен сделать?
– Застрелиться, лейтенант, – пробормотал Максим. – Ей-богу, это лучшее из всего, что ты можешь сделать… Вот скажи, из чего делают таких, как ты? Из натуральной древесины?
Двое или трое хихикнули. Оскорбленный лейтенант побагровел. Выхватил «ТТ» из кобуры.
– А ну, встать! Как ты смеешь!..
– Это я-то как смею… – рассвирепел Максим – и откуда только силы взялись!
Он поднялся, схватил оторопевшего лейтенанта за грудки и резко встряхнул:
– Да чтоб ты сдох, падла! Из-за таких, как ты, крыса тыловая, и нет житья в нашей стране хорошим людям! Чего примчался сюда? Кончился бой, можно и отметиться среди фронтовиков, власть свою сраную показать – ведь бояться уже нечего, так? Чего зенками лупаешь, чистюля? – он вывернул руку, и пистолет, направленный ему в живот, упал на землю; лейтенант затрясся от страха. – Перед тобой боевой офицер, шмакодявка, да я таких, как ты…
Максим, уже не контролируя себя, замахнулся кулаком – лейтенант съежился, что-то запищал, закрылся руками, защищая свою лощеную шкурку.
Коренич отдубасил бы его, как отбивную – и плевать на субординацию и нарушение воинской дисциплины, – но тут из разрушенных кварталов, примыкающих к зданию швейцарского посольства, простучала автоматная очередь, хлопнуло несколько выстрелов. Солдаты бросились к руинам, открыли огонь. Пули чиркнули по фронтону рейхстага, обвалив кусок штукатурки. Бойцы присели, кто-то бросился в укрытие. Лейтенант задергался, вырвался и, запнувшись на крыльце, юркнул в проем. А Коренича уже кто-то схватил за рукав и оттащил за поврежденные взрывами колонны. И только там отпустил – в толпе, не желающей реагировать на далекие выстрелы. Дрожало перед глазами рябое изможденное лицо с глубоко продавленными носогубными складками.
