Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Успокойтесь, товарищ капитан, это бывает, не расстраивайтесь, все хорошо, – уныло бормотал Максим. – Полежите спокойно.

– Да ты не понимаешь… почему я должен не расстраиваться, что бывает? – Кузин пристально посмотрел подчиненному в глаза и, кажется, догадался. – Подожди, ты же не хочешь сказать… – он судорожно вцепился Кореничу в запястье. – Нет, постой, это чушь, мы еще не закончили… Коренич, мать твою…

Весь день в рейхстаге кипел бой. Враждующие партии разбивались на мелкие группы, бросались в контр-атаки, ожесточенно дрались за каждую лестницу, за каждый коридор, за каждое помещение. Горели комнаты – от пыли и дыма было нечем дышать. В краткие минуты передышек солдаты подбегали к окнам – глотнуть свежего воздуха, – но впустую: все окрестности рейхстага были затянуты плотным дымом. Люди надрывно кашляли, многих рвало.

Немцы отступали неохотно, пятились наверх. Многие укрылись в извилистых подвалах, стреляли и нападали оттуда. К вечеру оборонявшихся загнали на верхние этажи и предложили сдаться. В ответ фашисты устремились на прорыв, воспользовавшись лестницей, которую пехотинцы Неустроева не успели запереть.

Прорвалось несколько сотен! Выходы из рейхстага были блокированы, поэтому немцы растекались по подвалам, и вскоре их в подземных катакомбах скопилось не менее полутора тысяч. Штурмовые группы комбатов Неустроева и Самсонова значительно поредели, подкреплений не было – войска, окружившие рейхстаг, отбивали яростные контратаки извне.

Утром первого мая немцы предприняли согласованную контратаку снаружи и изнутри рейхстага – они хотели отрезать красноармейцев, находившихся в здании, от основных сил.

Атака началась от Бранденбургских ворот. Вперед пошел десяток «тигров», заправленных некачественной соляркой – они бешено палили из башенных орудий. Поднялись эсэсовцы в черных мундирах – повалили плотно, страшно, зная, что победят или погибнут. Немцы смяли жиденькие заслоны 674-го стрелкового полка, отбили батарею тяжелых гаубиц, развернув ее против советских позиций. А тяжелые «тигры» тем временем утюжили окопы, выдавливая из них растерявшихся солдат. Одновременно в атаку перешли «дети подземелья», которых в подвалах скопилось более чем достаточно. Немцы выбегали из многочисленных дверей и вентиляционных отверстий, швыряли гранаты, стреляли из фаустпатронов, набрасывались яростно, бесстрашно. Когда заканчивались патроны, сцеплялись с советскими бойцами в рукопашной, бились всем, что попадало под руку. От разрывов фаустпатронов, от искрящих термитных шаров (их тушили шинелями, но безуспешно) в нескольких местах вспыхнул пожар – и очень скоро он охватил практически весь первый этаж. Приходилось его тушить, одновременно сдерживая фашистов. Люди сбрасывали с себя горящую одежду, метались, задыхаясь в дыму. Горели раненые, размещенные в левом крыле здания, кричали жалобно – но до них уже нельзя было добраться.

Тогда советские войска едва не потеряли захваченные позиции. Лишь ценой неимоверных усилий, на пределе возможностей, сотнями жизней… Русских практически выбили из рейхстага. Люди цеплялись за последние метры, отчаянно стреляли в наседающие черные мундиры. А снаружи потрепанные подразделения 756-го полка, поддержанные батареей из «дома Гиммлера», бились с прорвавшимися эсэсовцами, вызывали огонь на себя, и уже проснулись артиллерийские батареи, расположенные в кварталах севернее Шпрее.

Максим не видел никого из своих. Жаркая сеча разбросала людей. Кто-то воевал, кого-то убили.

Положение спасла солдатская смекалка. Нескольким десяткам бойцов Неустроева удалось ударить в тыл прорвавшемуся гарнизону – с восточной стороны, через заднюю дверь, заделанную кирпичами. Саперы подорвали ее, и солдаты, разбежавшись по коридорам, навалились на немцев. Фрицы пришли в замешательство. Теряя людей, немцы снова нырнули в свои подвалы. Максим бежал вместе со всеми, потом в какой-то миг оторвался от толпы, отвлекся на пулеметчика, удобно устроившегося в коридоре. Коренич налетел на него из боковой двери, пнул по руке, давящей на гашетку. А когда немец, оскалившись и рыча, кинулся на Максима и стал душить его голыми руками, не растерялся: отстучал фрица по печени и почкам, когда его перекорежило от боли – отправил в челюсть серию прямых, а потом добил уже лежачего точным ударом пятки в горло.

Бой гремел в соседнем помещении. Максим влетел в окутанное дымом пространство через брешь в стене. Ухнул мощный взрыв – сдетонировал целый ящик боеприпасов. Взрывная волна валила стены, расшвыривала мебель, людей, трещали и рвались половые перекрытия. А Максим угодил в самое средоточие этого кошмара!

Взрывом пробило пол, и солдат даже не сразу сообразил, что куда-то падает. Было страшно, очень страшно. Пол провалился из-под ног, разверзлась пропасть, в которую, ломаясь, падали деревянные и бетонные перекрытия. Максим валился туда же. Он пытался уцепиться за что-нибудь – но ничего не мог увидеть. Затем, когда наконец перестал падать, Коренич попытался ползти, чувствуя, что сейчас его придавит – и полз, активно перебирая конечностями. А за спиной у него грохотало. Клубы цементной пыли накрывали Максима с головой, кирпичная крошка стучала по его ногам, как шрапнель, дышать было нечем.

Максим снова не умер. Он понятия не имел, сколько часов провалялся без сознания и сколько важных исторических событий произошло за время его «отсутствия по уважительной причине». Он не знал, что вечером тридцатого апреля старшие сержанты Минин, Загитов, Лисименко и Бобров пробрались незамеченными на крышу рейхстага и установили над западным фронтоном Красное знамя, воткнув флагшток в отверстие короны скульптуры «Германия». Что ранним утром первого мая лейтенант Берест, сержанты Егоров и Кантария при поддержке автоматчиков водрузили над рейхстагом штурмовой флаг 150-й стрелковой дивизии, который впоследствии назовут Знаменем Победы. Что на противоположной стороне Кенигплац весь день будут идти бои за здание театра «Кроль-опера». Наступающие дважды откатятся, и только под вечер солдаты 207-й стрелковой дивизии овладеют зданием театра и водрузят над ним красный флаг, полученный от Военного совета 3-й ударной армии. Около тысячи немецких солдат и офицеров, защищавших театр, сдадутся в плен. Что тридцатого апреля в бункере покончит жизнь самоубийством Адольф Гитлер – при этом зачем-то потащит с собой на тот свет жену, Еву Браун. Что через несколько часов министр пропаганды доктор Геббельс прикажет военному медику ввести смертельные инъекции своим собственным детям и будет присутствовать при этом, держа вырывающуюся старшую дочь. А потом они с женой – красавицей Мартой Геббельс – отправятся по дорожке, проторенной фюрером. Что, осознав бесперспективность сопротивления, командование гарнизона рейхстага предложит начать переговоры – но с непременным условием, что с советской стороны должен присутствовать офицер в звании не ниже полковника. Старше майора в здании никого не окажется, а связи с полком не будет. За полковника выдадут рослого и представительного лейтенанта Береста – его переоденут и отправят договариваться с немцами в компании комбата Неустроева – вроде как адъютанта. Что немцы согласятся сдаться и будут весь день тянуться из здания рейхстага, и сложат оружие у Бранденбургских ворот; но произойдет это радостное событие не сразу, фрицы еще вдоволь потреплют нервы красноармейцам…

Максим приходил в сознание со всеми остановками и рывками обратно – в бессознательную область бытия. Он был не в курсе, сколько времени прошло. Он не мог даже вспомнить, кто он такой и что предшествовало «забвению» – впоследствии, впрочем, вспомнил.

Наконец он очнулся, весь и здесь. В его спину упиралось что-то острое, способное продырявить человека до кишок. Ноги придавило к полу чем-то тяжелым. Голова болела так, что не удавалось думать. Максим осторожно пошевелил ногой – дрогнул и обломок плиты, прижавший его к полу. «Не зажало, слава удаче…» Коренич начал медленно выпутываться, пополз, разрывая фуфайку на спине. Уткнулся во что-то мягкое, нащупал мертвые руки и ноги, чуть не сблевал. Двинувшись дальше, Максим зацепил вставшую клином балку; обвал задрожал, над головой заскрежетало. Коренич откатился, застыл в ужасе – но ничего не обвалилось, хотя и могло. Максим тяжело дышал, приводил в порядок мысли и чувства. Откуда-то сверху доносились глухие разрывы, словно в соседнем мире строчил пулемет.

Максим потерял оружие и каску (впрочем, ее – уже давно), но за его плечами висел вещмешок, где был трофейный немецкий фонарик на батарейках. Максим ощупал голову, руки с ногами. Всё болело, жгло, саднило, но кости, кажется, были целы. Его чувство опасности помалкивало – и Коренич решил, что выбрался из зоны возможного поражения. Он стянул вещмешок, нащупал фонарик.