Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне
— Николай Петрович, — сказала она, — вы должны мне помочь. Больным требуется покой.
— А кто мешает? — насупился Дубов.
— Посторонние все время ходят. Вот Костя — топает сапожищами…
— А-а, — Дубов понимающе кивнул, — прикажу. Что еще?
Наташа замялась.
— Видите ли, у Егорова почти ничего нет. Ни лекарств, ни бинтов, а у троих серьезные ушибы и ожоги. Ведь их пытали… — Девушка взяла командира за руку. — Ужасно… И ничего нет. А потом-, Николай Петрович, ведь им нужно молоко, масло, мясо. Они очень истощены.
Дубов внимательно посмотрел на девушку. Вот ведь странные вещи происходят — только вчера сидела в землянке, забившись в угол, напуганная, настороженная, чужая… А сегодня распоряжается так, как будто всю жизнь в отряде.
— Достанем, Наташенька, простите, что я вас так называю. А вы списочек составьте.
И тут случилось нечто неожиданное и для Дубова и для самой Наташи. Она встала, вытянулась в струнку и, приложив правую руку к пышной копне волос, четко ответила:
— Есть, составить список.
Через час Дубов вызвал Шваха, передал ему листок бумаги и долго говорил что-то, водя пальцем по измятой карте. Потом вынул из кармана большие, луковицей, серебряные часы с массивной цепочкой, поднес их к уху, погладил, завел до упора крохотным ключиком и, вздохнув, отдал Яшке.
— На, держи. Отцовские еще…
* * *Ох, это утро! Надолго запомнит его старый провизор Исаак Маркензон. Все началось с кошки. Негодница стащила курицу. А легко ли в такое время найти курицу! Это вам не тринадцатый год. Потом пришел денщик прапорщика и потребовал спирта. Спирт сейчас тоже не валяется, но попробуй откажи, если просит прапорщик. И наконец — этот тип. Он ввалился в аптеку, как в собственный дом, нахально подмигнул Риве, которая мыла склянки, и взял провизора за пуговицу.
— Мне нужен разговор, — сказал он, — маленький разговор с глазу на глаз.
И представился:
— Яша из Одессы.
Маркензон родился в Одессе. Разве можно отказать в маленьком разговоре человеку из этого города?
— Проходите за занавеску, — пригласил он гостя. — Там мы, наверное, будем одни.
Яша из Одессы сел и спросил Маркензона, знает ли он, как много честных евреев страдает за» правое дело. Провизор только воздел руки. Еще бы он не знает! Но за какое именно правое дело?
— Не надо быть цадиком, чтобы понять, что правое дело — это революция.
— Конечно, конечно, — согласился Маркен-зон. — И как это я сразу не догадался.
— Если вы из Одессы, — прервал его гость, — то вы, конечно, помните тетю Хану, которая сидела у самого входа на рынок?
— Кто же не знает тетю Хану! — обрадовано воскликнул провизор.
— Теперь я вижу, что вы правда из Одессы, — ответил Яша. — Так я вам сейчас скажу. Бедную тетю Хану убили белые. Какой-то сопливый офицерик сделал ей фэртиг. И вы можете спокойна жить?
— Нет, я не могу спокойно жить, — сказал Маркензон. — Я живу очень неспокойно.
— Я вас научу. — И гость покровительственно хлопнул аптекаря по плечу пыльного пиджака. — Вы имеете шанс помочь людям. И все узнают, как Исаак Маркензон помог в беде своим братьям.
— Помог? — насторожился провизор. — Но чем я могу помочь? У меня ничего нет.
— Вы можете помочь многим, — настаивал Яша. — Людям нужны лекарства. Или вы ничего не хотите сделать для своих братьев, которые борются за правое дело?
— Нет, я хочу, даже очень. И знаете что? У меня есть революционное прошлое. В девятьсот пятом году я перевязывал дружинников, а в девятьсот двенадцатом я продал одному человеку глицерин. Такой приличный на вид господин, а оказалось для гектографа, на котором печатали листовки против царя. Какой ужас!..
— Великолепно. Значит, вы совсем подпольщик, — заторопился Яша. — У ворот меня ждет телега. Я очень спешу. Сделайте мне мешочек с лекарствами — вот по этому списку, — и революция не забудет вашего подвига.
Провизор засуетился. Он понял, что маленьким разговором от Яши из Одессы не отделаться.
— Несчастное утро, — бормотал про себя Маркензон. — Сначала курица, потом спирт, теперь все остальное. Ах, какое несчастное утро!..
Пока он собирал коробки со склянками и порошками, оптовый покупатель вышел на крыльцо. И тут из-под скамейки сверкнули две солидные бутылки с массивными притертыми пробками и мудреной латинской надписью. Яшка легонько толкнул одну ногой. Бесцветная прозрачная жидкость лениво колыхнулась внутри.
«Спирт, — мелькнуло в голове Шваха. — А кто видел порядочный госпиталь без спирта? Да и вообще… Эх, была не была».
На перилах проветривалась перина. Яков быстро спеленал ею бутылки и отнес в телегу, тщательно прикрыв добычу рогожей.
— Скоро, что ли? — спросил Гришка, сидевший на передке.
— Момент, — лихо подмигнул ему Швах.
На крылечко выглянул провизор. Мешочек был готов. Швах потряс старику руку, поблагодарил от имени мировой революции и напомнил, что язык неплохо держать за зубами. Через минуту перестук тележных колес затих вдали.
— Ох, какое несчастное утро! — еще раз вздохнул провизор. Правда, этот вздох был одновременно и вздохом облегчения. Маркензон надеялся никогда больше не встретить Яшу из Одессы. Но он ошибся. Не прошло и десяти минут, как в дверях аптеки снова появился Швах.
— Мне показалось, — сказал он, — вы подумали, что все это за бесплатно? Так вы ошиблись. Возьмите. Сдачи не надо.
И Яшка, глубоко вздохнув, протянул опешившему провизору серебряные, луковицей, часы с цепочкой…
* * *Возвращение Шваха в лагерь походило на триумфальный въезд древнего героя в Рим. За телегой клубился шлейф из пуха — перина по дороге распоролась… Яков стоял на передке, победно потрясая клистиром, и снисходительно отвечал на шутки, несущиеся со всех сторон. Харину он показал горлышки бутылей. Фома шутливо погрозил ему пальцем.
Возле землянки Гришка остановил лошадь. Подошел Дубов.
— Товарищ командир, — доложил Яшка, — задание выполнено. Медикаменты доставлены. А вот еще, — он великолепным жестом отбросил остатки перины, — пара бутылей спирту. Пригодится для госпиталя.
— Спирт?! — воскликнул командир. — Вот так здорово! Есть горючее, товарищи! На нем, понимаешь, — пояснил он Шваху, — летать можно. Вот так удружил, Швах, ну и ну!
Дубов бережно поднял тяжелую бутыль.
— Постой, постой, — нахмурился он, — а почему здесь написано «аква дистиллата»?
— Что такое? — насторожился Швах.
Командир с трудом открыл плотно закупоренную бутыль, понюхал, плеснул на руку, лизнул и зло плюнул.
— Эх, Швах, Швах. Чистую воду привез, да еще дистиллированную, без солей, значит. В перину кутал… Обвели тебя вокруг пальца.
Кругом раздался дружный хохот. Бойцы, схватившись за животы, покачивались в приступе неудержимого смеха. Только Швах стоял красный от обиды и злой как черт. В первый раз он попал впросак, да еще со спиртом, да еще так глупо. Проклятый аптекарь! Хотя при чем тут он! Ведь все сам… Яшка махнул рукой и пошел прочь.
«Эх, а еще из Одессы… Порт, акватория… Нужно же иметь голову на плечах и немножечко думать… Акватория, так все просто», — бормотал про себя Швах.
Фома двинулся за ним. Он слишком хорошо знал своего дружка, чтобы не понять его переживаний: оказаться в дураках по собственной вине, переносить насмешки всего эскадрона — выше Яшкиных сил. Солнце померкло над Шваховой головой, и жизнь кажется конченной лихому одесситу.
— Ну чего топаешь за мной? — хмуро бросил Швах не оглядываясь. — Чего привязался? Цирк тебе, что ли!
— Да ты постой, послушай, что скажу.
— Погуляй, Фома. Не до тебя…
— Стой, говорю. Дело есть. — Рука Харина тяжело легла на Яшкино плечо и словно придавила его к земле.
Харин наклонился к щуплому одесситу и вполголоса сказал ему несколько слов.
— Врешь, — недоверчиво откликнулся Швах, — не может быть, чтобы эта штука на всякой дряни летала.
— Дело говорю, Яков. От самого Комарова слышал.
Швах задумчиво ворошил пятерней волосы. Фома с еле заметной улыбкой поглядывал на него и с удовольствием отмечал, что пасмурное лицо Яшки постепенно светлеет.
— Фомушка, — Швах опустил голову, словно смутившись этим неожиданно ласковым еловым, — скажи командиру, если спросит, где Швах, что он скоро вернется.
— Ладно, скажу, — согласился довольный Харин.
* * *Когда Фома, проводив Шваха, вернулся в лагерь, его тотчас позвали в командирскую землянку. Была она узкая, тесная и напоминала скорее окоп, чем жилье. В землянке уже сидели пять человек, большевики, партийцы. Когда Харин с трудом протискался в двери, Дубов даже вздохнул.
— Ну, Фома, ты последний воздух вытеснил. Теперь и вовсе дышать нечем.
Фома, не торопясь, устроился у входа на узком чурбанчике, прислонился спиной к земляной холодной стене. Старался держаться спокойно. Он знал, зачем вызвали его на первое заседание партгруппы, давно готов был к этому разговору, но не думал, что так разволнуется.
