Богдан Сушинский - Живым приказано сражаться
– Двое останьтесь здесь. Присмотрите за этими. Только не надо шума. Ефрейтор, за мной. Осмотрим дом. Я хочу спать спокойно, – он подошел к Янеку и несильным ударом двинул его в скулу. Парнишка отлетел к стене. – Смотрите, не упустите их. Что за пистолет? – остановил он ефрейтора уже на крыльце.
– Немецкий, господин капитан, – протянул ему оружие. – Видно, убили офицера.
Громов открыл перед ним дверь, а как только ефрейтор вошел в комнату, сорвал с него винтовку и сильным ударом в затылок свалил на пол.
– В подвал его, – скомандовал Казимиру.
– Владислав, – позвал тот, – займись. Что дальше, лейтенант?
– Зайди в соседнюю комнату. Введите сюда обоих! – крикнул он с крыльца.
Первым вошел старик.
– Ты подожди в той комнате, – грубо оттолкнул его Громов. – Этого сюда. Садись за стол.
В той комнате послышалась какая-то возня, и солдат, вошедший первым, вопросительно посмотрел на офицера.
– Загляни, что там, – приказал ему Громов.
Солдат осторожно заглянул туда. Кто-то из тех, что были в комнате, ударил его по голове. Но удар оказался недостаточно сильным и точным. Прогремел выстрел, и сразу же послышался приглушенный крик раненого человека.
Громов отбил ствол винтовки другого конвоира и негромко приказал по-немецки: «Руки!»
Янек сразу же бросился на стрелявшего. Но тот оказался крепким: ругань, возня. Понимая, чем это может кончиться, Громов выстрелил в стоявшего возле него немца. Терять уже было нечего.
Как оказалось, ранен был в руку старик Залевский. Однако на лице его Громов не заметил ни бледности, ни испуга. Отставной капитан Войска польского держался неплохо.
– Янек, во двор! Посмотри, нет ли кого поблизости.
– Дом особняком, – хрипло сказал Казимир, стоя с пистолетом в руке над убитым немцем. – Пистолетные выстрелы не слышны. Винтовочные тоже глуховаты. Вот только нужно отогнать подводу.
– Владислав, переоденься в форму того, первого, – сказал Громов. – Он пришел в себя?
– Уже не придет, я добил. Но переодеться лучше Казимиру, меня знают.
– Действуй, Казимир, – уже увереннее скомандовал Громов. – Заодно внимательно осмотри все вокруг. Нет ли вблизи еще какой-нибудь подводы. И гони к лесу.
– Я заеду в долину. Вынесите убитых к оврагу, – предложил Казимир, переодеваясь. – Попытаюсь увезти их уже сейчас.
40
Через полчаса тела были погружены на подводу и прикрыты сеном. Казимир погнал лошадей к лесу, а все остальные залегли в долине, чтобы в случае необходимости отвлечь фашистов на себя. А когда подвода скрылась в лесу, вернулись в подземелье и через него – в дом.
Прошло более двух часов напряженного ожидания. Владислав не уходил. Янек дежурил во дворе, оглядывая улицу через щель в стене сарая. Это был его давний наблюдательный пункт. Для удобства оттуда в дом был протянут шнур, на концах которого висели звоночки. Благодаря этому нехитрому устройству старик и Янек могли переговариваться.
На улице было неспокойно. Звоночек трижды объявлял тревогу, и каждый раз трое присутствовавших молча переглядывались, решая для себя, что делать, если во дворе появятся фашисты: давать бой или уходить? В конце концов Громов, все еще в мундире немецкого капитана, решил выйти за ворота, чтобы самому разобраться, что там происходит. Он видел, как на соседнюю, начинавшуюся за пустырем улицу выводили какого-то седовласого мужчину. Вслед за ним выбежала причитающая женщина. Немцы сначала отталкивали ее руками и прикладами, а поняв, что унять женщину невозможно, тоже загнали в машину. Может, она сама и попросила их об этом, чтобы разделить участь мужа.
Не успела машина отъехать, как по ту сторону долины, где пригородный поселок уступом надвигался на село, начали раздаваться выстрелы.
Еще через пять минут, в очередной раз выглянув из калитки, Громов увидел, что ко двору тоже подъезжает машина. Фельдфебель уже открыл дверцу, чтобы спрыгнуть и приказать солдатам оцепить двор, но, заметив капитана, замешкался.
– Что происходит? – воспользовался этой паузой Громов.
– Облава, господин капитан. Вылавливаем партизан, большевиков, евреев и окруженцев. В доме все в порядке?
– Только что оттуда доносилась какая-то стрельба, – кивнул Громов в сторону долины. – Поезжайте, выясните, что там случилось.
– Яволь, господин капитан. Поезжай, – приказал фельдфебель водителю.
– Придется вам действительно заквартировать у меня, господин капитан, – вполне серьезно сказал Залевский, наблюдавший за этой сценой из глубины двора. – Лучшего охранника нам не найти.
– Но все еще как-то страшновато, – признался Громов, думая о своем. – Нет уверенности. Чувствую себя слишком скованно.
Его так и подмывало пройтись в форме по поселку, подъехать на попутной в город… Однако отважиться на это он пока не решался. Нужно было привыкнуть к форме, к языку команд, нужны были надежные документы.
Где-то через час появился Казимир. Он устал, мундир пропитался потом. И злой был, как черт.
– Проклятые швабы, – возмущался он. – Как только мы въехали в лес, они начали по очереди оживать. Тот, которого мы свалили первым, чуть было не выпрыгнул с подводы. Бросился на меня. Можешь ты, лейтенант, представить себя везущим по лесу троих по очереди оживающих мертвецов?
– Ты мужественный человек, Казимир. – Так уж получилось, что они сразу перешли на «ты», и Громов не желал изменять форму обращения.
– Мы здесь тоже пережили несколько «приятных» минут, – заметил старик. – Немцы затеяли очередную облаву. Если бы не «герр капитан», нам пришлось бы плохо. Во всяком случае фашисты могли бы хорошенько перетрусить весь дом.
– Ничего, главное, что все позади. Кстати, где Янек? Позови его.
Как только парнишка появился, Казимир тотчас же, в присутствии Громова и Владислава, отвесил ему два подзатыльника, да таких, что у того выступили слезы.
– Ты мог погубить всех нас! – заорал на него Казимир. – Сколько раз я говорил тебе, чтобы не шлялся днем с пистолетом в кармане?! Это тебе не игрушка! Уже сейчас ты был бы в гестапо. А завтра тебя бы повесили. Скажи спасибо лейтенанту. Если бы не он…
– Брось, Казимир, – вступился за парня Громов. – Зачем так? Парню ведь неудобно.
– Ничего. Лучше пусть я сам сверну ему шею, чем это сделают швабы. Никто не говорит, что нельзя рисковать. Но ведь нельзя же попадаться на собственной глупости.
Он хотел еще раз дотянуться до Янека, но Громов, улыбаясь, перехватил его руку.
– Это уже не по-командирски.
– А кто тебе сказал, лейтенант, что я по-командирски? – огрызнулся Казимир. – Впрочем, ладно… Что тебе объяснять?
– Тут, понимаешь, какая штука, лейтенант, – объяснил за него старик, только уже значительно позже, вечером, когда Громов и Казимир собирались идти в деревню. И сделал это так, чтобы не слышал Казимир. – Дело в том, что Янек – сын майора.
– Казимир действительно в звании майора? – несколько некстати уточнил Андрей.
– Да, конечно, конечно. Как бы мы с вами ни относились к нему, но, судя по всему, в польской разведке его ценили.
– И Янек действительно его сын?
– Мать Янека была моей младшей сестрой. На подробностях их отношений с Казимиром я не останавливаюсь, тем более что она умерла. Но с тех пор, как это произошло, парнишка оказался без присмотра. Вот Казимир и волнуется за него. Он и по отношению к тебе был таким агрессивным только потому, что боится за сына. И вообще, если фашисты раскроют эту квартиру, мальчишка останется бездомным. У самого Казимира, конечно же, есть запасная явка. И, наверно, не одна, просто я о них не знаю – он скрывает. А вот куда деваться парню?
– Да… История… Янек-то хоть знает, кто его отец?
– Нет, Казимир запретил говорить ему об этом. Хотя… может быть, парнишка и догадывается. Они ведь очень похожи – не обратили внимания?
– Пожалуй, какое-то сходство есть. И теперь я понимаю, почему Казимир не желает, чтобы Янек шел с нами.
– У вас-то детей, очевидно, еще нет?
41
Вторые сутки Готванюк почти не выходил из дому. Он просто боялся смотреть на могилу, боялся показаться на глаза односельчанам. Теперь он боялся всего, кроме смерти. Как он умолял офицера, чтобы тот расстрелял его вместе со всеми! Отчаявшись, он даже пытался прыгнуть в яму живым, но солдаты перехватили его.
Еще вчера Готванюку казалось, что он сходит с ума. Что обязательно рехнется. И Готванюк ждал этого. Покончить жизнь самоубийством ему пока не хватало мужества, и сумасшествия он ждал, как спасения. Но оно не приходило.
…А ведь до войны он был лучшим плотником и столяром не только в своей деревне, но и во всей округе. Он гордился тем, что вся самая денежная работа приплывала к нему, хотя плотников в окрестных селах было немало. И, конечно же, даже в мыслях не допускал, что кто-либо из мастеров может обойти его в тонкостях этого ремесла. Руки Готванюка знали ту столярную мудрость, без которой мастер – не мастер. А еще он обладал особым восприятием дерева. Так подобрать фактуру шкафа или спинки дивана, как делал он, так украсить резьбой венчик кресла, как делал это Готванюк, сумеет не каждый. Не зря же к нему несколько раз приезжали из областной реставрационной мастерской, приглашали на работу.
