Богдан Сушинский - Живым приказано сражаться
– Извините, другого выхода у меня не было, – сказал Громов. – Но, в отличие от вас, я не буду столь маниакально недоверчивым. Если бы вы меньше горячились и спокойнее проанализировали ситуацию, вы бы поняли, что все ваши подозрения абсурдны.
– Я же говорил тебе, Казимеж, – проворчал старик. – Напрасно ты все это затеваешь.
– Помолчите, капитан.
«Надо понимать, бывший капитан, – подумал Громов. – Для службы он слишком стар».
– Ну ладно. Что будем делать, братья-славяне? Как расставаться? Я склонен думать, что мы все же больше союзники, чем враги, даже учитывая, что у нас разные взгляды на некоторые территориальные проблемы. Я прав, капитан? – обратился он к старику.
– Прав. Казимир никому не доверяет, это у него в крови.
– Закройте рот, пан капитан!
– Вы ведете себя, как истеричка, – заметил Громов. – Я понял, что мы с вами ни о чем не договоримся. Поэтому давайте поступим так: снимайте сапоги.
– Что?!
– Я говорю: снимайте сапоги. Капитан, переведите ему по-польски. Здесь теплая земля, Казимир. Снимайте, иначе я сниму их вместе с вашей башкой.
– Ваши сапоги в коридоре, – понял Казимир.
– Да что вы говорите?! Отец, принесите их. Надеюсь, пулемет у вас там не припрятан?
Старик молча принес сапоги, поставил их возле стола, за которым стоял Громов, и вернулся в угол. Лейтенант положил автомат себе на колени и, не сводя глаз с троицы в углу, не спеша обулся.
– А теперь вы, пан офицер Войска польского, разуйтесь. Я приказа не отменял.
– Я – офицер, – поднялся наконец с пола Казимир.
– Да? А я, по-вашему, кто, хвост собачий?! Но у вас же хватило наглости разуть меня и держать перед собой босым, как уличного воришку. Разувайся! – пошел на него Громов.
Ожидая нового прыжка и удара, Казимир съежился, страдальчески взглянул на Громова, на старика и Янека, стоявших с опущенными головами, сел на пол, стянул сапоги и отшвырнул их от себя.
– А теперь вон отсюда! Босиком! И чтобы духу твоего здесь не было!
Казимир грузно поднялся и, понурив голову, вышел из комнаты.
– Ладно, – сжалился в последнюю минуту Громов. – Выбросьте ему сапоги на улицу, капитан. И пусть поскорее убирается со двора.
– Это придурок, – проворчал старик, подбирая сапоги Казимира. – Я всегда говорил, что он сумасшедший. Когда-нибудь он всех нас погубит.
– Ничего, насмотрится на то, что здесь будут творить фашисты, сразу поумнеет.
36
– Как чувствуешь себя, парень? – спросил Громов у Янека, когда, взяв сапоги, старик вышел во двор.
– Гудит голова. Покажете мне, как вы бьете?
– Если будет время. Как видишь, сейчас не до этого. Давно ты в группе Казимира?
– Недавно.
– Казимир – это его настоящее имя?
– Не знаю. Мы все называем его так. А вообще-то он майор Войска польского.
– Вот как? Божественно. Садись за стол, поговорим. – А когда Янек сел, продолжал: – Скажи, ты действительно хотел бы по-настоящему сражаться против фашистов?
– Конечно. Иначе бы я не сотрудничал с Казимиром.
– Родился ты в этих краях?
– В этих. И учился здесь. Мать умерла. Отца, вернее, отчима моего призвали в армию. Теперь я живу здесь, с дядей.
– Где-нибудь работаешь?
– Работал на мельнице. Пока не пришли фашисты. Завтра снова попробую устроиться на работу. Уже сейчас очень плохо с продуктами. Дяде трудно.
– Понятно. Устраивайся. Это нам пригодится. И пойми: бредить тем, чем бредит Казимир, не стоит. Сейчас главное – сражаться с фашизмом. Один убитый оккупант Украины – это и один убитый враг Польши. Разве не так?
– Дядя говорил мне то же самое. Но он боится Казимира.
– Что, твой дядя действительно в чине капитана? Или по крайней мере когда-то был им?
– Нет, когда-то давно он был старшим лейтенантом. А Казимир сказал, что его повысили. Дядю это рассмешило. Ведь он уже старик. Но все же ему приятно, что в Польше его не забыли и до сих пор считают офицером. Хотя он мог и обмануть.
– А живет он здесь давно? Я имею в виду твоего дядю.
– С двадцатого года. По-моему, его заслали сюда, чтобы он жил, работал… Но потом многие годы его никто не трогал. Пока в позапрошлом году сюда не прислали Казимира.
– Спасибо, парень, ты помог мне многое понять.
– Вы будете считать меня предателем? Я не имел права рассказывать.
– Ты ведь рассказал только потому, что понял: мы – союзники. Тем более что ты вырос на этой земле. Это твоя родина. Разве я не прав?
Янек молча пожал плечами.
– Ну и божественно.
Во дворе послышались чьи-то приглушенные голоса. Слышно было, что хозяин кого-то уговаривал, а потом уже приказывал уйти.
– Что там происходит? – спросил Громов, метнувшись к окну.
– Там есть еще один наш. Это сосед, Владислав. Он охранял нас. Видимо, Казимир рассказал ему, что здесь произошло, и…
– Выйди, помоги дяде. Кстати, где мои гранаты?
– В той комнате.
– Скажи, что, если они не уберутся отсюда, я вдребезги разнесу весь этот дом.
Янек исчез за дверью, а Громов метнулся в другую комнату. Там, на стуле, лежал его мундир, который старуха обещала постирать, а под стулом, прикрытые тряпкой, – гранаты. Громов быстро переоделся. Когда Янек и старик вернулись, он уже стоял у окна в форме, с засунутыми за пояс гранатами.
– Они что, хотели войти и разоружить меня? – спросил лейтенант.
– Я же говорил, что этот Казимир – придурок, – мрачно ответил старик. – А Владислав не сразу понял, что происходит. Он тоже думает, что вы – немец. Сейчас он забрал Казимира к себе. Кажется, я им все объяснил. К тому же вблизи появился немецкий патруль.
– Из этого дома есть подземный выход?
Старик вопросительно посмотрел сначала на Янека, как бы спрашивая: «Неужели успел разболтать?», – потом на Громова.
– Есть. Под огородом – каменная пещера. Напрасно вы надели мундир. Придет старуха, постирает. Она у соседки. Не собираетесь же вы уходить.
– Да уж спасибо, приютили, обогрели… Никогда бы не подумал, что вслед за вашим приглашением последует такой спектакль.
– Я еще пригожусь вам, пан офицер, – покаянно молвил старик. – И я, и этот дом. Не надо мне мстить. Я ведь понимаю, что вы здесь не один. Где-то в лесу или в городке есть еще ваши люди. Так что вам понадобятся и связной с городским подпольем, и надежная квартира. Мы договорились, пан офицер? – с надеждой посмотрел он на Громова.
– Хорошо. Будем считать инцидент исчерпанным. Мои люди не тронут вас, это я гарантирую. Вот ваш пистолет.
– Пусть лучше он будет у вас, так вам будет спокойнее. Оставайтесь здесь. Спать будете в той, крайней, комнате. Дверь закроете на засов. Оттуда вход в подземелье. Охранять нас будет Янек. Если случится облава, он предупредит.
– Помните, я говорил вам, что хотел бы найти одного человека. Он живет в деревне, как ее?..
– Помню. Липковое. На городской мельнице работает знакомый паренек. Именно из этой деревни. Я расспросил его… как бы между прочим. Но потом, грешный, подумал, что это вам уже не пригодится.
– Еще бы! Янек, хочешь пойти со мной в эту деревню? Это будет твоей первой боевой операцией. Речь идет об одном предателе.
– Он пойдет, – ответил старик за парнишку. – Только это не первая его операция. На его счету уже три фашиста.
– Ого! – с уважением посмотрел Громов на Янека. – Тогда тем более. Вдвоем будет легче. Опыт есть опыт.
37
Прошло четверо суток после неудавшейся операции по захвату лейтенанта Беркута, прежде чем Штуберу доложили, что Готванюк наконец появился в деревне и наведался домой.
– Его арестовали? – поинтересовался оберштурмфюрер.
Было раннее утро, и он только что поднялся. Спал Штубер на солдатской кровати, укрываясь солдатским одеялом. Всем своим бытом он подчеркивал, что не позволяет себе ничего такого, что бы выделило его в отряде. Войну и роскошь он считал несовместимыми.
– Пока не трогали, – ответил Зебольд. – Проследили. Прячется у старухи, дальней родственницы. Но поздним вечером наведывался к семье.
– Прелестно, мой фельдфебель, прелестно. – Это «мой фельдфебель» он продолжал произносить, пародируя подобострастное «мой фюрер», пытаясь хотя бы в такой форме выразить аристократическое презрение к «несостоявшемуся ефрейтору».
– Родственники должны быть расстреляны во дворе и там же погребены, – то ли переспрашивал фельдфебель, то ли повторял давний приказ.
– Окруженец обязательно должен присутствовать при экзекуции, – напомнил Штубер. – И сам засыпать яму. Да, медсестру не обнаружили?
– Пока нет. Вполне возможно, что она нездешняя и каким-то образом ее переправили поближе к фронту.
– А мне известно, что гарнизоны дотов комплектовали в основном из местных.
– Поиски будут продолжены, господин оберштурмфюрер.
– Но предупреждаю: медсестру не трогать. Организовать слежку. Где-то рядом с ней может оказаться Беркут.
Штубер спешил. Три дня назад он передал со старым другом отца, полковником, вылетевшим в Берлин, письмо, в котором просил помочь ему перейти в группу войск, движущихся на Москву. В разведку, в гестапо, да хоть в строевую эсэсовскую часть, лишь бы они действовали на московском направлении. Он отлично понимал, что главные события развернутся там и лавры пожнут те, кто войдет в столицу русских или по крайней мере прольет кровь на ее подступах. Не зря его старый друг Отто Скорцени не захотел оставаться ни в Берлине, ни в какой-либо тыловой службе, а сражается, командуя взводом в эсэсовской дивизии «Рейх». Он знает, что сам факт участия в боях на Восточном фронте – это уже политический капитал.
