Владимир Воронов - Морские истребители
- Нам не до танцев. Лишь бы плотно поесть да крепко поспать…
Николай Кучумов, летавший в составе разведывательного звена ведомым у старшего лейтенанта Белозерова, наоборот, не любил сидеть дома, когда другие шли к импровизированному клубу. Часто по вечерам, когда выпадало свободное время, Николай несильным, но приятным голосом напевал наши любимые песни: «Темная ночь», «Землянка», «Синий платочек», «Огонек».
Удивительные песни. Казалось бы, совсем простые, но как они были близки сердцу каждого из нас, как волновали. Я и сегодня, спустя сорок лет после войны, не могу без волнения слушать эти поистине народные песни. А тогда они, глубоко запав в душу каждого, помогали нам преодолевать военные тяготы и лишения, рождали уверенность в победе.
Наш маленький домик был центром притяжения для летчиков эскадрильи. Здесь собирались они почти каждый вечер, говорили, спорили. У нас были общие интересы, общие разговоры, общие любимые песни, нас связывала крепкая фронтовая дружба.
В один из зимних вечеров нашу «обитель» посетил парторг полка капитан Леонов. А для гостя, известное дело, и место в красном углу. По возрасту Леонов был старше нас, слыл человеком заботливым.
- Ну выкладывайте, что волнует, какие донимают проблемы? - спросил он, растирая полные и покрасневшие на ветру руки.
- На трудности не жалуемся, всем ныне тяжко, а вот проблемы, секретарь, есть и не только меня волнуют… Всех, я думаю, - начал Борис Акулов. - Нам все же непонятно, почему наши союзники волынят со вторым фронтом. Договор был, обещание они дали, чего же тянуть…
- Не открывают и шут с ними. Без них обойдемся, - не дожидаясь, что скажет секретарь, отрубил Кучумов.
- Это ты так рассуждаешь, а Черчилль и Рузвельт с тобой не согласны, - вмешался в разговор Котов. - Они так полагают: раз нанесли воздушные удары по Германии, это уже помощь, это уже второй фронт…
- Ничего себе фронт, а чьи солдаты воюют, кто кровь проливает? - вспылил Кучумов.
- Подожди, Николай, не горячись… Я тебя понимаю, - сказал Леонов. - Тут нельзя бросаться в крайности: помощь наших союзников есть, но не такая она, чтоб имела какое-то решающее значение. Теперь всем ясно, у нас и своих сил хватит.
Разговор о втором фронте, о наших полковых делах незаметно перешел на другие темы. Перед этим добродушным и всегда внимательным к летчикам человеком, каким был наш партийный секретарь, у нас секретов не было. Леонов был искренне удивлен, увидев на нашем столе первый том «Капитала» Карла Маркса.
- Вижу, вы время даром не тратите, - потянулся он к книге. - Читаете?
- Не только читаем, но и изучаем, - ответил Борис Акулов. - Деньги - товар - деньги.
Чувствовалось, что Леонов был несколько озадачен: Акулов считался в полку человеком достаточно легкомысленным.
Теперь- то можно признаться, что «Капитал» принадлежал хозяину квартиры и мы увидели его здесь впервые. Возможно, нынешней молодежи покажется это странным, но мы, попавшие на фронт прямо со школьной скамьи, проходили наши университеты не в аудиториях, а в боях за Родину.
В январе в полк прибыло несколько летчиков из 8-й учебной эскадрильи. Среди них был человек уникальный - рядовой матрос М. Рыжкин, назначенный в нашу, третью эскадрилью. Он появился у нас в землянке в черном ватнике, флотских брюках, больших яловых ботинках и мичманке. Вид у него был, прямо скажем, неказистый и далеко не военный. Светловолосый, застенчивый, он сразу всем пришелся по душе. Рыжкин не скрывал своей безмерной радости по поводу того, что ему посчастливилось попасть в прославленный гвардейский полк и в нашу эскадрилью. Мы на правах старших покровительствовали ему, не давали в обиду, помогали Мише постепенно войти в боевой состав. Поселился он вместе с И. Котовым и частенько вместе с ним вечерами бывал у нас. Летчик в звании рядового матроса - редкий случай даже на войне. В первые же дни с ним произошел курьезный случай. В городе его увидел комендант, Рыжкин показался ему подозрительным.
- Кто такой? Почему болтаетесь по городу? - спросил старший лейтенант.
- Матрос Рыжкин, летчик гвардейского полка, отпущен командиром подыскать квартиру, - ответил Рыж-кин.
Старший лейтенант, конечно, не поверил ему:
- Бросьте заливать, матрос. Какой из вас летчик? Вот потопаете строевой в комендатуре часиков пять, тогда вспомните, кто вы такой.
У Рыжкина, как назло, не оказалось никакой справки, удостоверяющей его личность, это обстоятельство еще больше вызвало недоверие коменданта. С большим трудом Рыжкин, уже доставленный в комендатуру, добился, чтобы связались со штабом полка и получили подтверждение, что он действительно летчик. На следующий день его выпустили, но строевой ему пришлось позаниматься до пота под руководством сержанта…
Тяжело переживали мы гибель Иосифа Котова, которого в своем кругу звали Иоськой. В один из мартовских дней он не вернулся с боевого задания. При отходе от Феодосии нашим летчикам пришлось отражать настойчивые атаки «мессеров». В пылу боя никто не заметил, в какой момент был подбит самолет Котова и где он упал. Могилой летчика стало Черное море. Мы не могли примириться с мыслью, что он стал легкой добычей «мессеров». Котов был опытным летчиком, неоднократно встречался в воздухе с вражескими истребителями и знал их повадки. «Что же произошло?» - задавали мы себе вопрос. И невольно вспоминали его мрачное состояние в последнее время.
Иосиф Котов прибыл в нашу эскадрилью после длительного лечения в госпитале. В одном из воздушных боев он был подбит и, раненный в ногу, с трудом посадил машину. После этого он стал сильно прихрамывать. Среднего роста, с черными волосами и тонкими чертами лица, общительный и добрый, он быстро сходился с людьми. Иосиф был украинцем по национальности и в разговоре любил щегольнуть какой-либо поговоркой на родном языке. А их в памяти Котова хранилось великое множество.
- Як, хто чогось не хоче бачити, не поможе йому ни свичка, ни окуляри, - любил он повторять, когда приходилось долго убеждать некоторых не в меру распалившихся крикунов и спорщиков, особенно после воздушных боев. А если наш смех или веселье внезапно прерывало печальное известие, он, вздыхая, говорил:
- Смих и плач люди часто в одний торби носять.
Иосиф в числе немногих летчиков был женат, но в разговорах упоминал об этом редко. Однажды, когда мы возвращались на полуторке с аэродрома в город, увидели на обочине дороги высокую, стройную блондинку в серой офицерской шинели. Внезапно Иосиф забарабанил кулаком по кабине водителя и без каких-либо объяснений выскочил из кузова и бросился к женщине. Мы удивились, куда девалась его хромота. Тогда и поняли, что стройная блондинка - жена Котова. Позже мы узнали, что она в звании младшего лейтенанта административной службы состояла в органах прокуратуры флота.
В зимние месяцы она неоднократно появлялась в Анапе. В эти дни Котов был особенно радостным. Чувствовалось, что его с женой связывает настоящая любовь. Но как-то после очередной встречи с ней Иосиф приехал на аэродром темнее тучи. Был угрюм и молчалив, на вопросы товарищей отвечал неохотно.
На следующий день Котов заболел и вынужден был лечь в лазарет. Ничего не поделаешь. И на войне люди болеют. Через две недели он возвратился с черной бородой и усами и по-прежнему угрюмым. На наших глазах совершенно изменился человек. Было видно, что он о чем-то сильно переживает. Только после его гибели мы узнали о причине перемен в его поведении: Котов узнал об измене жены. Это его сильно мучило. Иосиф пытался выяснить отношения, найти пути примирения. Но его попытки ни к чему не привели.
Мы, молодые, еще не успевшие в большинстве своем по-настоящему полюбить, не могли тогда понять, что на войне казалось бы огрубевшие сердца и души солдат на самом деле особенно легко ранимы, что во фронтовой обстановке тяжело переживается горечь измены. Конечно, в таком состоянии нельзя было посылать Котова на боевое задание, надо было дать ему возможность успокоиться, преодолеть моральное потрясение.
…Как- то в нашей землянке появился летчик младший лейтенант Павел Пчелинцев, с раскосыми глазами, подвижный и общительный. Его появление у нас было неожиданным, поскольку после окончания училища он проходил службу в 7-м авиаполку.
- Паша, какими судьбами ты в наших краях? - удивленно спросил Акулов.
- Направлен на исправление в 47-й полк летать задом наперед на «илах», - с напускной веселостью ответил Пчелинцев.
Начались расспросы, как и почему?… Мы были наслышаны об одной слабости Пчелинцева, его пристрастии к «зеленому змию», что, несомненно, отражалось на службе и полетах.
Командование полка после многочисленных предупреждений и наказаний вынуждено было принять самые строгие меры и отстранить его от полетов. На Черноморском флоте применялась такая крайняя мера к летчикам. За различные тяжелые провинности их направляли в качестве воздушных стрелков на штурмовики Ил-2. Пожалуй, не было более тяжкого и в то же время более эффективного наказания для летчика. В подобных случая «обычно определялось количество боевых вылетов, которые должен выполнить провинившийся в качестве стрелка, чтобы затем при положительной характеристике получить право возвратиться в свой полк на летную работу. Вот такое наказание было наложено на Пчелинцева.
