Жиль Перро - Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха
Месячный перерыв был находкой Треппера. Он убедил Гиринга, что Центр, привыкший к его осторожности, ждет предложений такого рода. В действительности арестованный хотел предоставить Москве время для проверки его донесения и заодно приостановить все инициативы со стороны зондеркоманды.
Вилли Берг довел Треппера до кондитерской и сделал вид, что рассматривает товары на прилавке. Треппер подошел к Жюльетте и протянул ей бумажный рулон. В нем была радиограмма Гиринга, его собственное донесение и письмо, начинавшееся так: «Уважаемый товарищ Дюкло, умоляю тебя сделать невозможное, но передать этот документ Димитрову и Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза. В Москве происходит что-то неладное. Возможно, что в ряды наших служб проник предатель…»
Жюльетта молча взяла бумаги. Треппер шепнул ей: «Как только передадите это, исчезните немедленно и больше не возвращайтесь!» Затем он вышел, за ним — Берг.
Итак, он закончил и выиграл партию. Прямо из логова гестапо — из самых лап отборной группы, которой являлась зондеркоманда, — ему удалось под носом у охранников установить связь с Москвой. Благодаря ему Центр получит больше чем достаточно «козырей», чтобы сорвать эсэсовскую игру. Но он пережил столько жестоких разочарований по вине Центра, что какое-то смутное опасение не покидало его. Даже после того как он переиграл Гиринга, обвел его вокруг пальца, исход поединка зависел от решения главного судьи: Директора. Если тот не захочет поверить написанному на трех языках донесению, победителем выйдет эсэсовец.
Терпения Гиринга на месяц не хватило. Через три дня после передачи документов Жюльетте он послал французского агента в кондитерскую — узнать от имени Большого шефа, удалось ли передать его в высокие инстанции. Жюльетты на месте не оказалось. Хозяйка объяснила, что та взяла отпуск. Неделю спустя она все еще была в отпуске. Еще через неделю хозяйка сообщила посыльному, что Жюльетту вызвали ухаживать за больной теткой, и неизвестно, когда она сможет снова приступить к работе.
Встревожившись, Гиринг потребовал от Треппера объяснений. Заключенный сделал недовольную мину и проворчал: «Я вам уже говорил и повторяю: заперев меня здесь, вы неизбежно вызываете подозрения».
23 февраля, в День Красной Армии, Гирингу вручили поздравительную радиограмму Директора, адресованную Большому шефу. Это был «зеленый свет» для возобновления связи с Москвой. И главное, «зеленый свет» для Большой игры. Разумеется, пришлось временно отказаться от использования ценнейшего партийного канала: ведь след Жюльетты был потерян, а радиограмма Центра убеждала Гиринга в том, что об аресте Треппера в Москве неизвестно, функшпиль можно было прикрыть авторитетом Большого шефа.
День Красной Армии стал праздником и для зондеркоманды; коньяк, наверное, лился рекой. Всеобщая эйфория оказалась выгодной для Треппера: в тот же вечер его перевели в фенешебельную тюрьму Нейи. Кента оставили на улице Соссе. Там он сидел в камере, смежной с камерой Треппера, и заключенные могли перебрасываться кое-какими репликами. Кент сказал Трепперу: «Я уверен, что ты на них не работаешь, хочешь их провести…» Тот ответил: «Да нет же, я и в самом деле согласился сотрудничать! А что было делать? Ты же видишь, что все пропало!»
Гиринг стал внимательно прислушиваться к отдельным предложениям Большого шефа. Треппер заговорил с ним о том, что у него отобрали документы и деньги. Дело в том, что агенты зондеркоманды, дабы не привлекать к себе особого внимания — во Франции они чувствовали себя не очень уютно, опасались всех и каждого, — вместо подлинных немецких документов пользовались фальшивыми. По удостоверениям личности это были голландские, фламандские или шведские дельцы, жившие в Париже; они предъявляли их, когда французский полицейский кордон устраивал проверку документов. Но что бы произошло, если б во время одной из прогулок машину Треппера остановили французские полицейские? Как бы они отреагировали, натолкнувшись на человека без документов и денег? Они непременно попытались бы арестовать его. Разумеется, инцидент бы уладили, но это могло иметь непредсказуемые последствия. Возникла бы реальная угроза: движению Сопротивления станет известно о таинственном заключенном, которого во время прогулки по Парижу сопровождают переодетые немецкие полицейские.
Гиринг согласился с ним и велел выдать Большому шефу документы и немного денег.
Шесть следующих месяцев в основном были заполнены хождением вокруг лужайки перед особняком Нейи. Зондеркоманда обращалась к Большому шефу только за консультациями общего порядка; практическое ведение функшпиля было возложено на Кента; он составлял радиограммы и зашифровывал их: свои — по-французски, от имени Треппера — по-русски.
С Бергом у Большого шефа сложились просто идиллические отношения. Эсэсовец щегольнул перед Треппером своим любимым высказыванием: «Я был полицейским при кайзере, шпиком в Веймарской республике, я полицейский при Гитлере и останусь им даже тогда, когда к власти придет Тельман». Эти два человека понимали друг друга. Как-то Берг, троих детей которого унесла болезнь, вернулся неузнаваемым из Берлина, где провел отпуск: во время одной из бомбежек его жена сошла с ума. С тех пор это был сломленный человек. Теперь он жаждал одного — увидеть конец войны, и, слушая его, Большой шеф часто думал, что по крайней мере этот человек искренне хочет мирного компромисса — неважно какого. Он был для Большого шефа исключительно ценным «источником», поскольку день за днем и в мельчайших подробностях рассказывал ему о деятельности зондеркоманды, так что Треппер был в курсе планов Гиринга еще до того, как их начинали осуществлять.
Известие об уходе Гиринга он воспринял с облегчением, тем более что приезд Панвица его вполне устраивал — Треппер считал, что только выиграет от такой перемены.
Криминальрат Панвиц не верит в героизм еврея Треппера, к тому же он прочитал в Берлине донесения, из которых явствовало, что тот предатель. Показательная деталь, свидетельствующая о недоверии друг к другу в гестаповской среде: никто не объяснил новичку, что «легенда» о Треппере была целиком сфабрикована и предназначалась для высшего эшелона. Панвица, имеющего абсолютно искаженное представление о заключенном, назначают шефом зондеркоманды, и он сразу же проявляет к пленнику полнейшее доверие. Треппер узнает, что в скором времени покинет Нейи; его поселят в одной из парижских квартир, и он сможет входить и выходить когда захочет, хотя наблюдение, правда незаметное, будет вестись по-прежнему.
Но прежде всего он должен помочь ходу «большой политической игры», начатой Панвицем. В отличие от старого и осторожного Гиринга, криминальрата снедает обычное для его возраста нетерпение. Он решил мчаться во весь опор. С его точки зрения, передатчики, попавшие в руки немцев, были хорошим средством в период подготовки Большой игры и завоевания доверия Москвы — эта цель достигнута. Но для политического диалога на самом высоком уровне радио предоставляет лишь ограниченные возможности. Надо найти способ дискутировать, аргументировать, перейти, наконец, к дипломатии, что никак невозможно сделать с помощью шифровок. Почему бы не вступить в прямые переговоры с Москвой? Почему не послать туда эмиссара, за которого поручился бы Большой шеф? Перед отъездом в Париж бойкий Панвиц представил свой план на суд Гиммлера. Тот не оценил его дерзости. Он сказал своим тихим нравоучительным голосом: «Нет. Большевистская идеология обладает такой силой воздействия, что не нужно никого посылать туда: риск заражения слишком велик». Вывод Панвица: рейхсфюрер всего лишь узколобый педант, панически боящийся инициатив.
Он не отказывается от своего плана, но изменяет его: вместо того чтобы посылать эмиссара в Россию, надо сделать так, чтобы прислали кого-нибудь из Москвы. Панвиц спрашивает Треппера, бывает ли так, что советские службы посылают ответственное лицо высокого ранга для решения на месте проблем исключительного значения. Большой шеф отвечает утвердительно. Кент же, которого в свою очередь спросили об этом, заявляет противоположное. Обеспокоенный Панвиц предлагает Трепперу объяснить противоречие. Заключенный, всплеснув руками, восклицает: «Ну откуда Кенту знать, как делаются дела на таком уровне!» Панвиц согласен с ним. Таким образом Центр получает длинное послание от Большого шефа. Он объясняет, что установил связь с сильной группой противников Гитлера, которые очень доброжелательно относятся к Советскому Союзу. Но он сам не имеет полномочий для обсуждения политических проблем: не сможет ли Директор прислать человека, который мог бы начать переговоры? Несколько дней подряд в бывшей квартире Каца, на улице Эдмон-Роже, представитель немецкой группы будет ждать назначенной встречи.
