Александр Гончаров - Наш корреспондент

— Тебе просто померещилось, — сказал голос по-немецки.

— Кой чорт, я слышал это так же отчетливо, как слышу тебя, — нервно ответил другой.

Снова очередь. Для Донцова и его спутницы это была очень скверная минута.

— Должно быть, бродячая собака. Не следовало поднимать такой шум. Обер-лейтенант будет ругаться.

— А мне наплевать, пусть ругается! Это лучше, чем получить в спину нож партизана.

Над лесом взвилась ракета. Ее свет просеялся сквозь густую листву. Донцов скосил глаза на девушку и увидел, что та ответила ему ободряющей улыбкой.

— Кто стрелял? — послышался невдалеке повелительный голос. — Что случилось?

Шаги поспешно удалились.

— Стрелял я, герр обер-лейтенант. В зарослях был подозрительный шум.

— Ну, и что же?

— Ничего не обнаружено, герр обер-лейтенант.

— Вы паникер, Краузе.

Донцов потихоньку пополз. Пока немецкий офицер допрашивал солдат, разведчик и девушка успели «Миновать опасное место. Они снова пошли лесом, сменившимся высоким кустарником. Здесь, ничем не сдерживаемый, вовсю шумел равнинный ветер.

Хата, к которой Донцов привел девушку, располагалась очень удобно: огород примыкал к кустарникам, и путники скрытно добрались до самой двери. Донцов присел за летней печкой, выставив ствол автомата, а девушка постучала в окно. Жалобно заскулил щенок. Дверь неслышно отворилась, и на пороге показалась женская фигура. Девушка пошепталась с ней, потом подошла к Донцову. Разведчик встал ей навстречу.

— Все в порядке? — шопотом спросил он.

— Да, — она протянула ему руку. — Спасибо.

— Ну ты ж, девка, и храбрая! — восхищенно сказал Донцов. — Прямо казак в юбке!

Девушка усмехнулась, блеснув белой полоской зубов.

— Тебя как звать-то?

— Натальей, — после паузы ответила она.

— Ну, желаю тебе, Наташа, успеха. Будешь обратно итти, скажи, чтобы меня вызвали: уж я тебя провожу как полагается.

— Спасибо. И вам желаю благополучно вернуться.

Она еще раз встряхнула его тяжелую руку и скрылась в хате. Донцов минутку постоял, послушал: все было тихо, спокойно, только ветер посвистывал в летней печке — и пошел через огород валкой, медвежьей походкой.

Старуха ожидала девушку, стоя посреди комнаты. На столе теплился жирник — щербатое блюдце с постным маслом, в котором плавал скрученный из тряпицы фитиль.

— Пришла, ясочка, пришла, родимая, — певуче сказала старуха, подходя к девушке, — дай же я тебя обниму.

Они обнялись.

— Как здоровье, бабушка? — спросила девушка, снимая ватник и развязывая полушалок.

— Скриплю потихоньку, что мне делается.

— А дедушка?

— Жалуется все на ревматизм. Спит. Мы ведь тебя третью ночь ожидаем.

Старуха повозилась в печи и поставила на стол миску с картофельной похлебкой и грушаники — лепешки из растертых сухих груш с примесью кукурузной муки.

— Ешь, доченька. Так вот и живем: у кого ничего, а у нас столько же.

Девушка достала из котомки кусок соленого сала, завернутый в чистую тряпочку, мешочек с сахаром.

— Возьмите, бабушка.

Старуха замахала руками.

— Не надо, не надо! Ты молодая, тебе сил много нужно, а нам, старым, и этого хватает.

— Немцы в станице есть? — спросила девушка.

— Нема. Жить — партизанов боятся, а грабить уже нечего. Голой овцы не стригут. А ты здесь побудешь чи в город подашься?

— В город.

Старуха вздохнула и, скрестив руки на тощей груди, пригорюнилась.

— Где мне ложиться, бабушка? — опросила девушка, поев.

— А на печке, — встрепенулась старуха. — Я сейчас деда сгоню на лавку, а мы с тобой на печке ляжем.

— Зачем? Пусть спит!

Но старуха уже будила деда. Он спустил с печи ноги в штопаных шерстяных носках, медленно сполз на пол, близоруко вывернул в сторону девушки темное костлявое лицо, обрамленное сединами.

— Здравствуй, Наталья, — ласково сказал он.

— Здравствуйте, дедушка. Зря вас Андреевна разбудила. Я бы на лавке могла спать.

Старик махнул рукой.

— Не рад больной и золотой кровати. Мне все одно. — Пожевав губами, он задал ей тот же вопрос, что и старуха: — В город собираешься чи у нас поживешь?

— В город.

— Надо пропуск с подписом станичного атамана и с печатью, — озабоченно сказал дед, — иначе не пущают.

— Есть пропуск.

— Атаман-то теперь новый…

— Знаю, дедушка.

— Ну и ладно. Я только к тому, чтобы промашки не вышло.

Девушка сидела, подперев кулачком голову, сонно глядя на жирник сузившимися глазами.

— Мать, а мать, ты чего копаешься? — сказал дед старухе, которая стелила ему на лавке какое-то тряпье. — Дивчина приморилась, совсем засыпает.

Старуха засуетилась.

— Лезь, доченька, на печку, лезь. Давай я тебя разую.

— Да что вы, бабуся! — смутилась девушка.

Она быстро сбросила сапоги и полезла на теплую печку. Через минуту девушка уже спала, положив под щеку ладонь. Скоро заснула рядом с ней и старуха. А дед долго ворочался на лавке, растирая ноющие колени. Ревматизм разыгрался не на шутку, должно быть к дождю.

На судьбу Наташи (так называли ее товарищи и так значилось в паспорте и пропуске, подписанном станичным атаманом, хотя при рождении ей дали другое имя) оказало влияние одно случайное обстоятельство. Когда ей было девять лет, у ее родителей поселилась квартирантка — приехавшая в станицу учительница немецкого языка, чистенькая, сухонькая старушка в старомодном пенсне. Она-то и выучила девочку немецкому языку.

Хотя ученье в школе давалось Наташе легко, особого интереса к наукам она не выказывала. Характер у нее был мальчишеский. Ее больше привлекало все, что требовало движения, ловкости, физической силы. Скатиться с яра так, чтоб санки, вздымая снежную пыль, домчались до середины Дона; метким ударом снежка расквасить нос вредному пацану с другого края станицы; доплыть до острова, где в тальнике жили сказочных размеров гадюки, никогда, впрочем, никем не виданные; промчаться на бешеном дончаке, уцепившись за гриву и сжимая его бока голенастыми исцарапанными ногами, — вот что нравилось Наташе, в тринадцать лет уже прозванной станичными мальчишками «атаманом».

Остепенилась она к пятнадцати годам. В эту пору случилось несчастье: погиб ее отец — веселый, шумный человек, уважаемый всей станицей, один из организаторов колхоза. Он был ветеринарным фельдшером, и во время служебной поездки в грозовую ночь его затоптал испуганный табун. С отцом у Наташи была тесная дружба. Она рассказывала ему обо всех своих проказах и находила сочувствие и поддержку. Смутно представляя, каким должно быть правильное воспитание, отец считал, что ребенок должен развиваться свободно, и радовался, что у него такая боевая дочка.

Шестнадцати лет Наташа, обладавшая завидным здоровьем, вдруг заболела. Городские врачи нашли аппендицит. Профессор, оперировавший Наташу, сказал ей:

— Когда будет очень больно — скажешь, красавица. Постарайся потерпеть.

Случай выдался сложный. Операция затянулась. Наташа изжевала край стерильной простыни, но не издала ни звука. Профессор одобрительно сказал:

— Молодец. Люблю таких.

Там же, в больнице, присмотревшись к работе врачей, Наташа, которая раньше не задумывалась о своей будущности, вдруг твердо решила стать хирургом. Война застала ее студенткой мединститута на практике. Наташа обратилась в военкомат с просьбой направить ее в армию. Ей отказали. Она пошла в горком комсомола к добилась, что ее послали на курсы медсестер. Через несколько дней ее вызвали в штаб.

— У вас в анкете написано, что вы хорошо владеете немецким языком, — сказал принявший ее офицер. — Как это надо понимать?

— Так и надо понимать, как написано, — сказала Наташа.

Офицер усмехнулся.

— Оценки бывают нередко весьма относительными. Впрочем, почитайте-ка вслух и переведите.

Он протянул Наташе небольшой томик. Это была «Зимняя сказка» Гейне. По мере того как девушка читала, переводя строфу за строфой, лицо офицера приобретало все более довольное выражение..

— Вот теперь я вижу — действительно хорошо, — перебил он Наташу. — Мы берем вас в штаб. Будете переводчицей.

Новая работа не понравилась ей. Приходилось целыми днями читать письма и дневники гитлеровцев. Почти все они были похожими, будто писались под диктовку. Авторы педантично заносили в них свои впечатления о выпивке, жратве и женщинах. Часто встречались омерзительные подробности.

Время от времени ей приходилось участвовать в допросах пленных. На первый допрос она шла с любопытством: как они держат себя, эти взятые в плен «победители»?

Пленный был простым пехотинцем. Прошел Польшу и Францию и весной 1942 года попал на русский фронт. На все вопросы о целях войны и ее методах он тупо отвечал: