Александр Гончаров - Наш корреспондент
— Ничего, посидишь еще, — сказал Виктор. — Я сам в командировку прошусь.
— С больной ногой? — воскликнул Серегин. — Тебе нельзя.
— Нога давно зажила, — ответил Тараненко, укладываясь поудобней. — Вообще спи, старик, и не давай советов начальству. Оно само знает, как поступить…
В самом деле, нога у Тараненко зажила. Шагал он во всяком случае довольно быстро, и Серегину приходилось даже прибавлять шагу, чтобы не отставать. План был такой: ознакомиться в штабе с обстановкой, побывать в только что освобожденном Горячем Ключе и оттуда пойти в части, ведущие бои под Краснодаром. На том, чтобы выяснить обстановку, настоял Серегин, втайне надеявшийся увидеть подполковника Захарова и узнать что-нибудь о Галине.
Возле хаты, где помещался один из отделов штаба, Серегин столкнулся с широкоплечим солдатом в ватнике. Рассеянно ответив на приветствие, Серегин прошел было мимо, но вдруг остановился, удержанный смутным воспоминанием, что этого бойца он где-то уже видел. Боец смотрел на него спокойными глазами, голубевшими на загорелом лице, как васильки на пшеничном поле.
— Донцов! — сказал Серегин. — Здравствуйте!
— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, — улыбаясь, ответил Донцов, видимо довольный тем, что корреспондент узнал его.
— Как дела?
— Да вот вызывали, — Донцов повел головой в сторону хаты, — рассказывал кое-что. Я ведь из разведки ухожу.
— Вот тебе и на! Почему же?
— По состоянию здоровья, — сказал Донцов и, уловив недоверчивый взгляд Серегина, объяснил: — В аккурат перед наступлением был я в разведке и попал в такой переплет, что пришлось несколько часов без движения на голой земле пролежать. Думал, душа во мне вымерзнет. Ну, в общем обошлось благополучно, только стал я после этого кашлять, не часто, да здорово, подопрет — удержу нет. Ну, а какой же из меня разведчик, если я кашляю? Вот и приходится менять специальность.
— Ну, ничего, — пробормотал Серегин, не зная, что сказать в утешение. Но Донцов, оказывается, и не нуждался в утешении.
— Видите ли, товарищ старший лейтенант, — сказал он, — разведка, она не по моему характеру. Во-первых, больно тихое дело: сходишь в поиск, потом неделю без дела сидишь. Другой раз аж совестно станет. В обороне-то еще ничего, а в наступлении… А пехота — она всегда при деле! Ну, а во-вторых, нервы сильно расшатываются, потому — приходится свою натуру ломать. Бывало, схватишь его, поганца, тут бы вдарить его об землю, как он того заслуживает, и дело с концом! Так нет, должен ты его доставить в целости и сохранности, да еще другой раз приходится его, сукиного сына, на своем хребте нести. И опять же сдерживаешь себя изо всех сил. А от этого в руках постоянно нервный зуд…
— Понимаю, товарищ Донцов, — смеясь, сказал Серегин, которому все больше нравился этот невозмутимый степняк. — Желаю вам на передовой подлечиться.
— Спасибо на добром слове.
— Да, а было у вас что-нибудь новое? — спохватившись, спросил Серегин.
— Да ничего особенного. Хотя, — тут Донцов ухмыльнулся, — была одна деликатная операция.
— Ну-ну, расскажите!
— Рассказывать особенно нечего. Вспомнил молодость, провожал одну барышню… через линию фронта.
— Какую барышню? — почему-то холодея, спросил Серегин.
— Так из себя ничего, — шутливо продолжал Донцов, — чернявенькая и ростом хороша…
— А кто же она такая? — стараясь не выдать волнения, спросил Серегин.
— Одета в гражданское. Я так понял — разведчица-партизанка она. Только работает не как мы, грешные, поблизости и гуртом, а поглубже и в одиночку.
Серегин провел языком по пересохшим губам и уже собирался было задать еще вопрос, но Донцов опередил его.
— И скажите, товарищ старший лейтенант, — с искренним восхищением произнес он, — какие ж бывают девки отчаянные! Был момент, попали мы с ней в такой переплет, что у меня аж озноб по спине прошел, а она хоть бы бровью повела. Я ей потом сказал: «Ну, ты, Наталья, настоящий казак в юбке». Она только смеется.
— Наталья? — удивленно спросил Серегин.
— Наталья, — подтвердил Донцов.
Наступила долгая пауза.
— Ну, до свиданья, товарищ старший лейтенант. Приезжайте к нам.
Донцов осторожно пожал своей Медвежьей лапой руку корреспондента.
Посещение штаба оказалось неудачным. Подполковник Захаров уехал куда-то. Огорченный, ничего не узнав о Галине, Серегин вернулся к ожидавшему его Тараненко. Здесь же они встретили одного знакомого майора из санотдела, который, узнав, что они хотят попасть в Горячий Ключ, скептически заметил:
— Не знаю, как вы туда доберетесь. Дорога от Семигорского до Горячего Ключа на протяжении десяти километров минирована в пять слоев.
Корреспонденты изумились, но решения своего не изменили.
Уже в темноте Серегин и Тараненко пришли в село, стоявшее еще недавно на самой линии фронта. Очутившись на безлюдных, изрытых воронками улицах, вдоль которых чернели развалины, корреспонденты усомнились, удастся ли им найти ночлег.
— Придется развести костер, да возле него и переспать, — сказал Тараненко после того, как они с полчаса пробродили по селу.
Серегин при этом почему-то вспомнил, что Тараненко пишет стихи. Вся его прозаическая натура, человека, любящего тепло, запротестовала против такого романтического ночлега.
— Костер — хорошо, — пробормотал он, — но лучше давай еще поищем хату с крышей.
В стороне вдруг блеснул огонек. Путники двинулись туда, не разбирая дороги, и вскоре подошли к домику, сохранившему стены и крышу. Серегин постучал. Дверь от энергичного удара открылась. Путники вошли в темные сенцы и при свете фонаря обнаружили еще одну дверь, из-за которой после стука раздался резкий голос: «Войдите!» Корреспонденты вошли.
Большая комната тускло освещалась коптилкой. Справа выступала печка, в которой горел огонь. Молодая рослая девушка подсовывала в печь щепки и хворост. На кровати сидела старуха с перевязанной щекой, обнимавшая мальчика лет пяти. Увидев вошедших, мальчик испуганно прижался к старухе. Возле кровати на табуретке сидел старик с рыжеватой бородкой клином. Всю левую половину комнаты занимало странное возвышение, похожее на эстраду, на котором стояли простой стол и две скамейки.
— Добрый вечер, — сказал Серегин. — Переночевать у вас можно?
Девушка и головы не повернула. Старуха молча смотрела на вошедших.
— А чего ж нельзя, — ответил старик, поглаживая острые коленки большими узловатыми руками, — места всем хватит. Только вам придется на сцене спать, — и он кивнул на возвышение. — Зараз повечеряем, и ложитесь, отдыхайте.
Путники с удовольствием разделись.
Девушка поставила на стол дымящуюся картошку, плоские кукурузные лепешки и чугунок с компотом. Серегин достал из вещевого мешка хлеб и сахар.
— Горячий Ключ когда освободили? — спросил Тараненко, чтобы завязать разговор.
— Два дня назад, — ответил старик.
— Быстро же вы переехали.
— Куда — переехали? — удивился старик.
— Ну, сюда, домой.
— А мы отседова и не уезжали.
Теперь удивился Тараненко:
— Как же — не уезжали? Ведь здесь проходила линия фронта.
— Не-е. Фронт отседова был в трех кварталах, под самой горой. А мы здесь, на своей земле, — спокойно объяснил старик. — Да вы сидайте вечерять. — Он придвинулся к столу и посадил к себе на колени малыша.
— А чего ж бабушка не садится? — спросил Серегин. — Зубы болят?
— Ей твердого нельзя. Она у нас раненая. Как немец почуял, что ему не удержаться, — стал палить почем зря, абы боеприпас израсходовать. Ну, а она вышла в сенцы. Говорил ей: сиди, мать. Нет, вышла. Ну, ее и садануло в щеку осколком стекла.
— Как же вы жили? — спросил Серегин.
— Так и жили.
Оказалось, что из всего села эвакуировалось только десять семей. Когда фронт подкатился к Семигорскому, жителям предложили выехать за перевал. Но колхозники, среди которых был и старик, приютивший корреспондентов, пошли к командиру полка, занимавшему рубеж, впереди села, и спросили, будет ли полк отступать дальше.
— Нет, — твердо ответил командир, — отступать дальше не будем!
— Добре! — удовлетворенно сказали колхозники. — Так и мы останемся рядом с вами.
И колхоз занял «долговременную оборону». Оказалось, что «сцена», на которой стоял стол, — это блиндаж на четыре человека, отрытый стариком. В блиндаже семья отсиживалась, когда немцы обстреливали село. Но в общем старику посчастливилось. За все время боев немцы разбили у него только сарай, в котором стояла корова.
Старшая дочь старика, Христина, жившая в Горячем Ключе, приходила к родителям на другой день после освобождения и оставила им внука.
— Напуганный, — сказал старик, гладя внука по головке. — Как вы вошли, он вас за немцев принял.
