Сергей Лойко - Аэропорт
Все опять в лежку. Смех такой живой и заразительный, что передается Алексею, который со дня Ксюшиной смерти ни разу, наверное, не улыбнулся.
Самый молодой из них, Светозар, позывной «Светик», девятнадцатилетний студент второго курса журналистики из Одессы, похоже, еще не брился ни разу в жизни, встает, отходит в сторону, достает телефон. Сообщений нет. Нет зоны покрытия.
Отец Светика — кадровый военный. Полковник. Российской армии. Когда Светику было четыре, родители развелись. Они жили тогда по месту службы отца, в Рязани, где тот преподавал в Высшем училище ВДВ. После развода мама со Светиком уехала к своим в Одессу, работает в салоне красоты стилистом-парикмахером.
Отец приезжал к ним за все время раза три, а Светик столько же раз ездил к нему. У отца другая семья. Двое детей, Светику — младшие брат и сестра. Забавные. Любят его. Они в Питере живут. Отец теперь там в академии преподает.
Последний раз Светик разговаривал с ним по телефону из Песок четыре дня назад, за день до того, как уехал с ротацией в Аэропорт. Светик — дважды доброволец. В КАПе все добровольцы. В ад по приказу не посылают. Он и в армию добровольцем пошел в самый первый день необъявленной войны, хотя под бронь попадал — дневное отделение. И в Аэропорт добровольцем поехал.
— Ты понимаешь, что будешь там стрелять в своих братьев? — спросил отец тоном диктора российского телевидения, когда узнал, что Светик на войне.
Тот ему до этого говорил, что, мол, все нормально, учусь и все такое.
— Пап, мой братик еще маленький, а этих братьев я сюда с оружием не звал.
Вот и поговорили.
— Светик, иди‑ка сюда, сынок, — кричит позывной «Чикатило», тридцатисемилетний агент по недвижимости из Харькова. Говорит, его позывной должен наводить ужас на врага. Чикатило, кто не знает, — рекордсмен-насильник, убийца и людоед из Ростова, который в 80-х и 90-х, пока его не поймали, зарезал больше пятидесяти человек, в основном женщин и детей. — Будь любезен, у меня все руки в масле. — Он и чай пьет, и автомат чистит. Непонятно, как ему удается делать и то и другое одновременно, но на войне и не такое бывает. — Принеси, пожалуйста, баночку пива из холодильника, и себе захвати заодно.
— Из холодильника? — недоверчиво переспрашивает Светик. — Я не пью, вообще‑то.
— Тогда кока-колу возьми себе оттуда, — продолжает Чикатило, не поднимая глаз от своего оружия.
Все молчат. Отворачиваются, давятся смехом, но молча. Пользуются передышкой. Гоняют чаи.
— Хорошо, — говорит Светик, — а где это?
— А там вон две здоровенные [ред. — холодильные] камеры лежат, прямо перед вторым рукавом. Под подоконником. Не видел, что ли?
— Видел, но ведь света нет. Как же они работают?
— А зачем им электричество, когда комнатная температура плюс ноль?
— Понял, иду.
Светик направляется за пивом и кока-колой. За ним на расстоянии следуют его новые, добрые, заботливые, старшие братья-по-оружию. Алексей знает отгадку. Он сам в свое время через это прошел, и ему жалко Светика. Но он не может ломать кайф ребятам. Да и Светику нужна психологическая закалка.
Светик встает на колено перед одним из «холодильников», как солдат перед вечным огнем, чтобы не маячить в окне на глазах у снайперов, поднимает тяжелую крышку, делает один глубокий вдох и падает носом в холодильник. У Светика обморок.
Светику кладут на лоб мокрую грязную тряпку.
В принципе, в описании всех, живых и неживых, предметов в Аэропорту определение «грязный» является ключевым. Грязное здесь все. По тому же определению.
В Аэропорту грязь отличается от всего остального, как черное от серого. Других цветов здесь нет. Хотя не так: еще бывает красный — кровь. Синий и желтый — флаг.
Небо серое, все остальное преимущественно черное с вкраплениями серого. Небо здесь бывает только серое — днем, и черное — ночью.
В небе не бывает ни облаков, ни звезд, ни солнца. Только дым, дождь и снег. Дым черный. Дождь и снег — серые.
На снегу кровь. Сначала красная. Потом черная. Снег тает. Кровь, смешанная с водой, становится серой.
Как и было сказано...
В холодильнике, как можно догадаться, нет ни кока-колы, ни тем более пива. А есть два неподвижных и неживых предмета. Два трупа. Во втором — один. Итого: три трупа сепаров.
Историю этих трупов еще раньше поведал Алексею тот же Панас.
— Это экипаж русского танка, который подбил парень с ПС.[140] Он был без броника, стрелял со второго этажа. И осколок от его же разрыва отлетел назад, прямо ему в сердце. Он умер, а экипаж горящего танка выскочил, но ребята их ликвидировали. Они пролежали на взлетке почти пять дней. Наши выходили на сепаров и просили забрать трупы, но никто с той стороны за ними не пришел. Вонь и собаки, трупоеды, уже всех достали, и ребята положили трупы в два холодильника. Холодную воду и пиво в таких продают — на море, в кафешках, магазинах.
Бойцы скоро привыкли к этому зловещему антуражу и называли сепарские трупы «дневальными».
На крики ребят прибегает Доктор Айболит Сергеич. Дает Светику понюхать нашатыря. Тот потихоньку приходит в себя.
— Хлопцы, достали вы уже всех с этой вашей шуткой, — ворчит Сергеич, уложив голову Светика себе на колени и продолжая смазывать его виски нашатырем. — Вы скоро чучела из них будете делать и Хеллоуин здесь устроите.
— Хеллоуин в октябре, — вслух сам себе говорит Алексей.
— Да тут у нас каждый день Хеллоуин, — продолжает Сергеич. — Ну правда, шутка ваша с мертвецами воняет уже так же, как они, мать вашу. Вот в наше время в армии были шутки посмешней.
И доктор рассказывает окружившим его бойцам, как в советское время в их ракетной части на Дальнем Востоке, под Читой, одного туркмена или узбека из роты охраны с непроизносимыми именем и фамилией, «короче, Фарихулла какой‑то», послали к бабам на кухню с ведром за... менструацией.
— Он головой кивает, как додик, а произнести не может, — давясь от смеха, продолжает Сергеич. — Тогда ему на бумажке написали по складам заглавными буквами «МИН-СТРУ-АЦИЯ», чтобы он просто показал бабам ведро и записку вслух зачитал.
— И что? — спрашивает пришедший в себя Светик, отстранившись от доктора и прислонившись к сепарскому гробу спиной. — Показал и прочитал?
— И показал, и прочитал, — умирает со смеху Айболит. Из глаз его текут слезы.
— Не смешно, — серьезно говорит Светик.
Остальные тоже не особенно веселятся. Один только доктор вытирает грязное лицо еще более грязной рукой и уже в последних судорогах своего затихающего приступа смеха говорит:
— Я вам уже рассказывал, наверное. Ну, правда ж, умора? — И меняет тему незадавшегося разговора: — Вы слышали, кстати, последнюю новость? Наши захватили целый взвод русских десантников возле Дебальцева! На трех БТРах. Те сказали, что заблудились! Представляете, заблудились так, что под Дебальцевом оказались, ага!
«Заблудились, твою мать! — думал Алексей, пока ненавязчиво фотографировал Светика, прислонившегося спиной к холодильнику с «дневальными». — «Кто послал вас на смерть недрожащей рукой?»
Есть, есть, как ни крути, во всем этом необъяснимое, дьявольское обаяние зла. Журналисты западные, особенно американские, в этом случае мало чем отличаются от своих политиков. Ключевое слово у них при этом ЯКОБЫ. Якобы русские якобы вторглись. Задолбала уже эта ЯКОБЫ политкорректность. Ну, представьте себе на секунду всех этих репортажников в июне 1941 года. «Вот что бы они тогда писали и как, если бы немцы валяли ваньку, как Путин, и не признавали вторжения? — продолжил внутренний монолог Алексей. — Взять хотя бы мою коллегу Кэтлин, которая вообще мыслит не новостями, а газетными абзацами, пережевывая в сотый раз одну и ту же жвачку, вброшенную на рынок новостными агентствами еще утром».
Алексей мысленно развивает тему, то есть что и как написала бы Кэтлин в 1941 году.
«Los Angeles Herald.
20 июля 1941 года.
Репортаж штатного корреспондента Кэтлин Дж. Уотерс из Лондона. (Еще чего, на войну ехать? Лондон тоже бомбят!)
Отряды так называемых сепаратистов, или, иначе говоря, пронемецких боевиков, продвинулись на сотни миль внутрь СССР, захватив Минск и окружая Киев. Они действуют по всему фронту, вооруженные современным оружием при поддержке тяжелых танков, артиллерии и авиации.
В районе населенных пунктов Иловайск и Дебальцево советские войска оказались в котлах окружения.
Министр иностранных дел СССР г-н Молотов упорно называет происходящее прямой агрессией фашистской Германии. «Целые дивизии регулярных войск Вермахта вторглись на нашу территорию, — заявил Молотов в интервью. — Мы несем огромные потери и нуждаемся в поддержке всего прогрессивного человечества».
Немецкие власти, однако, отрицают свое участие во внутреннем конфликте в западной части СССР. «Наших войск в СССР нет, — заявил в интервью министр иностранных дел Германии Риббентроп. — Нашу форму можно купить в любом хозяйственном магазине, и, кроме того, сепаратисты вооружены советскими танками Т-34 и «Клим Ворошилов», а также системами залпового огня «Катюша», отбитыми в боях у правительственных частей. Более того, плохо подготовленные советские летчики бомбят собственную территорию и собственную армию».
