Богдан Сушинский - Река убиенных
Дзюбач знал, что для знакомства с новым командиром бойцов полагалось построить, сделать перекличку… И был очень удивлен, когда лейтенант отменил построение, сказав, что сначала нужно познакомиться и поговорить с людьми в нормальной, «человеческой» обстановке.
Прежде всего он пошел в артиллерийскую точку, где в специальных отсеках-капонирах стояло два орудия. Лейтенант понимал, что пока противник — на противоположном берегу и поначалу бои будут вестись не за дот, а за Днестр, за переправы, участие в них дота будет зависеть исключительно от меткости пушкарей. А хотелось, чтобы оно было заметным.
— Стрельба напрямую — это понятно, — обратился он к младшим командирам. — А если по дальним подступам, по закрытым целям?
— Да что вы волнуетесь, лейтенант? Мои гайдуки свое дело знают, — снисходительно, чуть ли не похлопывая нового коменданта по плечу, успокоил его командир артиллерийской точки сержант Крамарчук. — Все ориентиры засечены, таблицы для стрельбы имеются. Одно только плохо.
— Что именно? — напрягся Громов.
— Проверить их пока невозможно. Куда ни пальни — везде свои. Можно бы и пальнуть, так ведь не поймут, обидятся.
— Ничего, долго томиться вам не придется. А пока проверим себя без пальбы. Расчет, первое орудие к бою!
— Гайдуки, первое орудие — к бою! — сразу же по-своему «уточнил» команду Крамарчук. Лет двадцати шести — двадцати семи, чуть выше среднего роста, широкоплечий, грубоватое, но все же привлекающее сдержанной мужской красотой скуластое лицо, отменная, «гренадерская», как говорили у них в училище, выправка… Глядя на этого «гренадера», Громову трудно было поверить, что Крамарчук не кадровый военный (он узнал это от Дзюбача); что армию он отслужил еще несколько лет назад и до самой войны работал машинистом каменного карьера. Уж больно отчетливо виделось ему в этом парне нечто истинно солдатское.
Бойцы привели орудие в готовность за считанные секунды и потом, по команде младшего сержанта Газаряна (как и командир второго орудия младший сержант Назаренко, Газарян был направлен сюда из кадровой части), произвели семь условных выстрелов по различным целям. Получалось вроде бы неплохо. Но все же Громова неприятно поразило то, что оба расчета вели себя слишком раскованно. Словно решили, что их загнали в этот дот, чтобы «поиграться в войну».
— Четче надо действовать, младший сержант Газарян, — прикрикнул Громов. — Четче и ответственнее. Ваши бойцы должны чувствовать вашу строгость.
— Это… если на плацу, по-командирски, — попытался вступиться за него Назаренко, однако Громов резко прервал его и потребовал повторить «боевую тревогу» для обоих расчетов.
На этот раз каких-то особых претензий к сержантам у него не было.
— Ну что ж, если они так же четко будут действовать и в бою… — скупо похвалил Громов Крамарчука, уходя из артиллерийской точки, — то по крайней мере первый бой мы выиграем.
— Почему только первый?! — обиделся Крамарчук. — Да сюда бы еще пару пушек, и мои гайдуки перекрыли бы Днестр на двадцати километрах! Несколько тренировок — и они будут работать на орудиях, как циркачи на трапециях.
— У вас богатая фантазия, сержант, — коменданту не понравились вольготные манеры Крамарчука. Громов считал, что в любом солдатском деле по-настоящему можно положиться лишь на людей спокойных, уравновешенных, умеющих почитать каноны воинской дисциплины. А Крамарчук, при всей его «гренадерской» выправке, слишком уж смахивал на деревенского шалапута. — Продолжайте работать с отделением. Должна быть полная взаимозаменяемость номеров. И поднесите к отсекам побольше снарядов. В бою это облегчит вам жизнь.
— В бою? Да пока дело дойдет до боя…
— Я не пророк, сержант. Да и вы на эту роль тоже не подходите.
«Увидим, как ты будешь вести себя, когда здесь запахнет не только порохом, но и смертью, ба-ла-гур! А вот в том, что мы с Крамарчуком действительно чуток похожи — майор прав. Сугубо внешне, надеюсь».
— Товарищ лейтенант, — появился на его пути старшина. — Хлопцы вновь просят разрешения искупаться. Жара, вода теплая, фашисты пока что далековато…
— И что вы предлагаете, старшина? Устроить на Днестре гарнизонный пляж, как в Одессе?
— И все же надо бы уважить — так я мозгую, — сник, но не сдался Дзюбач. — Может, в последний раз в Днестре своем купаемся. Тут уж сам бог велел.
— Разве что Бог, — развел руками Громов, чуть поколебавшись. Ему не хотелось начинать знакомство с гарнизоном с того, что он «не уважил». Хотя все его естество решительно протестовало сейчас против вольности.
— …И отец-командир, — уточнил Дзюбач.
— Придется вступать в отцовство. Выставьте у дота часового — и командуйте.
— Каравайный за часового останется, механик наш. С детства реки побаивается, как нечистый — креста.
* * *Вода оказалась на удивление теплой и какой-то… бархатно нежной. Тем не менее люди входили в нее молча, сосредоточенно вглядываясь в течение. Никто не радовался реке, не радовался избавлению от жары и солдатского пота, и уже одно это казалось весьма странным. Они, не стесняясь, раздевались догола и входили в Днестр молча, словно погружались в библейские воды Иордана, которые должны были смыть с них все прегрешения. Входили медленно, долго и торжественно. Вот только сохранялась ритуальность сия недолго.
— Эй! Смотрите, смотрите: труп! Братцы, утопленник! — неожиданно завопил худенький, почти мальчишеского телосложения Иван Роднов — самый юный в гарнизоне, бросаясь назад, к берегу.
— Чего ерепенишься?! — на удивление хладнокровно попытался «успокоить» его старшина.
— Так ведь утопленник!
— Ну и что? Вон еще один. — И хотя труп проплыл почти в метре от него, к берегу так и не отступил. — Теперь их всегда будет много. Так что привыкай.
— Как же привыкать к такому-то? — заскулил Роднов, оказавшись на берегу.
— А вот так, — пробасил старшина. — Хоронить теперь некому и некогда, а потому предавать не земле, а реке… Не Днестр это теперь, а река убиенных…
Вместо того чтобы тотчас же окунуться, поплавать, бойцы так и стояли в этой «реке убиенных» — кто по пояс, кто по грудь, — настороженно вглядываясь в течение, в речную глубину, словно забыли, зачем вошли в Днестр, а может, пытались разглядеть в его водовороте свою собственную фронтовую судьбу. Разглядеть, загадать на нее и смириться.
Ну а тройка самолетов появилась из-за холмов так неожиданно, что так и не раздевшийся лейтенант едва успел скомандовать: «Рассредоточиться! Воздух!»
Скомандовать-то он скомандовал. Однако ни один солдат на его крик не отреагировал: «река убиенных» словно бы околдовала их. Это были ее жертвы, и она не собиралась отпускать их.
Будто понимая обреченность людей, ни одного выстрела по ним летчики так и не сделали. Уверовавшие в свою карающую миссию, они разворачивались над лесом и друг за другом направляли свои машины на окопы пехоты, на невидимые отсюда позиции артиллеристов и на хорошо просматривавшийся со стороны реки дот.
С ужасом наблюдая, как немцы сбрасывают бомбы на «Беркут», Громов лишь бессильно сжимал кулаки. Все его безоружное, застывшее в воде голопузое войско выглядело теперь жалким и ничтожно беззащитным. Как комендант он был потрясен. Как он вообще мог согласиться на это идиотское купание?! Ведь летчикам ничего не стоило уничтожить весь его гарнизон прямо в воде. Две бомбы, шесть пулеметных очередей — и от его гарнизона… Господи! Это ж надо было клюнуть на чье-то дурацкое «уважить»!
Тем временем бойцы начали приходить в себя. Они молча, словно вдруг все до единого онемели, выбирались из реки, хватали одежду и, суетливо напяливая ее на себя, умоляюще посматривали на проносящиеся над их головами самолеты: «Только бы не спикировали, только бы!»
Бомбы рвались почти рядом, осколки ложились еще ближе, и лишь удивительным солдатским везением, непостижимым фронтовым случаем можно было объяснить то, что до сих пор никого из бойцов «Беркута» даже не ранило.
Кое-кто из солдат гарнизона уже попытался бежать к доту, но Громов властно приказал всем вернуться и рассредоточиться под речным обрывом. Он успел сделать это как раз вовремя, поскольку появившаяся из-за тех же холмов еще одна тройка штурмовиков теперь уже пошла прямо на них, на прибрежные окопы, вспарывая пулями и холмы, и мелководье, и само поднебесье.
— А ведь самым хитрым оказался тот, над кем все подтрунивали — Каравайный, — добродушно проворчал Дзюбач, когда и этот налет наконец закончился.
— Это ж почему? — почти машинально поинтересовался лейтенант.
— Он один спокойно отсиделся в доте, посмеиваясь и над нами, грешнопупыми, и над бомбоплевателями.
— В таком случае не хитрый, а мудрый. Если, конечно, и в самом деле предвидел нечто подобное.
