Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2
Петру снилось, будто он лежит дома на полатях, а мать, отстряпавшись, почему-то одна сидит за столом, уставленным едой, и грустно смотрит на окно, завешенное одеялом. Ее неподвижность и то, что она смотрела на окно, завешенное одеялом, волновали Петра, он пытался встать и не смог: кто-то большой и сильный прижимал к полатям. Тогда он рванулся отчаянно, готовый насмерть бороться с неведомой силой, пытавшейся сковать его.
— И чего ты бесишься? — услышал он голос Мыколы Сапуна, услышал явственно, совсем рядом, и понял, что и мать, и стол, уставленный едой, — все это лишь приснилось. А Мыкола продолжал гундосить: — Бужу тебя, бужу — не шевельнешься, будто помер, хотя и посапываешь носом. А потом вдруг так рванулся, что башкой своей лицо мне чуть не раскровянил.
Петро проснулся уже окончательно, он уже вспомнил, зачем они с Мыколой пришли в эти края и как, найдя вместо Слепышей лишь пожарище, убежали в лес, сидели там и спорили о том, как им следует поступить теперь. Петро тогда прямо заявил, что надо возвращаться к Григорию, считал, что предложение его — единственно разумное, поэтому очень удивился, когда Мыкола возразил, помотав головой:
— Не в моих правилах, пообещав, с половины пути вертаться.
— А что мы с тобой сейчас сделать можем, что? — стоял на своем Петро. — Или ты знаешь, где искать Василия Ивановича теперь?
— Кого искать? Как ты его назвал? — моментально вцепился Мыкола, какое-то время помолчал в ожидании ответа, а потом заговорил, будто продолжая думать: — У одного человека — два имени… Выходит… Тут и ребенку малому должно быть ясно, что из этого вытекает… Может, в Степанково след его нащупается?.. Кем он, говоришь, у вас в деревне был?
Кем Василий Иванович был в Слепышах — об этом Петро словом не обмолвился, об этом Григорий упомянул, когда задание давал. Поэтому Петро промолчал. А Мыкола, похоже, и не ждал ответа, он вел свои рассуждения:
— Если он одновременно был старшим полицейским и старостой деревни, то и следы его около полицаев искать надо… Вместе в Степанково пойдем или как? — спросил тогда Мыкола и сам себе ответил: — Нет, одному мне будет спокойнее. Вдруг ты на знакомого там нарвешься?
Он снова исчез на весь долгий летний день, а Петро отсиживался в лесу. И нисколечко не боялся: почему-то верил, что Мыкола на подлость не способен.
Вернулся Мыкола только перед самым заходом солнца. Выложил из карманов семь картофелин, краюху черствого хлеба и лишь тогда сказал:
— Большой, по теперешним временам — огромной, шишкой он стал. В начальниках всей полиции ходит!.. До него пробиваться я не осмелился, но его чернобровку уловил, наказал ей, чтобы доложила ему обо мне. Так что завтра на свиданку с ним самим пойду.
Они, прижавшись друг к другу, скоротали ночь, а на рассвете Мыкола опять ушел в Степанково. И вот только сейчас вернулся. Через пять суток вернулся.
Как и в тот раз, Мыкола выгрузил из карманов несколько картофелин и сказал, очищая одну из них:
— Подстрелили его.
Василия Ивановича подстрелили? Да кто осмелился поднять на него руку?
Словно разгадав его мысли, Мыкола ответил:
— Многие ли знают, кто он такой? Для народа — он вражина клятый, вот и подстрелили… Поди, жалеют, что не до смерти.
— И здорово его? — пересилив растерянность, спросил Петро.
— Разное люди болтают, — пожал плечами Мыкола.
Молча расправились с картошкой, посидели, прислушиваясь к шорохам ночи. Первым опять заговорил Мыкола:
— Завтра вместе в Степанково пойдем. Надо наверняка моментом пользоваться, пока они сняли оцепление.
— Какое оцепление? — насторожился Петро.
— А с чего я пять суток пропадал? Все дороги, все тропочки вокруг Степанкова гады заставами перекрыли!.. Может, повезет и наскочим на нее…
— На Нюську?
— Нет, на мадам Нюсю, — поправил его Мыкола. — Тебя она знает, с тобой-то, может, и поговорит. А мне, человеку ей неизвестному, после той стрельбы одному и приближаться к ней никак нельзя: шумнет, и оборвется моя дороженька жизни!
Только несколько дней Петро пробыл вместе с Мыколой, ничего особенного за это время вроде бы и не произошло, но почему-то полностью признал в нем старшего над собой. Вот и сейчас, хотя очень хотелось спросить, а что ему, Петру, говорить надо будет, если с Нюськой встретится, он промолчал, веря, что Мыкола, когда все продумает, обязательно и подробно проинструктирует.
Когда солнце уже приподнялось над деревьями, Мыкола тихо сказал, будто скомандовал:
— Самое время, пошли.
Серединой дороги, не пытаясь укрыться от чьих-либо глаз, вошли они в Степанково. Петро сразу же заметил, что оно совсем не похоже на то, каким он знал его еще год назад. И дома те же, и люди одеты так же, но все равно не то. Будто что-то большое украдено у солнца, сверкающего на голубом небе, и у людей, среди которых Петро ни одного такого не увидел, чтобы шел спокойно, гордо, как раньше хаживали: все спешили куда-то; чувствовалось, каждый старался как можно меньше быть на виду у других.
— Вот они, его хоромы, — тихо сказал Мыкола, чуть сжимая локоть Петра.
Дом как дом. Рядом стояли такие же. Но у калитки этого неторопливо прохаживался полицай. С карабином за спиной. Да еще на крыльце сидел тот краснорожий, который раньше в Слепышах появлялся обязательно с прежним начальником полиции. Когда Демшу смерти предали. И во всех прочих подобных случаях.
Они уже почти миновали дом, и вдруг на крыльцо вышла Нюська. Она осунулась, побледнела, но, как показалось Петру, стала еще красивее. Она что-то сказала краснорожему, и тот сразу же развалисто зашагал куда-то.
В другое время, скажем, год назад, Петро просто окликнул бы Нюську или подошел к ней, а сейчас это отпадало. И тогда Петро вскрикнул и запрыгал на одной ноге, будто подвернул или поранил другую. Расчет оправдался: Нюська оглянулась на вскрик, узнала Петра и, чуть помедлив, решительно зашагала к нему. Мыкола немедленно сорвал с головы кепочку и закланялся, словно завели его, а Петро все прыгал на одной ноге и тихонько поскуливал.
Вот Нюська уже совсем рядом. Ее глаза посуровели, как только зацепились за Мыколу. Петро торопливо шепнул:
— Мы от самого Григория. С поручением.
— После обеда разочка два еще пройдитесь здесь, — так же тихо ответила она и тут же щелкнула Петра по затылку, да так ловко, что его фуражка шлепнулась в пыль.
Полицай, торчавший у калитки, одобрительно хохотнул.
Мыкола схватил Петра за руку и почти поволок его, прихрамывающего, в ближайший переулок.
Нюська, сдерживая волнение, изо всех сил стараясь не выказывать его полицейскому, степенно прошла к дому, неторопливо поднялась на крыльцо и лишь в сенях, словно враз обессилевшая, на несколько минут прильнула плечом к бревнам стены.
Думала, что совладала с волнением, но Василий Иванович только глянул на нее и сразу же ворчливо сказал, сворачивая цигарку и глядя в глаза Нюськи:
— Ну, выкладывай, что еще у тебя стряслось?
— Петька здесь, гонцом от какого-то Григория. С ним и тот, который тогда ко мне подходил.
Петька здесь? Гонцом от Григория? А почему не от Каргина?
Эти вопросы будоражили, заставляли немедленно предпринять что-то. Он уже подумал, а не позвать ли Петра сейчас, но тут Нюська в сердцах сказала, будто выругалась:
— Опять этого головастика черт несет!
Василий Иванович, матюкнувшись про себя, поудобнее улегся спиной на подушки и страдальчески нахмурился: сам Трахтенберг, который и сегодня уже побывал здесь, сказал, что пока ничего определенного, обнадеживающего обещать не может.
— Нет, нет, не беспокойтесь, я только на секунду забежал. Чтобы глянуть на вас, справиться о здоровье, — начал пан Золотарь, едва перешагнув порог.
Василий Иванович, улыбнувшись как мог радушно, все же пригласил его присесть, сказал, что раны основательно побаливают, но он уповает на милость божию, немецкого доктора и лекарства, на которые так щедро командование вермахта.
Про лекарства и Трахтенберга приплел исключительно для того, чтобы еще раз подчеркнуть: вот, мол, я какая важная персона, для моего быстрейшего выздоровления господин комендант ничего не жалеет; даже самого начальника госпиталя ежедневно для осмотра присылает.
Когда из-за ранения Василий Иванович оказался не у дел, стало правилом, что, справившись о здоровье, Золотарь сразу же начинал выкладывать новости, вернее — те сведения, слухи и просто сплетни, которые дошли до него за истекшие сутки. Так, позавчера он вдруг доверительно сообщил, что засуха набирает силу. Таким тоном об этом сообщил, будто Василий Иванович сам не знал, что около месяца в районе Степанкова не выпадало ни одного дождя и поникли травы, потеряли свежесть, стали жестковатыми и почти хрупкими резные листья берез, что кое-какие болота обезводели и многие аисты откочевали куда-то, оставив на крышах домов свои гнезда, сейчас похожие на самые обыкновенные кучи хвороста.
