Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая
Что же, учитель Мотовиленко, пожалуй, будет доволен своим учеником. Вот она, винтовка, вот они, гранаты, подвешенные к поясу. Вот они, руки, которые не дрожат, когда стреляют.
Но сейчас его волнуют родные места. Они будят воспоминания. В раскинувшемся на берегу Сиваша селе остались его мать и его детство.
Шутка командующего, думы о матери и налитый борщом желудок приводят его в хорошее настроение. Он легко поднимается с земли, забывая об усталости, и подхватывает винтовку. С матерью он, конечно, может и не увидаться, но это его не беспокоит. Увидится потом, когда кончатся бои.
Командующий обратился с речью к обступившим его красноармейцам. Он сказал немного. Партия и командование сделали все возможное в организации победы над белым генералом. Если красноармейцы будут биться с тем же героизмом, как под Каховкой, победа обеспечена. А в том, что они будут так биться, он не сомневается…
Машина вздрогнула, заколотилась и, протяжно взвыв, рванулась вперед.
Через несколько минут в том же направлении зашагал отряд…
II
Тяжелая пушка под Перекопом непрерывно встряхивала воздух. В деревню, отделенную десятью километрами, удары этой громадины доходили ничуть не ослабленными. Можно было подумать, если на минуту забыть о боях, что это — далекий гром, падающий с неба подобно каменным глыбам. Деревня чутко прислушивалась. Окна и двери широко раскрыты, крестьяне высыпали на улицу и толклись у глиняных заборов, их пестрые одежды смешивались с серой обмундировкой красноармейцев.
Это была граница Таврии. За соленой грязью Гнилого моря проглядывали очертания пустынного, бедного растительностью северного берега Крыма. Когда-то, верно, Крым плавал большим островом в водах трех морей: Черного, Азовского и Гнилого, или Сиваша. Но потом Сиваш обмелел, пересох и стал болотом — в него беспрепятственно теперь заходят воды Азовского моря, когда дуют восточные попутные ветры. Крым превратился в полуостров, связанный с материком тремя воротами: Перекопским перешейком, Чонгарской дамбой и Арабатской стрелкой.
По Арабатской стрелке в 1738 году, во время русско-турецкой войны, прошли войска фельдмаршала Ласси. Армия Ласси, обманув крымского хана, стоявшего с главными силами у Перекопа, двинулась по Арабатской стрелке и, переправившись на полуостров в устье реки Салгира, вышла в тыл войскам хана и захватила Крым.
Наше командование хотело повторить удачный военный маневр; ворваться в Крым по Арабатской стрелке.
При успехе этой операции армия Врангеля не ушла бы из Крыма. Но надо было обезопасить себя со стороны Азовского моря, где гуляла флотилия белых. Под ее неослабным наблюдением находилась эта узкая ленточка земли шириной от полкилометра до трех километров. Нашему флоту дается приказ — выйти из Таганрогской бухты для встречи с врагом. Приказ выполнен не был: неожиданный мороз сковал льдом бухту.
Арабатские ворота, таким образом, закрылись.
Ворота Чонгара. Здесь у разрушенного железнодорожного моста остановилась тридцатая дивизия. Пути дальше нет. Деревянный мост тоже разрушен.
Ворота Перекопа. Бойцы с налету захватили город Перекоп, овладели двумя линиями укреплений и залегли в пятистах шагах от Турецкого вала. Эти пятьсот шагов были гладки, как доска. Сотни вражеских пушек и пулеметов сметали все живое…
На много километров между этими ниточками земли расползся Сиваш, окружая Крым широкой грязной и липкой топью.
В сухие лета крестьяне находят пути через него. Они бороздят его дно на мажарах, направляясь в Армянок на базар. Но осенью и зимой приходится делать крюк в десяток километров, и они попадают в Крым только через перешеек. Сиваш делается настоящим морем.
Врангель, разбитый на равнинах Украины, заперся в Крыму и считал там себя в полнейшей безопасности.
«Население полуострова может быть спокойно, — писал он в своем обращении к буржуазии. — Хотя наша армия и невелика, но даже одной ее пятой хватит на защиту Крыма. Укрепления Сиваша и Перекопа настолько прочны, что у красного командования для их разрушения не хватит ни живой силы, ни технических средств. Войска всей красной Совдепии не страшны Крыму».
III
Шла осень двадцатого года. Красная Армия, стремительно докатившись до границ Крыма, запнулась перед всеми воротами и перед стальной гладью Гнилого моря. Крым был неприступен, как крепость, спрятанная за валом и рвами. Перекопский перешеек походил на Везувий, извергающий тонны свинца на головы наших бойцов.
Везувий бушевал всю ночь с 6 на 7 ноября. Может быть, враги боялись, что в канун великого праздника мы организуем грандиозный субботник по уничтожению ненужного хлама, оставшегося на южном клочке нашей территории. Триста пушек надрывались в неистовом вое. Белые не жалели снарядов. Европа охотно подвозила им пополнение.
К утру все смолкло. Тяжелое оружие, как запоздавший пес, все еще лаяло настойчиво и яро. Но и оно скоро замолчало, и стало тихо, как в пустыне, тихо, как на необитаемой земле.
Оркестры, вдруг нарушившие гнетущую тишину, пронесли «Интернационал», как знамя, по полям, занятым красноармейцами. Шел первый день великой годовщины Октября. Праздник справлялся скромно. Изнуренные, полуголодные, продрогшие бойцы мечтали об отдыхе, мечтали о празднике, который справят на той стороне. Они готовились к боям.
Невысокий человек в папахе, чуть сдвинутой со лба, в легкой шинели, соскочил с лошади и потребовал к себе членов сельского ревкома. Его лицо, пожалуй, ничем не выделялось среди окружающих лиц. Прямые черты, усы, давно не бритый подбородок, открытый, широкий взгляд. В голосе мягкие ноты. Приказание больше похоже на просьбу. Но оно твердо и кратко и этим отличается от обычного разговора. Лица бойцов настороженно обращаются в его сторону.
Он приветливо здоровается с крестьянами из ревкома, потом не спеша идет с ними по саду. Деревья пусты. Слива созрела. Яблоки сорваны. Осень. Он направляется к самому берегу Сиваша. Справа, вдалеке, заливаются пулеметы. Отдельные винтовочные всплески. Солнечный холодный день. Хорошо видна полоска Литовского полуострова.
Крестьяне показывают ему на колею по Сивашу, накатанную летом. Вот он, Крым. Рукой подать. По дну этого моря можно забраться в самое сердце полуострова, можно обойти врага, зайти ему в тыл, и тогда все неприступные ворота сами раскроются. Но ревкомовцы качают головами. Да, места эти проходимы: летом по ним ездят даже ребята на мажарах, но сейчас осень, осень! Это чертово море загадочно и обманчиво. Оно способно натворить всяких пакостей.
— Глубока ли здесь бывает вода?
— Глубока ли? Бывает с головкой. Здесь много топей, в них потеряется пушка, как пятак в грязи.
Невысокий человек в красноармейской шинели настойчиво глядит на далекие берега Крыма. Обнаженное дно моря подобно потрескавшейся лаве, вырвавшейся из кратера неведомого вулкана. Блестки соли делают ил похожим на руду, На середине отсвечивает вода, в ней купается осеннее, все еще теплое днем, солнце.
Его внимание, казалось, было совершенно поглощено огромной грязной лужей, расстилающейся перед глазами. Члены ревкома пристально следят за его лицом, перехватывают его взгляд влево, в сторону Азовского моря.
— Опасная посуда! — вставляет председатель ревкома.
— А каково настроение села?
— Настроение села? — механически повторяет председатель как бы для того, чтобы лучше уяснись вопрос и обстоятельнее на него ответить. — Со стороны рыбацкой части мы обеспечены. Рыбаки много помогали нам при переправе агитаторов на тот берег, — не спеша докладывает он. — Есть, конечно, и противные нам настроения. Но в общем деревня за нас…
Последние слова выговариваются на ходу.
Они возвращаются к домам, вновь проходят по саду, по пустым дорожкам осени. Пулеметная и ружейная трескотня остается слева. Похоже на то, что где-то в степи ссыпают щебень. Доходят до маленькой хаты, скрытой за деревьями.
Здесь командующий расстается с ревкомовцами и входит внутрь хаты.
Хата мала. Низка. Полутемна, как погреб. В углу лечь. Широкие скамьи. На стенах развешаны карты. Папиросный дым. Папахи и шишаки с огромными вшитыми звездами.
Над картой, положенной на стол, как над колыбелью младенца, склоняются озабоченные лица.
Мнения разделяются. Есть голоса против немедленного штурма. Крым неприступен, как первоклассная крепость. У нас слаба артиллерия. Да она и отстает, тяжелая артиллерия плетется где-то в хвосте. Надо подготовиться, подтянуть резервы, подождать подхода инженерных частей, переформироваться, укомплектоваться…
Командующий молча глядит на карту, по которой бегают нетерпеливые пальцы командиров. Прислушивается к горячим голосам. Наконец поднимается с табуретки и берет себе слово. Смысл его речи таков:
