Гельмут Липферт - Дневник гауптмана люфтваффе
Я увидел русского, который выскочил из облака и искал своего товарища, но продолжал набирать высоту, пока не оказался рядом со своим ведомым. Я снова проверил приборы, осмотрел окружающее воздушное пространство и приготовился к новой атаке.
Но русский, казалось, тоже что-то заметил, потому что неожиданно спикировал в северо-восточном направлении. Я спикировал вслед за ним и определенно мог догнать его, но меня снова охватило внезапно вернувшееся ощущение неуверенности. Вняв своему предчувствию, я набрал 2500 метров и развернулся в направлении аэродрома. Ведомый следовал за мной немного выше. Мы находились еще, вероятно, на 20 километров в глубине вражеской территории, когда раздался громкий удар. Я уже знал, что дальше произойдет, винт замер. Когда моего носа достиг знакомый запах, я начал прикидывать: если машина не загорится и никто из русских не подстрелит меня, то я могу, планируя, пролететь около 20 километров. Этого могло быть достаточно, чтобы достичь наших позиций. В любом случае я был вынужден оставаться в самолете, поскольку у меня не было парашюта. Я спокойно зафлюгировал винт, слегка выпустил закрылки и поплелся на скорости 270 км/ч. Я намеревался лететь на запад до тех пор, пока самолет все еще держался в воздухе. После приземления необходимо было определяться, в чьих руках находится территория: русских, польских партизан или немцев. По крайней мере, обнадеживало то, что ведомый сопровождал меня. Мой самолет терял высоту. Пришло время побеспокоиться о площадке для приземления. Но везде, куда бы я ни посмотрел, был только лес. Разве один пилот недавно не сказал, что «сто девятый» действительно возможно посадить на верхушки деревьев? У меня не было никакого другого выбора. «Подойдите как можно ниже, максимально затормозите машину, а затем мягко опускайтесь на верхушки». Однако трехтонный «Мессершмит» все равно упал бы на лес на скорости 160 км/ч. Это было смертельно. Высота 50, 30, 10 метров. Я уже собирался начать приземление, когда заметил слева от себя маленькое свободное пространство. Его пересекала дорога. Хотя я знал, что резкий разворот на малой скорости, возможно, означал катастрофу, я все же рискнул. Я осторожно посадил самолет «на живот», он подпрыгнул над дорогой и остановился прямо перед лесом на другой стороне. Еще до того, как «Мессершмит» замер, я расстегнул привязные ремни и открыл фонарь кабины. Спрыгивая с крыла, я увидел бегущих ко мне солдат в серой полевой форме. Я был в безопасности. От солдат я узнал, что нахожусь всего в трех километрах от линии фронта и что желательно подготовить машину к уничтожению. Пока мы беседовали, мой преданный ведомый летал вокруг. Убедившись, что я приземлился на своей территории, он умчался на запад. Пехотный лейтенант угостил меня крепкой выпивкой, в которой я нуждался, а потом заминировал мою машину.
Приблизительно в полдень, чтобы подобрать меня, прилетел «Шторьх»[111], но во время посадки он скапотировал и сломал винт. Теперь на маленьком свободном пятачке находились две поврежденные машины. Наконец, на позаимствованном на время автомобиле я добрался до Львова и немедленно послал другой «Шторьх» с несколькими механиками. Они смогли отремонтировать первый «Шторьх», который смог снова взлететь, но мой «Мессершмит» был потерян. Тем же вечером он был взорван, непосредственно перед появлением русских. Наше пребывание во Львове тоже было кратким. На следующий день мы перебазировались в Стрый, и во время перелета я снова сбил вражеский самолет — «Бостон». Мой ведомый также сбил одного русского. Я видел его победу, но он не видел машину, сбитую мною, так что этот «Бостон» не был мне засчитан.
Однажды служба воздушного наблюдения не сумела выполнить свою работу и не предупредила нас о появлении вблизи нашего аэродрома большой группы русских. Когда я увидел ее приближение, то вскочил в свою машину настолько быстро, что взлетел еще перед дежурной парой. Я держал свой «Мессершмит» у самой земли, пропустил русских над собой, а потом набрал высоту. Русские закончили бомбить наш аэродром прежде, чем я набрал высоту, достаточную для успешной атаки, и развернулись на северо-восток. Но на подходе уже была другая группа. Чтобы помешать ей достичь своей цели, я полетел прямо навстречу приближавшейся процессии из 20— 30 машин. Встретив мощный заградительный огонь, я ушел вверх, ища отставших. Но русские сохранили боевой порядок, так что я снова полетел к ним, начав обстреливать самолеты с большой дистанции. Это произвело на русских желательный тревожащий эффект. Ил-2 попытались как можно быстрее сбросить свой груз, и ни одна из бомб не упала на аэродром. Затем русские выполнили привычный разворот и повернули в сторону дома. Но, должно быть, среди них был новичок. Я понял это потому, что он явно еще не знал правил игры. В то время как другие, завершив разворот, исчезли с максимально возможной скоростью, он отвернул вправо вместо стандартного левого разворота и вышел из боевого порядка группы, засмотревшись на топливную емкость, горевшую на нашем летном поле. Все это происходило на высоте около 600 метров и на виду у всех, кто был на земле. Этих немногих секунд для него было достаточно, чтобы оторваться от своих компаньонов и позволить мне приблизиться. Я толкнул рычаг дросселя вперед и снизился, чтобы занять позицию непосредственно позади него. Русский увидел мое приближение, и первая атака не удалась. Я не добился никаких попаданий, поскольку вражеский пилот немедленно ушел в сторону. Я положил машину в почти вертикальный крен и развернулся вслед за ним. Медленно уменьшил скорость и, подойдя к нему как можно ближе, ждал его следующего шага. У меня было время, потому что ему предстоял длинный путь, чтобы добраться до дома.
Я распорядился, чтобы второй обнаружившийся «Мессершмит» — это был унтер-офицер Буххайт — держался в 500 метрах над нами, обеспечивая прикрытие сверху. Тем временем русский пилот сражался за свою жизнь. Он настолько резко тянул ручку управления, что машина вздрагивала и несколько раз позади законцовок ее крыльев возникали конденсационные следы. Едва он попытался выровнять свой Ил, я сразу же открыл огонь. Он был вынужден возобновить разворот, но на его самолете возникли вспышки от нескольких попаданий. Тогда русский на высоте 600 метров начал полупетлю, в которой я не мог следовать за ним. Затем я спикировал вслед за ним, но враг уже выиграл несколько километров. Однако я скоро догнал его, и он опять должен был уворачиваться. Я добился большого количества попаданий, когда русский снова попытался выровнять самолет.
Мои пули, должно быть, повредили его управление, потому что он продолжал оставаться в пологом левом вираже, и я приближался к нему сзади. Через доли секунды мои снаряды врезались в его фюзеляж. Я отвернул и пролетел очень близко от самолета. Именно в тот момент он взорвался. Горящие части рухнули на землю, а я в своем «сто девятом» ощутил всю силу взрыва. Это была моя последняя победа, одержанная в ходе вылетов из Стрыя, потому что 25 июля мы перелетели в Милек[112], а три дня спустя — в Краков. Это ознаменовало начало еще одного «сухого» периода. Контактов с противником было мало, да и чего можно было ожидать почти в 100 километрах от линии фронта. Победу, которую я, в конце концов, одержал 2 августа 1944 г., никто не смог подтвердить, так что ее тоже можно рассматривать как «пустой номер».
В Кракове произошло одно знаменательное событие: между двумя вылетами я женился. Но подробнее о сопутствующих этому обстоятельствах — потом. Хотя об одной вещи необходимо упомянуть. В то время Захсенберг возвращался из отпуска. Он подошел к посту охраны и спросил часового: «II./JG52 базируется здесь? Лейтенант Липферт здесь?» Часовой ответил, что упомянутое подразделение находится здесь, но что тут нет никакого лейтенанта Липферта. Есть гауптман Липферт, который накануне женился. Друг Хейнц был ошеломлен: «Липферт — гауптман и женился? Нет, этого не может быть, он был в общем-то достаточно нормальным».
В течение тех трех месяцев, пока Захсенберг был в госпитале, восстанавливаясь после своего «нервного срыва», мне было присвоено звание гауптмана и я получил Рыцарский крест.
Из Кракова мы перебазировались в Радом, оттуда — в Мжураво, а затем снова в Краков. 21 августа мы поднялись в воздух, чтобы совершить длинный перелет через Венгрию в Румынию, в район Манцара, который был нам хорошо известен. Тем временем я одержал еще две победы и, когда возвратился в прежнюю зону боевых действий, на моем счету были 143 победы. Но мы снова недолго оставались на месте, поскольку русские танки уже приближались к нашему аэродрому. Так как связь со штабом авиакорпуса была потеряна, я должен был принимать решения самостоятельно. Я ни при каких обстоятельствах не хотел, чтобы потом меня обвинили в трусости. Оставление своих позиций без приказа было рискованным делом. Я послал один Bf-109 в штаб корпуса, но прежде, чем он вернулся, первые Т-34 уже катились мимо аэродрома. Теперь я оказался в чертовски щекотливой ситуации. Если бы я остался на аэродроме со своей половиной группы, то, конечно, русские нас просто бы раздавили и машины и пилоты были бы потеряны. На летном поле было 18 или 19 машин, но в моем распоряжении только 12 летчиков! Если я начну эвакуацию аэродрома, а русских удастся снова остановить, то трибунал мне был почти гарантирован.
