Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич
– Так точно, мой комендант!
– Этих скотов невозможно перевоспитать, научить. Они родились скотами, живут скотами и умирать должны как скот! Поэтому, Пауль, объявите мой приказ! Сегодня будут повешены пять человек за этого убитого старосту.
– Есть, герр гауптштурмфюрер! А кого привлечь к ответственности за хищение оружия? Ведь злоумышленник не найден?
– Мда, бессмысленно проводить следственные действия и розыск. Это займет много времени и не даст абсолютно никакого результата! А вот если наказать тех, кто не обеспечил безопасность наших солдат и имущества…
* * *Оберлейтенант звонко зачитывал свеженапечатанный приказ коменданта, а стоявший рядом новый глава деревенского самоуправления «истинный патриот» Георг Берг быстро переводил:
– …кто выйдет из дома после шести часов вечера – расстрел! Кто не сдает сельскохозяйственную продукцию – расстрел! Кто без разрешения покинет свою деревню – расстрел! За неисполнение этого приказа – смертная казнь!
Помощник коменданта перевел дыхание, протер вспотевший лоб и шею несвежим носовым платком и, дождавшись, пока сбившийся с ритма Берг перевел приказ, продолжил:
– За хищение оружия и боеприпасов немецких солдат будут повешены хозяйка дома и ее мать, допустившие проникновение в свой дом злоумышленников и кражу немецкого имущества! За умышленное убийство представителя немецких властей старосты Якова Бубнова будут казнены пять взрослых жителей деревни, от каждого соседнего с местом преступления двора по одному человеку. Они не пришли на помощь представителю власти, когда на него было совершено нападение. Приговор окончательный и не подлежит обжалованию и должен быть приведен в исполнение незамедлительно. Исполнять! – последняя команда была обращена к построившемуся тут же отделению из вооруженных эсэсовцев и двух местных полицаев.
Услышав приказ, они бросились хватать всех подряд из собравшейся толпы, не выбирая, как и было сказано. Никто не утруждал себя поиском, сортировкой, обходом домов. Для простоты исполнения приказа коменданта полицаи при помощи солдат связали заранее розданными веревками семь человек, среди которых первыми были скручены Танькины мать и бабка. Полное досье на семью Полевых уже давно лежало на столе коменданта, и тот факт, что их муж и сын Андрей Полевой служил на пограничной заставе, был коммунистом и командиром, сам по себе давал ему повод уничтожить эту семью без сожаления.
Три солдата хозяйственного взвода ловко сколачивали плаху. Они были ловкими плотниками и, видимо, уже не раз сооружали страшное орудие уничтожения людей. Делали все по-немецки складно, быстро и крепко. Каждый вкопанный на один метр двадцать сантиметров сосновый столб укрепили металлическими скобами и распорками как вверху к перекладине, так и внизу. Зондерфюрер тыловой службы, командовавший столярами, выдал пять кусков новенькой веревки, каждая длиной по одному метру и восемьдесят сантиметров. Именно столько было предусмотрено полевыми нормами для совершения смертной казни. Немецкая рачительность позволяла экономно расходовать даже средства уничтожения ни в чем не повинных людей.
Зондерфюрер Тилль Герц никогда не служил в армии и никогда не держал оружия в руках, которое ему заменяли счеты и гроссбух. Зато он прекрасно разбирался в бухгалтерии и был квалифицированным товароведом. За эти профессиональные качества его и призвали на Восточный фронт, дав специальное звание и широкие полномочия в целях четкого и бесперебойного снабжения воюющих солдат вермахта всем необходимым для питания, сна, отдыха и расправ. Но главное, по приказу коменданта Хоффмана он вел учет всей изъятой скотины, собранного и сданного немецким властям урожая и осуществлял незамедлительную отправку всей этой продукции в Германию. С Запада в СССР шли эшелоны, набитые техникой, боеприпасами, оружием, солдатами. Навстречу им отправлялись вагоны с коровами, лошадьми, свиньями и тушами забитых животных, а также с зерном, фруктами и овощами, захваченным ценным имуществом. Зондерфюрер Герц и его коллеги вели точный подсчет всего изъятого. Хваленый немецкий учет и порядок высасывали до капельки кровь и жизненные соки из оккупированной страны и ее населения.
* * *Через час после зачтения приказа и оглашения приговора все было готово к экзекуции. Четыре женщины и трое мужчин стояли перед свежевозведенным эшафотом. Издалека он был похож на детские качели, которые есть на всех детских площадках и в парках аттракционов. Их все любят, потому что на них можно улететь к самому поднебесью. Каждый ребенок, раскачиваясь на них, чувствует себя отважным летчиком, птицей или аэропланом. Какие свободные, легкие и радостные мысли посещают всех в этом безудержном полете! Сколько веселых и счастливых часов детства пролетели на этом замечательном сооружении, как много нежных слов и признаний слышали они от влюбленных молодых людей, проводящих на них свидания и встречи. Но по воле злого гения, врага людей и садиста вместо сидений и люлек к высокой и крепко сколоченной арке прикрепили петли, превратив восторженное детское развлечение в средство уничтожения всего прекрасного и светлого, в орудие против радости, любви, жизни…
На публичную казнь согнали всех жителей деревни, подняв даже девяностосемилетнюю бабку Паню и безногого деда Афоню. Немцы заставили принести их и просто посадить на землю напротив эшафота. Полицаи Витька и Троценко исполняли важное поручение – они малевали на фанерных табличках текст, исполняя приказ коменданта, с разъяснением грехов «преступников». На пяти досках по-русски написали «Я совершил преступление против германских властей» и на двух оставшихся: «Я виновин в хищении».
– Витёк, надо написать не «виновин», а «виновен». Так правильно. А лучше пиши: «виновна». Они ж баб Полевых будут того… вешать, – внес поправку учитель Троценко, оглядев работу напарника. Тот в ответ громко харкнул и, бросив кисть в сторону, зло зыркнул на своего подельника:
– Ничо, перебьются и так. Они им, эти пропуска на тот свет, всего на пару минут нужны. Не успеют и прочесть. А ты, учитель, кончай учительствовать. Иди, давай вешай!
– Я? А чо я? Я не могу их вешать… Это не моя работа… мы ж, это, за порядок отвечаем, – занервничал бывший учитель.
– Ха! Зассал? Да не их, а таблички иди вешай. Им на шею. Га-га-га! – заржал Горелый, видя, как испуганно отнекивался полицай Троценко. Он действительно еще не убивал людей в отличие от своего напарника Витьки, прозванного Горелым за поджог.
Возле виселицы снова появился Георг Берг, который с мрачным лицом начал произносить заготовленную речь:
– Дорогие мои земляки. Сегодня печальный день. Пролилась кровь. Ночью злоумышленники убили старосту Якова Бубнова. Вы все его знали. В соседнем селе у него осталась семья, жена и трое дочерей. Германское командование милосердно и ответственно. Сиротам будет назначена пенсия по потере единственного кормильца. Также вдова получит компенсацию. На этот счет господин комендант гауптштурмфюрер Хоффман уже дал распоряжения. Также всем нам предстоит сегодня присутствовать при совершении приговора в отношении жителей деревни, которые признаны виновными в происшедших нападениях. Таков закон. Он суров, но это закон. Как говорили наши великие предки: «Дура лекс, сэд лекс!»[63] Поэтому мы не хотим, чтобы каждый день был днем скорби. Соблюдайте закон и правила – и вы будете жить прекрасно. После приведения приговора в исполнение мы также должны будем выбрать нового старосту, которого господин комендант тут же назначит на эту должность. Она не должна пустовать. Немецкому начальству, и прежде всего великой Германии нужны верные, честные и трудолюбивые работники и солдаты. Все желающие могут также пополнить ряды германского войска, и начать лучше с местных органов правопорядка – с полиции. Записывайтесь в полицию!
Столпившиеся перед эшафотом деревенские жители громко загомонили, обсуждая предложения герра Берга. Они еще не были запуганы зверствами немецких оккупантов и негодовали по поводу явной несправедливой расправы, особенно в тот момент, когда к ним стали подводить мать и жену Андрея Полевого, которого в деревне за добрый нрав и душевную щедрость все очень уважали. Дочку Таньку схватила Акулина, которую тоже пригнали под угрозой расстрела на место казни. Она прижала девочку к себе и закрыла ей ладонью глаза. Танька, никогда в жизни не видевшая, как и большинство жителей деревни, виселицы, не понимала, почему схватили мамку и бабушку и куда их ведут. Даже в годы Гражданской войны в их деревеньке не устраивали экзекуций и казней ни красные большевики, ни белогвардейцы, ни разномастные бандиты, промышлявшие вокруг Бездона. Лёнькина мать успокаивала как могла девочку, что-то ей говоря и всячески отвлекая. Уйти от места казни было невозможно из-за дежуривших вокруг эсэсовцев. Она протискивалась сквозь плотно стоящих людей, пытаясь отвести девочку подальше от этого страшного места, вглубь народной массы.
