Четыре овцы у ручья - Алекс Тарн
Результат превзошел все ожидания. Брат и сестра Шхаде встретились уже через день в Рамалле. Лейла, за которой неотступными тенями следовали сразу несколько наблюдателей Шерута, зашла в один из магазинов одежды, а затем, набрав платьев, закрылась в примерочной и пробыла там почти двадцать минут. А некоторое время спустя в переулке за бутиком был замечен и сам Джамиль, загримированный очень хорошо, но недостаточно, чтобы не быть опознанным теми, кто ждал его появления. Постоянно сменяясь, мои люди довели Шейха до дома в центре Рамаллы, где, как подтвердилось последующим наблюдением, он теперь прятался от нас.
Цель можно было считать достигнутой: мы установили адрес глубоко законспирированного убежища самого опасного на тот час лидера террористов, настоящее местонахождение «змеиной головы». Конечно, выбравшись наружу для встречи с Лейлой, Шхаде нарушил большую часть им же установленных правил. Будь это не родная и единственная сестра, а кто-то другой, Джамиль, без сомнения, задействовал бы длинную цепочку курьеров и промежуточных проверок. Но тут речь шла не о «ком-то другом», а о судьбе Лейлы, дорогой и любимой сестренки. Эту беседу он просто не мог передоверить даже самому доверенному лицу. Когда на кону стоит честь семьи, настоящий арабский мужчина не нанимает подрядчиков – он сам выносит приговор и приводит его в исполнение лично, своими руками. Я сыграл именно на этом – сыграл и выиграл.
Понятно, что мой лысый босс ходил именинником: его отдел снова добился результата, единодушно признанного выдающимся.
– Ну что ты носишь такую постную физиономию? – удивлялся он, мощно хлопая меня по спине. – Радуйся, дурачок! Такая победа выпадает раз в жизни, да и то не у всех. Сегодня к вечеру нам утвердят операцию, а утром этот сукин сын уже будет сидеть у тебя в допросной!
Но я и в самом деле не радовался, невзирая на успех. Только полный дурак не усмотрел бы связи между арестом Джамиля Шхаде и его предшествующей встречей с сестрой, которую к тому же накануне задержали на блокпосте. После этого судьбу Лейлы можно было считать решенной: теперь к пламенеющему на ее лбу клейму еврейской шлюхи добавлялось еще и подозрение в предательстве. А приказ устранить предательницу Шейх мог отдать и из тюремной камеры.
В моей голове постоянно всплывал и вертелся вопрос, заданный мною в конце нашей беседы в комнате с мониторами: почему Лейла так уверена в нашей будущей встрече? – и ее задорный ответ: «А куда ты денешься?». Я-то никуда не денусь, девочка, а вот ты… Уже завтра никто не поставит и цента на твою бедовую жизнь.
Наше танго заканчивалось, и я никак не мог избавиться от связанной с этим горечи, хотя и старался убедить себя, что с самого начала ориентировался именно на этот результат. Разве я не знал, что речь идет об игре с нулевой суммой: либо я, либо она? Что в таких поединках не бывает двух победителей? Знал, конечно, знал… Тогда откуда берется горечь?
«Что-то ты чересчур впечатлился, – сказал бы по этому поводу какой-нибудь сторонний наблюдатель. – Уж не влюбился ли?»
Гм… собственно, именно так и выразился мой коллега кэптэн Жорж, когда мы возвращались после встречи с его информатором. Действительно, не влюбился ли я? Но что означает это слово? Физиологические процессы, химию гормонов, облегчение от выброса семени? До встречи с Лейлой я не испытывал нужды в чем-либо, помимо этих, чисто телесных надобностей. «Давай займемся любовью», – говорила мне случайная соседка за барной стойкой после короткого обмена фразами, большая часть которых терялась в грохоте музыки; да и эту я скорее угадывал, чем слышал. И я кивал, и мы шли в туалет, или в машину, или во двор и с разной степенью удобства занимались тем, что она имела в виду, а потом расставались без малейшего сожаления.
Отчего же теперь меня охватывал трепет, когда я представлял Лейлу на месте случайной клубной партнерши? Не наклонял на бачок унитаза, не стаскивал трусы на заднем сиденье, не прижимал к обшарпанной стене в темноте переулка, а лишь представлял… Откуда оно бралось, это головокружение?
У меня находилось всего одно объяснение этой загадке: смерть. Любовь отличается от животного совокупления только одним – тесной связью со смертью. Любовь – это Эрос и Танатос, сплетенные в одну неразделимую лиану, это восторг преодоления главного человеческого страха. Да что там говорить, если общепринятым эталоном любви считается история двух шекспировских подростков, любивших друг дружку в обнимку со смертью и в итоге отдавшихся ей целиком. Была бы их любовь такой же острой, если бы они просто возились на кровати в стороне от смерти, как это делали и делают миллиарды других юных самок и самцов до и после них? Считалась бы тогда эта обыкновенная возня эталоном великого чувства? Очевидно, нет, хотя и не все это понимают – как не понимал я, пока не затеял похожую игру с Лейлой Шхаде…
Такие вот мысли приходили мне в голову, когда я сидел, уныло уставившись в стену своего крошечного кабинетика в ожидании звонка от босса. В ожидании звонка, который должен был известить о начале операции по захвату Джамиля и о последующем неминуемом конце моей непредвиденной, невозможной, непозволительной любви. Кэптэн Маэр позвонил, когда уже стемнело. Он начал ругаться еще до того, как я поднес трубку к уху, или, что вернее, просто продолжил длительную ругательную тираду.
– Ко мне! – выкрикнул он в перерыве между проклятиями. – Сейчас же! Ко мне!
Босс швырнул трубку, а я вскочил, чувствуя себя псом, который сбежал от грозного хозяина и был застигнут им на пустыре в процессе ухаживания за текущей сучкой. Когда тебе таким голосом кричат «Ко мне!», эту команду следует исполнять незамедлительно, что я и проделал, поджав, как и положено, хвост. Когда я примчался к Маэру, он уже выпалил весь словесный боезапас и теперь только пыхтел, как прогулочный пароходик в яффском порту. Никогда еще мне не приходилось видеть начальника в такой ярости.
– Они! Не! Утвердили! – прокричал
