Канта Ибрагимов - Аврора. Канта Ибрагимов (rukavkaz.ru)

— Давайте, пойдем в кафе, я голодная после работы. — А там сели, как стол позволял — прямо друг против друга, и Аврора первым делом положила перед ним деньги — несколько сотен евро. — Деньги в этом грешном мире очень нужны, — и прямо глянув в изменившееся лицо Цанаева, она сказала: — Я уже немножко познала вашу жену. Как мне кажется, она женщина сугубо прагматичная. У нее все вокруг денег. Что она вам сказала?

— Честно? — Цанаев явно погрустнел. — «Все-таки купила мужика».

— Это про меня?

— Это про меня и тебя, — пояснил он.

— И что вы ответили?

— Что я не мужик, а профессор Цанаев. И никто меня не купит и не продаст.

— Четко.

— Но она это, по-моему, уже не слышала. Отключила связь.

— А вы перезвоните.

— Звонил, — уныло сообщил Цанаев, — слушать не желает.

Они надолго замолчали, потупили взгляды, словно виноваты друг перед другом. Их выручил официант. И пока Аврора делала заказ, Цанаев не выдержал:

— Аврора, спроси, здесь можно курить?

— На территории профилактория запрещено курить, — понял Цанаев слова официанта.

А Аврора добавила:

— Здесь курить не принято, неприлично и плохой тон, — и заметив кислое лицо профессора: — Вы очень хотите курить?

— Перетерплю.

— А пить? — жестко спросила она.

— До твоего появления хотел.

Они вновь надолго замолчали. Вновь это молчание нарушил официант, и когда в руках Авроры появились приборы, она, как будто вооружившись, впилась взглядом в него:

— Гал Аладович, — у нее даже голос изменился, — вы считаете, что я хочу или могу купить вас?

Цанаев опешил, даже не знал, что сказать, а она продолжила:

— Вы хоть помните, что заставили, точнее, вынудили сказать мне перед самой операцией?

— Я не вынудил и не заставил, — очнулся Цанаев, и очень тихо, даже умоляюще: — Ты ведь любишь меня, или просто пожалела?

— Вас незачем жалеть! — вдруг с вызовом заявила Аврора. — Вы очень многого в жизни добились — известный физик, профессор. Я горжусь, что вы есть у нашего народа. Ценю и уважаю вас, — и слегка улыбнувшись: — За одно то, как вы провели воду и газ в дом моего больного отца… Я вам так за это благодарна.

— Ты любишь меня? — не выдержав, перебил Цанаев. — Скажи!

Она опустила голову… слеза упала в тарелку.

— Я тебя и плакать заставил, — Цанаев уже улыбался, и перейдя на шепот, будто кто здесь их чеченский поймет. — Скажи, ты любишь меня?

Аврора все так же, не поднимая головы, кивнула, и когда он еще раз спросил, тоже шепотом ответила:

— Люблю… Давно люблю.

— Тогда, — воспрянул духом Цанаев, даже голос окреп, — как у ученых, у нас все должно быть диалектически закономерно. И если ты сказала «а», то надо сказать и «б», — он показно глубоко вздохнул. — Как переменчив этот мир — полчаса назад я от суеты земной страдал, а сейчас любим, очень счастлив и хочу сказать… — тут он сделал демонстративную паузу. — Аврора, я хочу и очень прошу.

— Погодите, Гал Аладович, — взмолилась Аврора. Она подняла голову, впилась в него взглядом, а влажные глаза излучают радость, и торжество, и страх с отчаянием. — Гал Аладович, — она уже отложила приборы и салфетку мнет. — Я подняла эту тему лишь для того, чтобы сказать, что я обо всем этом думаю: там, где настоящая любовь, нет и не может быть речи о деньгах, тем более какой-то купле-продаже. Разве это не так?

— Так, и только так! — с некоей торжественностью подтвердил Цанаев, и после некоторой паузы: — Аврора, я, конечно же, далеко не молод, вроде бы женат и, может быть, это кафе не место для таких речей, да другого нет. Словом, Аврора я хочу, чтобы ты была рядом, ты нужна мне… Мы любим друг друга, давай поженимся, хотя я сам знаю, просто даже в материальном плане незавидный жених.

Аврора рассмеялась:

— Гал Аладович, так вы делаете мне предложение или отговариваете, ссылаясь на некие временные материальные трудности?

— Кха, — кашлянул Цанаев и став очень серьезным: — Я хочу, чтобы ты была рядом, я хочу быть с тобой. Аврора, давай поженимся.

Она явно смутилась, но лишь на мгновение:

— Гал Аладович, — она говорила четко, громко и глядя прямо в глаза. — Не буду кривить душой и лямку тянуть — тоже не маленькая. Скажу честно, ваше предложение для меня — великая честь, и я об этом мечтала. Однако, прежде чем сказать «да» или «нет», я хочу высказать вам мои просьбы и пожелания.

— Любые условия, — загорелись глаза Цанаева.

— Нет, только не условия. Лишь просьбы и пожелания. Я не могу выйти замуж за пьющего. Это из-за религии, и вам врачи категорически запретили.

— Я ведь давно не пью. И не буду, — с готовностью ответил профессор.

— Все должно быть по чеченским традициям, — продолжила Аврора.

— Разумеется.

— Тогда, как женатый, вы должны поставить в известность свою жену и получить ее согласие.

— Нет, — воскликнул Цанаев и, как-то обмякнув: — Она ведь даже на звонки мои не отвечает.

— Есть иной способ — почтой письмо.

— Это очень долго.

— Тогда телеграмму.

— Что, так и написать — «женюсь, дай согласие»?

— Как хотите, так и напишите.

— Не буду я ей писать, не хочу я с ней общаться, — помрачнел Цанаев.

— А может, я ей позвоню? — вдруг заявила Аврора.

— Ты? — крайне изумился Цанаев. — И что ты ей скажешь?

— Скажу как есть, если вы не против.

— А знаешь, что она тебе скажет?

— Знаю. Про меня, как и прежде… А вот ценит ли вас, хочу узнать… Вы не против?

— Как хочешь, — он повел плечами, явно сник.

О революционной решимости Авроры Цанаев знал не понаслышке, а с самого знакомства, так ее Ломаев и рекомендовал. Однако о такой ее оперативности даже не подозревал. Не прошло и получаса, как ответная реакция — жена соизволила позвонить:

— Скажи этой сучке, чтобы более нас не тревожила. Представляешь, эта дочь чабана, что всю жизнь средь баранов росла, меня жить учит! От нее и сейчас овчиной воняет. А ты пьяница, импотент, альфонс, что на ее деньги существуешь, нам не нужен! Иждивенец, изменник проклятый! Ты мне жизнь погубил! Ты о детях подумал? Старый пьяница на девственницу позарился, — она еще что-то кричала, но теперь Цанаев отключил телефон.

Возникли ли у Цанаева какие-то сомнения? Конечно. И не просто сомнения, а терзания. И все это не по поводу жены, к ней у него давно уже не было никакой симпатии и привязанности, впрочем, это было взаимно, а вот есть, точнее, на грани развала, семья, ведь главное — дети! Он очень любит детей, скучает по ним, хочет видеть и слышать. И вспоминая детей, он думает: почему хотя бы они не позвонили ему до или после операции? Такой операции! На сердце. Ведь он мог умереть… Виновата мать… А может, он сам виноват? Так воспитал детей.

А как же Аврора?

Аврору он любит, очень сильно любит. В последнее время, уже почти год, он постоянно ею живет и думает о ней. А когда она рядом или даже по телефону с ним говорит — более ему ничего не надо… Но дети, семья! И как бы там ни было, но он иначе не мог и решил поступить так, как скажет старшая дочь. Он набрал ее телефон:

— Папа, я с подружками в кино, перезвони.

Как будто вечность прошла, через час Цанаев набрал вновь номер дочери — телефон отключен. Это был страшный удар. Он понимал, что теряет семью. А была ль она у него? Ведь если бы не операция, он вряд ли сейчас был бы жив, а если был бы, то полуинвалид.

А семья даже не отреагировала… Конечно, на родных нельзя обижаться, — как можно? — тем более на детей. Но, в то же время, он тоже человек и имеет право на собственную жизнь.

Он еще много о чем-то думал, пытался что-то вспоминать, анализировать свои поступки и получалось, всюду он виноват. От этого его настроение вконец испортилось, самочувствие становилось все хуже и хуже, и он понимал, что это депрессия, долговременная хандра, которую ранее, в Москве, он заглушал изрядным количеством спиртного.

Для него не было странным, что он вновь вспомнил водку. Странным было то, что теперь это воспоминание вызывает изнутри какую-то горечь, противный запах во рту, словно только что опохмелился. Самому противно. И если раньше он пил, значит, не хотел жить, по крайней мере наплевательски относился к жизни и здоровью, то сейчас этого чувства нет. Наоборот, сейчас, когда ему стало плохо, он крайне испугался за свою жизнь и свое здоровье, потому что знает — он очень любим и любит сам! Разве это не жизнь? Разве это не счастье? Ради этого ему очень хочется жить. Аврора! Она есть у него. Он любит ее, он мечтает о ней. Какая прелесть, какая романтика и идиллия! Но он не юноша, ему уже за шестьдесят, пенсионер. Какой он жених, какой муж? А ведь Аврора почти на двадцать лет моложе, хотя, конечно же, тоже уже не юна.

Ну, ладно, об этих плотских вещах, о них Цанаев даже думать боится — какой он молодожен! — сердечник, после операции, а туда же.