Николай Отрада - Строки, добытые в боях
«…Женя Руднева спокойно улыбнулась…» (Н. Кравцова)
…Женя Руднева спокойно улыбнулась мне и села. Тонкая шея в широком вырезе гимнастерки. Строгий взгляд серо-голубых глаз. Тугая светлая коса.
Слегка нагнув голову и глядя на себя искоса в зеркало, Женя стала неторопливо расплетать толстую косу. Она делала это с таким серьезным выражением лица и так сосредоточенно, будто от того, насколько тщательно расплетет она косу, зависело все ее будущее. Наконец она тряхнула головой, и по плечам ее рассыпались золотистые волосы.
Неужели они упадут сейчас на пол, эти чудесные волосы?
Мастер, поглядывая на Женю, молча выдвигал и задвигал ящики, долго и с шумом ворошил там что-то, перекладывал с места на место гребенки, щетки. Потом выпрямился и вздохнул.
— Стричь? — спросил он негромко, словно надеялся, что Женя встанет и скажет: «Нет-нет, что вы! Ни в коем случае!»
Но Женя только удивленно подняла глаза и утвердительно кивнула. Он сразу нахмурился и сердито проворчал:
— Тут и так тесно, а вы столпились. Работать мешаете!
Я отступила на шаг, и вместе со мной отошли к стене другие девушки, ожидавшие своей очереди.
И снова защелкали ножницы — неумолимо, решительно. Даже слишком решительно…
Нет, я не могла смотреть. Повернувшись, я направилась к выходу. Справа и слева от меня неслышно, как снег, падали кольца и пряди, темные и светлые. Весь пол был покрыт ими. И мягко ступали сапоги по этому ковру из девичьих волос.
Кто-то втихомолку плакал за дверью. Не всем хотелось расставаться с косами, но приказ есть приказ. Да и зачем солдату косы?..
(Из воспоминаний Героя Советского Союза Н. Кравцовой)
«…Говорят, самое страшное…» (Г. Сенников)
…Говорят, самое страшное — это подвергаться смертельной опасности. Понятно: кому же хочется умирать. Но ведь и опасности бывают разные…
Мы пропустили караван. Он проник в фиорд, когда мы уходили с позиции на зарядку аккумуляторов. Командир до того обозлился, что решил попытаться пройти в фиорд вслед за караваном. И конечно, влезли в стальные противолодочные сети… Мы знали, что враг имеет привычку вешать на сети глубинные бомбы. Они могли рвануть в любой момент. Это, конечно, было, страшно. Знали и то, что сети связаны сигнальной системой с вражескими постами и там, конечно, уже известно, какая рыбка попала в сети.
В этом случае они могли взять нас живьем: спустить водолазов и «поддеть на крючок». Такие случаи бывали. И тот факт, что мы до сих пор еще не взлетели на воздух, пожалуй, свидетельствовал именно об этом варианте.
И тогда командир посадил боцмана в центральный пост с гранатами в руках перед открытым снарядным погребом. По его знаку боцман должен был взорвать лодку, если ее попытаются захватить…
Лодка вырвалась из сетей, когда казалось, все надежды были потеряны. Но долго мы еще боялись поверить в это. А гранаты у боцмана пришлось силой отбирать — руки закостенели и не разгибались. Кажется, он всех крепче пострадал от этого испытания. Снял фуражку — вся голова седая.
Но эта фигура в центральном над снарядным погребом меня ночами мучает. Сплю и вижу: вот сидит, вот выпрямился, вот поднимает руку — сейчас бросит!..
(Из дневников подводника Г. Сенникова)
Журавли
Последний залп прорвал тишинуи за горной грядой смолк,будто бы там расстрелял войнуартиллерийский полк.Вдыхает земля сквозь гарь и смрадвесны крутой аромат.Из блиндажа, тишиной объят,выбрался солдати смотрит в майскую синеву, бросившись на траву:морем течет над ним синева,и не нужны слова.И, первым теплом перо опалив,свой дом разглядев вдали,плывут запоздавшие журавли,как небесные корабли.О чем они думают? Мне невдомек.На свете много дорог.Но синева, что густым-густа,создана неспроста,но журавли, что плывут, шурша,держат упрямый строй,но тишина, что звенит в ушах,выстрадана мной.
Первый день на передовой
Волнения не выдавая,оглядываюсь, не расспрашиваю.Так вот она — передовая!В ней ничего нет страшного.
Трава не выжжена,лесок не хмур,и до порыобъявляется перекур.Звенят комары.
Звенят, звенятвозле меня.Летят, летят —крови моей хотят.
Отбиваюсь в изнеможениии вдруг попадаю в сон:дым сражения,окружение,гибнет, гибнетмой батальон.
А пули звенятвозле меня.Летят, летят —крови моей хотят.
Кричу, обессилев,через хрипоту:«Пропадаю!»
И к ногам осины,весь в поту,припадаю.
Жить хочется!Жить хочется!Когда же это кончится?..Мне немного лет…гибнуть толку нет…я ночных дозоров не выстоял…я еще ни разу не выстрелил…
И в сопревшую листву зарываюсьи просыпаюсь…
Я, к стволу осины прислонившись, сижу,я в глаза товарищам гляжу-гляжу:а что, если кто-нибудь в том сне побывал?А что, если видели, как я воевал?
«…Когда дело доходит до получения боевой задачи…» (В. Емельяненко)
…Когда дело доходит до получения боевой задачи, я сдерживаю себя не только в движениях, но и говорить начинаю медленнее. Этим, конечно, не заглушить волнения, которое ледышками покалывает где-то там, внутри. Но свое волнение нужно уметь скрыть от ведомых. Они должны поверить в тебя еще здесь, на земле. Поэтому и стараешься быть внешне спокойным…
Командир торопит:
— Южнее Моздока — Вознесенская… на самом Терском хребте… Нашли?..
— Понял, — отвечаю. Поднял глаза от карты, а ведомые, все, как один, пялят глаза на мою левую руку, в которой папироску держу. Я умышленно не спрятал ее: локтем оперся на стол, и оттого, что расслабил предплечье и кисть, папироса в пальцах не дрожит. Это мой старый прием. Он тоже действует на ведомых успокаивающе. «Если ведущий не волнуется, значит, все будет нормально». И хорошо, что так думают…
(Из воспоминаний летчика-штурмовика Героя Советского Союза В. Емельяненко)
«Сто раз закат краснел, рассвет синел…»
Сто раз закат краснел, рассвет синел,сто раз я клял тебя, песок моздокский,пока ты жег насквозь мою шинельи блиндажа жевал сухие доски.
А я жевал такие сухари!Они хрустели на зубах, хрустели…А мы шинели рваные расстелем —и ну жевать. Такие сухари!Их десять лет сушили, не соврать,да ты еще их выбелил, песочек…А мы, бывало, их в воде размочим —и ну жевать, и крошек не собрать.
Сыпь пощедрей, товарищ старшина!(Пируем — и солдаты и начальство…)А пули? Пули были. Били часто.Да что о них рассказывать — война.
Сентиментальный романс
Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет,когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет.Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая,а для меня — твои тревоги и добрый мир твоих забот.
Но если целый век пройдет и ты надеяться устанешь,Надежда, если надо мною смерть развернет свои крыла,ты прикажи: пускай тогда трубач израненный привстанет,чтобы последняя граната меня прикончить не смогла.
Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся,какое новое сраженье ни покачнуло б шар земной,я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской,и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.
Михаил Луконин
Михаил Кузьмич Луконин родился в 1918 году в городе Астрахани. Детство провел в Сталинграде. Писать стихи и печататься начал рано, еще в школе — в пионерских и комсомольских газетах. После школы поступил в Сталинградский педагогический институт, затем перевелся в Литературный институт имени Горького. В декабре 1939 года ушел добровольцем на финский фронт. «Пять стихотворений, — пишет Луконин, — „Мама“, „Наблюдатель“, „Ночью лыжи шипят“, „По дороге на войну“, „Письмо“ — напечатал по возвращении в журнале „Знамя“ (№ 10, 1940), их я и стал считать первыми в своей жизни». С первых дней Великой Отечественной войны — в действующей армии. В 1941 году был ранен. Затем до конца войны служил в газете танковой армии — «На штурм». Награжден медалью «За боевые заслуги». Первая книга «Сердцебиенье» вышла в 1947 году.
