Николай Струтинский - Дорогой бессмертия
— Я зде-есь!..
Гром заглушил удалявшийся голос Виктора…
Сколько времени продолжался сон, узница не знала. Проснулась от резкого толчка и громового окрика: «Василенко, выходи!»
Спросонья Мария не сразу поняла, кого зовут, замешкалась. К ней подошел солдат, пнул сапогом. Сообразила: «За мной».
В большой комнате за письменным столом сидел гестаповец средних лет. Гладко причесанные волосы, на вздернутом носу — пенсне. Лощеный вид фашиста не пугал Марию. Он копался в бумагах, делал вид, будто ее не замечает. Спустя минуту, поднял холодные глаза и вежливым тоном, по-русски, пригласил сесть.
— Василенко? Мария Ивановна?
— Да.
— 22 года?
— Так.
— Молодая. Совсем молодая. Не успела еще пожить! Два года работаешь? Так! А с кем же ты дружишь? Кто полюбил хорошенькую девушку? Никто? Странно!
Гестаповец открыл ящик, вынул оттуда пузырек с клеем и листовки, положил на стол. Внимательно посмотрел в лицо девушки. Какую нужно проявить выдержку, духовную собранность, чтобы ни единым мускулом не выдать себя. Ее лицо оставалось спокойным, и это заметил гестаповец.
— Ну, Василенко, перейдем к делу. Я уже сказал, что ты еще по-настоящему не пожила, а такая возможность имеется. Для этого необходима откровенность. Поняла? Только откровенность.
Гестаповец замолчал, дал возможность осмыслить сказанное.
— Куда направлялась ты позавчера вечером? Кто дал тебе эти бумажки? Молчать не хорошо, рассказывай!
Вежливость подкупила неискушенную в методах гестаповцев Василенко. Но Мария уже видела работу этих «джентльменов». Что они сделали с Ириной! Собравшись с мыслями, она ответила. Мол, вечером шла на вокзал, хотела и буфете купить кое-какие продукты на ужин и завтрак. Ну, по дороге встретились офицеры, одни к ней пристает давно. Побежала, пыталась уйти от него подальше. Все.
— Заодно расклеить эти листовки? Так? — испытующе взглянул гестаповец. — Не кривляйся! Кто дал листовки? Почерк не твой, значит, их писал кто-то другой? Я сказал: не теряй хорошую возможность! — огрубевшим голосом прокричал гестаповец.
Ласковый тон, которым он начал допрос, не дал результатов. Фашист бесился. Он мог бы с девчонкой поговорить иначе, но ему нужны сведения о подпольщиках, а подвергаемые пыткам жертвы не всегда развязывают язык.
— Так ты не называешь сообщников?
— Никаких сообщников у меня нет. Я ничего не знаю об этих листовках.
Гестаповец нажал кнопку. В дверях появился солдат.
— Приведите из одиннадцатой!
Мария не подозревала, что «одиннадцатая»' — это и есть подвальная дыра, в которую ее водворили. Через несколько минут в комнату втолкнули Ирину. Чуть сгорбившись, испуганными глазами она обвела гестаповцев, затем посмотрела на Марию и истерически закричала: «Я ничего не знаю!»
— Молчать, собака! — вскочил ранее казавшийся спокойным гестаповец, поскрипывая начищенными до блеска сапогами. — Подумала? Скажешь правду? Не знаешь? — И, повернувшись к солдату, он распорядился: — Позовите Климбеля, пусть поработает над упрямицей. Да так, чтобы заговорила!
Вошел с засученными рукавами «помощник».
— А она пусть смотрит! — кивнул гестаповец в сторону Марии. — Может, образумится.
Ирину начали пытать. Перед глазами Марии прошло страшное зрелище. Впервые она столкнулась с тем, как утонченно, жестоко издевается палач над человеком. В комнате раздался отчаянный вопль, стон. Потом все стихло. Ирина потеряла сознание. Ее привели в чувство, ткнули под нос нашатырь. И снова — ужас…
Мария вскочила с места, ей хотелось чем-нибудь помочь бедняжке. Но как тут поможешь. Девушка тяжело рухнула на стул. Ей стало дурно. Нашатырь вернул Марию к действительности. Пытка продолжалась. Ирина уже не кричала, лишь изредка слышался глухой стон…
— Молчит? Пока уведите! — скомандовал гестаповец.
— Ну вот, и с тобой так будет, если не скажешь, кто дал эти бумажки, — и он потряс листовками перед носом Марии. — Больше ничего от тебя не нужно. Скажешь — пойдешь на работу.
После короткой паузы немец продолжал:
— Понимаю, ты расстроилась, сейчас трудно говорить. Даю на размышления один час. Только один час, не злоупотребляй моим терпением.
Как Мария вышла из комнаты пыток и снова оказалась в темнице — она не помнила. Крик Ирины звенел в ушах. Она не могла избавиться от вида палача с засученными рукавами, причинившего нечеловеческие страдания беззащитной женщине. Слезы туманили глаза. Мария забылась…
Внезапное исчезновение Марии Василенко насторожило друзей. Никто не сомневался в том, что комсомолка не предаст товарищей. Виктор Измайлов не мог примириться с мыслью ареста Марии. Как же он отпустил ее в тот вечер, поверил доводам — «одной лучше, меньше подозрений».
Никто не шел на квартиру к Василенко, ибо понимали, что за ней следили. Надо было выждать.
Ночная облава не принесла успеха полицейским и гестаповцам. Похищенные бланки обнаружить не удалось. Зато утром на одной из прилегавших к вокзалу улиц появилась листовка. Печатными буквами в ней сообщалось о положении на фронтах. Бешенству полицейских не было предела. Они арестовали первых попавшихся несколько человек, подвергли их жестокому допросу.
Вечером по городу пронесся слух: на окраине подорвалась на мине машина с двумя гестаповцами, убит полицейский агент.
Приговор, вынесенный подпольщиками, с огромным риском выполнил Виктор Измайлов. Он мстил за Марию…
17. Жить всего две минуты
— Приведите Василенко!
В комнату вошла побледневшая Мария. Глаза запали, больше в них не светился огонек. Пухлые губы сжаты. Всем своим видом она давала понять — они никогда тут не разомкнутся.
Гестаповцы не проявляли к жертвам снисходительности, но все же иногда умышленно допускали ее при допросе.
— Слушай, Василенко, — начал гестаповец, — мне, откровенно говоря, надоело с тобой возиться. Я, конечно, могу от тебя легко избавиться, но видишь, не спешу. Давай по-хорошему договоримся. Иначе настанет момент, когда ты и захочешь говорить, да нечем будет. Упрямый язычок положим на тарелочку…
Только теперь Мария заметила, что у гестаповца жирные щеки и губы, глаза с неприятным отсветом маслянистости и говорит он вкрадчиво. Он ей угрожает, вероятно, не от силы, а от злости и своей духовной слабости.
От этого открытия Мария еще плотнее стиснула зубы. Ее готовность к самопожертвованию убедила опытного гестаповца в том, что «из нее ничего не выжмешь». Тогда родился новый план…
— Молчишь? — медленным движением гестаповец вынул из кобуры пистолет. Раздался выстрел. Мария не шелохнулась.
— Работает безотказно, — поднял пистолет к лицу девушки. — Ну, так что? Надумала? Нет? Становись в угол!
Ноги налились свинцом, плохо повиновались. Мария с большим усилием передвинулась, стала в указанное место. — Повернись лицом к стенке! — крикнул грубым, жестяным голосом гестаповец. — Даю две минуты. Если не скажешь…
Мария машинально начала отсчитывать время. Раз… два… три… Значит, все? На этом конец? А как же Виктор? Где он сейчас? Подозревает ли, сколько секунд ей осталось жить? Тридцать девять… сорок… Закричать?
Плюнуть в тупое лицо истязателя?.. Подлые, придет возмездие! Семьдесят пять… семьдесят шесть… Узнают ли когда-нибудь друзья, как мужественно она приняла смерть, осталась настоящей комсомолкой? Сто… сто один…
Ее начала раздражать напряженная тишина. Вот сейчас… Она даже не услышит выстрела… Прощайте, любимые!.. Сто двадцать пять… сто двадцать шесть… Тихо… Стало страшно от звенящей тишины.
— Прошло две с половиной минуты, а ты молчишь. Значит, ничего не знаешь? — гестаповец пристально посмотрел ей в глаза и нажал кнопку. Вошел дежурный.
— Возьмите расписку о невыезде Василенко и отпустите се.
Мария стояла, как во сне. Что сказал гестаповец? Домой? А может быть, она ослышалась? Или это какой-то трюк? Но Марию действительно выпроводили из серого здания.
Лишь за порогом она поверила, что на свободе. На улице ей все казалось ослепительным: и воздух, и белые здания, и даже тротуар, покрытый солнечной россыпью. Болели глаза от обилия яркого света, все тело ныло, а в душе была пустота. Мария медленно передвигала ноги. Да, теперь она знает, что такое гестапо. Именно там, в его застенках, она научилась еще больше ненавидеть фашистов.
На углу широкой улицы Мария остановилась. Она никак не могла принять решение, куда пойти: к Измайловым или домой? Идти к Измайловым в таком состоянии? А может, за ней следят и хотят узнать то, о чем она умолчала на допросе? Нет, пойду домой, отдохну, переоденусь и, если вернутся силы, отправлюсь к Виктору. А как он ей сейчас нужен!..
Двое суток Мария пролежала в постели. Она спала беспробудным сном, редко принимала пищу. На третий день к ней вернулась бодрость. Оставила тупая боль в плече, отошла опухоль на ногах, перестало ныть в коленях. Все эти дни она была сама с собой, в доме никто не появлялся. Лишь изредка заходила соседка и приносила кое-какие харчи.
