Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник)

Город ждал в оцепенении. На старых улицах, затененных древними каштанами, ни души. На площади между мелкими лавчонками вихрь подхватил обрывки бумаги и мусор, оставшийся с предыдущего дня. На берегу Тимиша несколько лодок рвались на привязи, будто хотели скрыться куда-нибудь подальше.

Воздух был горячим, удушливым. В городе все замерло в беспомощном напряженном ожидании. Над всем нависло предчувствие чего-то ужасающего, жестокого.

Город ждал. Утром улицы города были заполнены народом. Газетные киоски брались штурмом. Крупные заголовки газет возвещали: «Румыния объявила войну гитлеровской Германии!» Это известие горячо комментировалось. Тут же разрабатывались планы, строились всевозможные гипотезы. Люди почувствовали облегчение, и напряжение спало: они снова стали хозяевами своих мыслей и своих слов. Они могли теперь говорить открыто и без страха. Румыния повернула оружие! И оружие начало стрелять…

То ли как ответ, то ли как угроза в воздухе послышался нарастающий гул. Этот гул был хорошо знаком жителям города. Они слышали его в течение длительного времени. Это был гул моторов четырнадцати самолетов, базировавшихся на аэродроме.

— Улетают! — воскликнул кто-то.

— Скатертью дорога!

Но самолеты не улетали. Они угрожающе кружили над городом, то пикируя вниз, то с головокружительной быстротой взмывая в небо. Они опускались так низко, что казалось, вот-вот заденут за верхушки каштанов, и снова с адским ревом набирали высоту.

— Что им нужно?

— Действительно, чего они хотят?

Встревоженные, люди начали расходиться. И тогда началось что-то страшное. Воздушные чудовища, со зловещим ревом пикируя на город, обстреливали улицы из пулеметов и сбрасывали связки гранат. Мостовые обагрились кровью. Слышались стоны раненых. Убитые с тротуаров неподвижными глазами смотрели в голубое небо, такое ясное минуту назад и такое смертоносное теперь.

Потом на улицах появились немецкие танки. Они равнодушно прошлись по трупам и исчезли. Грохот моторов стих где-то в районе аэродрома. И снова установилась прежняя тишина, но теперь она казалась неестественной.

Город застыл. Чего ждать оттуда, со стороны аэродрома? Нигде ни души. На улицах остались только пятна крови. Кругом тишина, тишина, тишина, и только слышались редкие удары колокола. Это звонили по мертвым.

Город ждал в оцепенении. Меня вызвал командир батальона новобранцев.

— Садись. Куришь?

Я закурил сигарету и стал рассматривать лицо майора. Зачем он меня вызвал? И что означает это вступление: «Садись. Куришь?»?

Майору Дрэгушину такое обхождение было несвойственно. Он не любил тратить время на маневры, как он выражался. Он в любых обстоятельствах говорил обо всем прямо, без обиняков.

Именно поэтому его поведение меня насторожило.

— Может, выпьешь рому?

Я был поражен. «Что случилось с вами, господин майор?» — хотелось мне спросить. Но майор уже пододвинул ко мне полную фляжку, и я поднес ее к губам. Потом поставил фляжку на ящик из-под снарядов между нами и сказал:

— Ожидаю ваших приказаний, господин майор.

Дрэгушин грустно улыбнулся, потом достал табакерку, некоторое время барабанил пальцами по ее крышке и, протянув ее мне, заговорил:

— Город сегодня обстреляли из пулеметов. Завтра наверняка его подвергнут бомбардировке. Нас пока еще не пощупали. Может, не осмелились, а может, готовят нам особое угощение. Но нет сомнения, что атакуют нас! Это ясно как божий день!..

Потом, после небольшой паузы, продолжал:

— Как ты думаешь, твои люди могут выполнить трудную задачу? Ты можешь на них положиться?

Я не знал, что отвечать. Только что я принял роту, и поэтому утвердительный ответ был бы рискованным. Я сам едва окончил школу офицеров запаса, как меня тут же назначили командиром роты. Правда, роты новобранцев, но все же роты: 120 солдат, из которых только 15–20 опытных, обстрелянных. Я едва успел познакомиться с сержантами, командирами взводов, отделений: со старшиной Валериу, капралом Панэ, сержантом Сынджеорзаном, сержантом Додицэ.

Майор Дрэгушин провел рукой по слегка поседевшим волосам. Мое молчание, видимо, не нравилось ему.

— Так что ты ответишь, младший лейтенант?

Я вздрогнул, и кровь прилила к моим щекам. Перед глазами промелькнули лица моих солдат: Обрежан, этот стеснительный трансильванец, Вова — «угрюмый медведь», как его называл Панэ, Ляту, Добре, потом другие, кого я еще не знал по именам, но узнаю позднее. И странное дело: их лица вдруг исчезли, а вместо них я увидел те самые четырнадцать самолетов, услышал их зловещий рев, увидел дым взрывов. Я содрогнулся и заскрипел зубами от гнева и в то же время от бессилия. Механически я ответил:

— Должны суметь, господин майор!

— Но ведь они новобранцы. У них нет ни капли опыта.

— Что бы там ни было, они солдаты, — ответил я, хотя сам не испытывал уверенности в своих собственных словах. Конечно, я боялся того, что должно последовать, и никак не мог перебороть неясный инстинктивный страх, охвативший меня. Я знал, что предстоит бой, первый бой для меня и для других, в котором все будет неизведанным. Я почувствовал, как меня охватывает непонятная нервная дрожь, своего рода нетерпение, желание заняться чем-нибудь, чем угодно, лишь бы расстояние между настоящим моментом и тем, что последует через час-два — грозной схваткой с неизвестным, — исчезло, чтобы у меня не было времени для бесполезных мыслей и чувств.

Майор Дрэгушин начал задумчиво расхаживать взад-вперед. Я провожал его взглядом и спрашивал себя, почему он молчит, почему не принимает решения, которое дало бы толчок моим душевным пружинам.

Но вот майор остановился, несколько раз испытующе посмотрел на меня, затем уселся на прежнее место на ящике.

— Я с нетерпением жду приказа. А его все нет. Я знаю, что приказ отдан, но мы учебная часть, что мы должны делать? Вступать в бой со своими новобранцами?

— Существует опасность, что город будет превращен в груду развалин! — ответил я, и горячность, с какой я произнес эти слова, удивила меня самого.

— Я знаю это, очень хорошо знаю. Я могу с ума сойти из-за отсутствия точного приказа. Понимаешь?

Да, я понимал. В тот момент, когда внутри меня созрел ответ, я понял, что преодолел необъяснимый, неясный страх перед тем, что должно последовать. Ответ вырвался ясный, уверенный, бесповоротный:

— Имеется точный приказ, господин майор! Имеется приказ действовать. Румыния повернула оружие против гитлеровских войск! Все оружие, где бы оно ни находилось!

Я слышал свой голос. Он был таким же отчетливым, как и моя мысль.

Лицо майора Дрэгушина вдруг просветлело. Он поднялся. Поднялся и я. Он протянул мне руку:

— Значит, есть приказ, господин младший лейтенант? Отлично! Д я этого не понимал! Здорово! Тогда ночью атакуем! Видишь, за этим я тебя и вызвал… Меня беспокоило отсутствие приказа… Значит, все оружие, где бы оно ни находилось?.. Спасибо, младший лейтенант! Первая рота атакует первой!

Но через мгновение он снова забеспокоился:

— И все же люди так молоды и так неопытны!..

Я вернулся в роту, думая о майоре. Неужели и он переживал то же, что и я? Неужели и его мучает этот инстинктивный, бессознательный и неясный страх перед неизвестностью? Действительно, бойцы нашего батальона были молоды, совсем молоды и еще не очень разбирались в военном деле. Сумеют ли они помериться силами с противником, с убийцами, навеявшими ужас на весь мир? И все же они должны сделать это! Аэродром надо захватить во что бы то ни стало.

Рота находилась на занятиях в лесу, вблизи лагеря. Я отдал приказ о сборе: надо было подготовить бойцов к предстоящим событиям. Но когда я увидел их, построившихся в каре, таких молодых и неопытных, меня кольнуло в сердце. Сколько из них не вернется завтра на рассвете? Скольких я уже не увижу завтра утром после боя, запыленных и пропахших дымом, усталых, но радующихся победе? Кто из них падет на поле боя? Я отыскал взглядом Обрежана, Вову, Дорофтея, потом приказал, чтобы все отделения, начиная с первого взвода, прошли передо мной. Я смотрел по очереди на каждого из них, чтобы запомнить их лица, и спрашивал, как их зовут, откуда они родом, какие у них имеются просьбы и жалобы.

Они смотрели на меня с недоумением и удивлением. А мне нужно было увидеть каждого в отдельности. И, увидев их и отметив в уме имя каждого, я почувствовал, что они стали будто ближе мне. Может, поэтому я ничего не упомянул о предстоящем нам задании. Я подумал про себя: вечером сообщу, что ночью мы выступаем будто бы на учения в направлении аэродрома. Так будет лучше, привычнее для них. Они получат полевое обмундирование, а вместо холостых — боевые патроны и будут стрелять в реального противника.

Я распорядился выполнить некоторые хозяйственные работы, а потом предоставил людям отдых. Сам я тоже уединился в своей палатке и прилег отдохнуть. Но разве можно было отдохнуть? Сначала в голове у меня пронеслись их имена: Мэргэрит, Ляту, Василиу, Михалаш, Вова, Обрежан и Бордуж… Бесконечный ряд имен, которые уже своим множеством рождали определенную уверенность в победе. Потом я стал сожалеть, что не сказал им правду.