Свен Хассель - Блицфриз

— Мы будем друзьями на всю жизнь, — решает Малыш, неистово жестикулируя для подчеркивания своих честных намерений, — и не станем носить коричневую обувь, чтобы нас не заподозрили в определенных симпатиях.

Они обнимаются и целуют друг друга в щеки на русский манер. Как-никак, они в России.

— Когда приедешь в Гамбург, познакомлю тебя с Большой Гердой, — обещает Малыш. — У нее такая задница, что даже у гориллы шерсть встанет дыбом.

— Подчиненные боятся меня больше, чем смерти. — Пропитой бас Брумме разносится по всему складу и возвращается эхом. Он запускает костью в санитара-ефрейтора. — Прыгай, как кенгуру! Прыгай, пока не свалишься!

И с гордостью показывает на санитара, который тут же начинает выполнять приказание. Чего только не сделает человек, чтобы избежать фронта.

— Вот это называется дисциплиной. — Он доверительно склоняется к Малышу. — Я знаю, как убивать врага, чтобы он оставался живым долгое время и сильно мучился.

— Мы тоже знаем! — признается Малыш с дьявольским смехом.

— У меня здесь настоящие немецкие порядок и дисциплина, — хрипло кричит Брумме, обнажая грубые искусственные зубы. Винный дух вьется изо рта, словно знамя. Санитар и бывший метрдотель выглядят так, словно вот-вот упадут в обморок.

— Порядок — хорошая, разумная штука, — улыбается Порта, снова принимаясь за первое блюдо. — Значит, здесь не нужно бояться ревизоров, которые появляются без предупреждения, суют нос в твои счета и запасы. Но ты, похоже, честный человек, таффарищ Брумме!

В комнате наступает гнетущая тишина. Они глядят друг на друга, как старые, опытные коты, готовые ринуться в бой.

— Никакой идиот хотя бы с зачатками хитрости не трубит сразу же в боевой рог, — загадочно изрекает Порта. — Умные люди вроде нас предпочитают тактику дипломатии. С какой стати нам выбирать широкую дорогу глупости, когда можно идти узкой тропинкой, существующей для людей с мозгами?

Брумме смеется долго и радостно, хотя не понял ни слова.

— Дам вам с собой по хорошему свертку, когда будете уходить, — добровольно обещает он. — Я сразу же понял, что вы из тайной полиции, — добавляет он с громким смехом. — Правда, у меня мелькнула мысль, что вы жулики, — улыбается он с притворным дружелюбием и лукаво глядит в хитрые голубые глаза Порты.

— Дорогой друг, — снисходительно улыбается Порта. — Кто из нас не был в сомнении после января тридцать третьего года? То ли ты опасный ПН[72], то ли еще более опасный патриот. Мы живем в опасные времена. Миром правит двуличность. Мерзавцами оказываются те, от кого меньше всего этого ожидаешь. Как я уже говорил тебе, Брумме, не приглашай кого попало за стол!

— Вы пошли на службу добровольцами? — спрашивает Брумме, откусывая большой кусок мяса.

— Сказать так было бы преувеличением, — отвечает Порта, — но, с другой стороны, я не имею ничего против ношения оружия, пока дела на гражданке не пойдут лучше. Мундир в настоящее время хорошая защита.

После кофе с коньяком они идут осматривать новую колбасную машину.

— Что скажете? — с гордостью кричит Брумме, когда работающая на полную мощность машина выбрасывает длинные колбасы одну за другой.

— Похоже на корову, которая гадит в теплом хлеву, — говорит Порта, не пытаясь скрыть удивления.

— Мой штабс-интендант — святоша, — доверительно говорит Брумме, когда они снова сидят за столом со свежеизготовленной колбасой, плавающей в вине.

— Это опасно! Адски опасно! — кричит Малыш, пытаясь утопиться. — Знаю по своему опыту — в армии держись подальше от верующих командиров. Ублюдкам, верящим в жизнь после смерти, плевать на несколько лет на этом свете, и они идут на всевозможный риск. Мечтают о геройской смерти и месте на небесах с Авраамом. Неверующий, который думает только о собственной шкуре, куда лучше. Ему хочется жить, и он не рвется в бой. Не заставляет своих солдат палить по солдатам противника. И нет никаких разговоров о возмездии. Части, где командир неверующий, всегда отходят назад невредимыми, через что бы им ни пришлось пройти. Взгляни на всех наших павших священников. Они бормочут молитвы, идут прямо под свинец противника и тут же оказываются на небесах с Авраамом.

Вскоре после полуночи пирующая несвятая троица забывает о необходимости соблюдать тишину.

Wir halten fest und treu zusammenHipp-hipp-hurra! Hipp-hipp-hurra!Wir halten fest und treu zusammenHipp-hipp-hurra! Hipp-hipp-hurra![73] —

горланят они так громко, что слышно в самых дальних домах.

В два часа ночи они начинают смешивать водку с пивом, приглашают женский персонал присоединиться к застолью. Начинается покер с раздеванием. Они спешат. В ранние часы утра начинаются совершенно изменнические речи, от которых члены трибунала побледнели бы как полотно. О фюрере и его личной охране говорят, как о покойниках.

Малыш предлагает вогнать Гитлеру в рот раскаленную гильзу и наблюдать за его захватывающими гримасами, когда гильза будет остывать на языке. Потом можно испробовать утонченные способы, с помощью которых христиане обращали язычников во время религиозных войн.

— Черт возьми! — восторженно восклицает Брумме. — Я не могу дождаться этого! Видели вы, как кардиналы мучили святого Эммануила? В лейпцигском соборе есть такая картина. Они колют его раскаленными мечами. Священники могут научить нас многому.

На другой день под вечер жизнь возвращается к ним. Они втроем лежат на антикварной кровати Брумме, чьей-то фамильной собственности из Болгарии.

— Господи Боже! — стонет Брумме, обхватив обеими руками голову, в которой раздается стук. Издает долгий, мучительный вопль.

— А, черт! — выкрикивает явно ощущающий тошноту Порта и хватает с пола одну из бутылок. Долго пьет из горлышка с громким бульканьем.

Малыш шмякается с кровати, полез, будто раненый кабан, к ведру с водой и сует в воду всю голову. Пьет, как верблюд, месяц шедший по безводной пустыне. Живот его заметно раздувается. Он выпивает всю воду до дна.

Порта с покрасневшими глазами сидит на кровати и не может понять, жив ли он.

— Я совершенно против тех священников, которые проповедуют причащение друзей, — объясняет он Брумме, который лежит в изножье кровати, издавая странные звуки. — Такие люди опробуют что-то секретное, — заключает он, сует голову под подушку, и его выворачивает.

— Их нужно расстреливать! — подает голос Малыш из пустого ведра.

— Огонь! — стонет Брумме, выхватывает из кобуры пистолет и трижды стреляет в потолок. Это сигнал метрдотелю из «Камински» подавать кофе. В постель, разумеется.

Через два часа начинается трогательное прощание. Они друзья до гроба. Порта и Малыш возвращаются в полк с полными мешками продуктов на плечах.

Брумме стоит в дверях и смотрит, как они скрываются в метели. Он не совсем понимает, надули его двое мошенников или он удачно избежал когтей тайной полиции.

— Если они обманули меня, клянусь Богом, я пристрелю этих мерзавцев! — выкрикивает он в ярости на себя, и лицо его принимает при этой мысли красивый синий оттенок. Но решает ответить по-дружески, когда Порта оборачивается напоследок у ворот и прощально машет.

ПОД МОСКВОЙ

Мы требуем объявления безжалостной войны тем, чья деятельность вредит общим интересам. Преступления против нации, совершенные ростовщиками, спекулянтами и т.д., должны наказываться смертной казнью, несмотря на расу и убеждения. Мы требуем уничтожения нетрудовых доходов и процентного рабства.

Майор Михаил Гостонов, партизанский командир в Минской области, был крепко сложенным, жестоким человеком, которого боялись подчиненные. В свое время он бродил среди множества трупов. Его маленькие, хитрые глаза пристально оглядели тех, кто стоял вокруг него в маленькой избе, пропахшей мокрыми тряпками и немытыми телами.

— Завтра ночью мы атакуем эту деревню, — сказал он не терпящим возражений голосом. Указал стволом автомата на старика в рваном пальто и с обмотанными старыми онучами ногами, как у тысяч других русских крестьян. — Разин, ты займешься тем, что подожжешь свою деревню сразу же после полуночи. Когда все будет в огне и фашисты начнут бегать, как ослепшие крысы, мы начнем атаку и уничтожим этих серо-зеленых свиней.

Изможденный бедностью и тяжелым трудом старик в отчаянии заломил руки.

— Товарищ командир, а как же наши дети, старики, больные? Сейчас зима, с каждым днем становится все холоднее. Более суровой зимы, чем в этом году, я не помню.

— Перестань хныкать, мужик, сейчас война! — закричал партизан-майор. — Мы все должны приносить жертвы. Твоя жизнь ничего не значит, когда ты сражаешься за Советскую Родину. Да поможет тебе Бог, старик, если твоя проклятая деревня не будет в огне вскоре после полуночи! — Он вытащил наган и злобно ударил им старика по лицу. У того вылетело два зуба, из носа хлынула кровь. — Ты староста, поэтому не забывай, что есть твой первый долг перед нашим отцом, товарищем Сталиным, который дает тебе хлеб и работу! Родина требует от тебя служения. Ты, кажется, не сознаешь этого. Сожжешь свою паршивую деревню, как я приказал. А теперь пошел вон!