Георгий Жуков - Один "МИГ" из тысячи
— Таран!.. Таран!.. — закричали летчики. И впрямь «МИГ», стремительно сблизившись с «мессершмиттом», ударил его плоскостью. Посыпались щепки, лохмотья перкаля, куски изуродованного металла. «Мессершмитт» падал отвесно — видимо, летчик потерял сознание. Никитин еще пытался выровнять свою искалеченную машину, — изуродованный, полуразбитый «МИГ» судорожно дергался в воздухе.
— Прыгай! Горит! Прыгай же!.. — кричал Труд.
Мотор «МИГа» еще работал, и его рев, приближаясь и нарастая, заглушил все звуки. Еще рывок... Еще... Труд закрыл глаза. В ту же секунду послышались два взрыва, и сразу же все смолкло.
Летчики и техники, не разбирая дороги, прыгая через какие-то канавы и рытвины, бежали туда, где только что упал «МИГ». Ни у кого не было надежды, что Никитин останется жив: слишком силен был удар. Но все же люди безотчетно торопились, как это бывает всегда в таких случаях, — трудно разобраться в сумятице ощущений и трудно повиноваться голосу рассудка, когда у всех в представлении он, Данька, еще живой, подвижной, с хитроватой смешинкой в глазах, с недопетой песенкой. И вот...
Труд, задыхаясь от бега, чувствовал, что по щекам его катятся слезы. Размазывая их, он шмыгал носом, совсем как мальчишка, и, быть может, было что-то именно мальчишечье, детское в том остром отчаянии, которое охватило его. Андрей уже не был новичком на войне, он многое видел и пережил. Иногда он даже бравировал некоторой показной лихостью и равнодушием. Но сейчас все это куда-то ушло, и все увидели настоящего Труда — вчерашнего десятиклассника, парнишку из Криворожья.
У края неглубокой ямы, от которой шел острый запах гари, все остановились. Нигде не было видно ни щепы, ни куска металла — трехтонный «МИГ», врезавшись в рыхлую землю на полном газу, ушел на несколько метров вглубь, похоронив Никитина.
Сбегали за лопатами, начали рыть землю. Но Труд вдруг сказал:
— Не надо, ребята, его тревожить. Зачем? Пусть это и будет его могила...
Друзья оглянулись по сторонам. Широко расстилалась степь. В небе звенели жаворонки. Медвяный запах цветов настойчиво пробивался сквозь бензинный чад. И все молчаливо согласились с тем, что именно здесь и надо оставить навек Никитина.
А чтобы надолго сохранилась память о нем, чтобы знали люди, кто лежит здесь, в степи, техники придумали поставить ему самый лучший памятник: отгородили широкий участок степи вокруг могилы и ровными рядами посадили молодые деревья, да так, что с воздуха можно было прочесть «Н-и-к-и-т-и-н».
Покрышкина в эти дни в полку не было: командующий военно-воздушными силами поручил ему провести в Новочеркасске испытания трофейных «мессершмиттов». Там, на полевом аэродроме, он спокойно занялся новым для него, любопытным, но небезопасным делом.
Покрышкин на трофейной машине работал как бы за двоих: ставя себя на место советского летчика, мысленно атаковал немца и тут же требовал ответа от пилота «мессершмитта»: как тот будет реагировать на эту атаку? Потом Покрышкин заставлял воображаемых летчиков меняться местами. «Мессершмитт» нападал, а советский самолет оборонялся. Он вел этот допрос с пристрастием целыми часами, перекладывая машину из одного виража в другой, разгоняя ее и делая «горки» и боевые развороты, круто пикируя, выполняя фигуры вертикального маневра.
Постепенно Покрышкин распознавал все стороны поведения немецкого истребителя. Он видел, что перед ним хорошая, современная, сильная машина, но при всем том не столь всемогущая, как казалось некоторым летчикам в первые дни войны. И уж во всяком случае Саша не променял бы на нее новый советский скоростной самолет, который теперь был в его распоряжении. Он видел все слабые стороны «мессершмитта» и рвался в бой, чтобы снова помериться с ним силами.
Говоря по правде, у него был и гораздо более важный стимул, толкавший его побыстрее сразиться с противником: летом 1942 года ему предстояло сражаться уже коммунистом. Этой весной его приняли, наконец, в партию; и произошло это событие в небольшом шахтерском поселке Краснодон, который впоследствии вошел в историю: там разыгралась героическая трагедия «Молодой гвардии».
В своих записках «Крылья истребителя», которые выйдут в свет после войны, Покрышкин, вспоминая об этом, напишет:
«Кто знает, может быть, проходя по Краснодону, я не раз встречал и Олега Кошевого и всех его друзей — комсомольцев, не зная еше, какая непреодолимая сила была заключена в этих вихрастых пареньках и девушках с косичками, перевязанными ленточкой. Сколько раз потом, когда мы на фронте узнали о славных делах комсомольцев-краснодонцев, вспоминал я дни, проведенные в Краснодоне, стараясь воспроизвести в памяти все детали, которые могли бы дополнить, дорисовать образы героев-ребят, близких сердцу каждого советского человека.
Мне, может быть, особенно близки они еще и потому, что Краснодон для меня явился тем местом, где началась моя новая жизнь — жизнь члена Коммунистической партии. Партийный билет, врученный мне возле боевого самолета, — был документом, звавшим на новые боевые дела, документом, требовавшим новых, еще более целеустремленных усилий в борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Это чувствовал я сам, эту мысль в теплых, проникновенных словах выразил и член нашего партийного бюро летчик Крюков, поздравивший меня с таким серьезным событием.
— Помни, Саша, — сказал он, — теперь ты не просто летчик. Теперь ты летчик-коммунист...
Свою роль коммуниста я понимал так: быть во всем впереди — в боях и в учебе. Моя преданность партии и советскому народу должна выражаться не только в личной отваге. Без этого, конечно, я бы не мог считать себя коммунистом. Мой партийный долг — не только быть храбрым и умелым, не только показывать личный пример в бою, но и вести за собой других-, воспитывать в них то боевое мастерство, которое в сочетании с жгучей ненавистью к врагу в конечном счете должно было принести победу»...
Но время для решающих воздушных сражений еще не пришло. Лишь в мае начали формироваться заново авиационные дивизии, призванные стать основными боевыми единицами.
22 мая 1942 года 16-й гвардейский полк включили в состав вновь созданной 216-й истребительной дивизии, командование которой принял Герой Советского Союза генерал-майор Владимир Илларионович Шевченко. Гвардейцы должны были стать ударной огневой силой дивизии: в подчинении у подполковника Иванова было двадцать восемь обстрелянных в боях летчиков. А всего в дивизии — шестьдесят четыре пилота. Не богато, но воевать все же можно.
После некоторого затишья бои разыгрались с новой силой. Уже 11 мая гитлеровцы перешли в наступление на Керченском полуострове. 12 мая начались кровопролитные бои на Харьковском направлении.
Саша Покрышкин часто склонялся над картой, задумываясь, как сложится новая военная кампания и какое место в ней будет отведено Южному фронту. Хотелось думать, что лето 1942 года будет совсем не таким, как лето прошлого года, и что линия фронта начнет, наконец, быстро передвигаться на запад. Хотелось бы!.. Но сводки с фронта, которые вначале порадовали Сашу и его друзей, снова становились тревожными.
После того как наши армии, начав наступление на Харьковском направлении, прорвали фронт гитлеровцев и ушли вперед, сжимая клещи вокруг Харькова, начались новые неудачи, и это были тяжкие неудачи: гитлеровцы, также готовившие большое наступление в районе Харькова и сосредоточившие там для удара мощные силы, быстро провели перегруппировку, отсекли ушедшие на запад советские войска и начали контрнаступление.
Второй фронт, обещанный союзниками, так и не был открыт. Гитлеровцы все еще располагали огромной военно-технической мощью и хорошо обученными резервами; летом 1942 года они смогли сосредоточить на Восточном фронте до двухсот тридцати дивизий. Притом около сорока процентов пехоты и более половины всех танковых и моторизованных соединений они направили на южное крыло фронта: Гитлер решил нанести главный удар не в районе Москвы, где советское главнокомандование создало мощную оборону, а на юге. В ставшей известной гораздо позднее гитлеровской директиве № 41 говорилось: «Первоначально необходимо сосредоточить все имеющиеся силы для проведения главной операции на южном участке фронта с целью уничтожить противника западнее реки Дон и в последующем захватить нефтяные районы Кавказа и перевалы через Кавказский хребет».
Немецкий генерал К. Цейцлер впоследствии так охарактеризовал далеко идущие замыслы своего командования на лето 1942 года: «Планируя летнее наступление 1942 года, Гитлер намеревался прежде всего захватить Сталинград и Кавказ. Осуществление этих намерений, безусловно, имело бы огромное значение. Если бы немецкая армия смогла форсировать Волгу в районе Сталинграда и таким образом перерезать основную коммуникационную линию, идущую с севера на юг, и если бы кавказская нефть пошла на удовлетворение военных потребностей Германии, то обстановка на Востоке была бы кардинальным образом изменена и наши надежды на благополучный исход войны намного возросли бы».
