Приемные дети войны - Ефим Аронович Гаммер
— Легко сказать, — процедил сквозь зубы Колька. — Положат на землю… Фланговым огнем… Книжные это слова, Володя. А если не положат? Если они все-таки прорвутся?
— Прорвутся, говоришь? Так зачем, объясни мне, наши родичи копали траншеи и окопы? Заградительная линия — это тебе не хухры-мухры! Дойдут немаки до нее и полягут — наши ведь будут в укрытии, а они на виду. Тут их фланговым огнем и порежут.
— Опять… Дался тебе этот фланговый огонь из книжек. Придумай что-то свое!
— С твоей помощью, да? — сжал Володя кулаки.
Дочурка Анны Петровны, чувствуя, что назревает драка, перебила спорщиков:
— Мальчики! Хватит кукситься! Идите лучше к командиру со своими планами. Может быть, он вас послушает и немцев разобьет. А то подеретесь без всякой пользы.
И они пошли к майору валкой походкой, подметая брюками пыль.
Комбат сидел на подножке "эмки", оббивал мундштук папиросы о планшет, в который за минуту до этого уложил почернелую на изгибах карту-двухверстку. Пальцы, как у заядлого курильщика, отливали желтизной от первой фаланги до заусенцев на ногтях.
Только что он отдал последние распоряжения — не те, что привык отдавать на маневрах, когда руководимые им "красные" перегруппировывались, наступая на "синих". Он отдал распоряжение об отходе, и теперь, выгадывая несколько минут отдыха, порывисто затягивался табачным дымом.
— Дяденька!
Тягостные размышления майора прервал срывающийся на фальцет голосок.
— Чего вам?
Он поднял голову, с удивлением взглянул на двух мальчуганов в поношенных курточках и обтрепанных брюках. Один из них, тот, кто поменьше ростом, чем-то напоминал сына Андрюшку, убитого на его глазах в первый день войны осколком авиабомбы, когда "юнкерсы" атаковали военный городок на границе.
— Чего вам? — повторил майор.
— Разрешите обратиться, дяденька командир, — по-военному начал Володя, привстав на цыпочки, чтобы быть вровень с Колькой.
— Валяй.
— Мы тут с ребятами…
— План придумали, как немцев разбить, — машинально продолжил майор.
— Откуда знаете? — удивился Володя.
— Донесли по беспроволочной связи.
— Какой?
— О-Б-С — одна бабка сказала.
— А-а, — растерялся Володя.
— Бэ! Идите домой.
— Но у нас план! — не унимался Володя, чувствуя, как Колька подталкивает его в спину. Он обиженно насупился, брови свел к переносице, отчего стал еще больше похож на неведомого ему Андрюшку.
Майор пожалел о неуместной суровости.
— Поздно вы пришли со своим планом, хлопцы, — прокуренный басок предательски дрогнул. — Раньше следовало бы… А сейчас маршируйте-ка по хатам. Матери вас заждались.
4
…По расчетам Кольки уже натикало восемь, когда он, размежив веки и потягиваясь, лениво отодвинул длинный — до пола — занавес и глянул в окно.
— Ого, ливень! — сказал он, думая совершенно об ином: чем кормить Клавку?
Паренек располагал некоторым запасом картошки и гречневой крупы. Расходовал эти продукты крайне экономно, ибо понятия не имел — до какого срока им обходиться без Анны Петровны, ушедшей на строительство оборонного рубежа и так не вернувшейся.
Косые струи дождя барабанили по стеклу и, разбиваясь о преграду, расплывались лужицей по карнизу.
"Пора будить?"
Колька посмотрел на двоюродную сестренку. Она спала на боку, уткнув потный лоб в холодную стену — ее биологические часы нуждались, пожалуй, в серьезном ремонте.
— Подъем!
Клава лишь повернулась с боку на бок, и сладко зачмокала пухлыми губами.
— Подъем! Сколько раз повторять? — недовольно, на манер Анны Петровны, проворчал Колька.
Но от девчонки — жди послушания, как же! Не добившись никакого результата, Колька метнул в нее подушку и с удовольствием наблюдал, как малышка, придя в себя, беспомощно озирается по сторонам.
— Что пристал? Что пристал? Поумнеть бы надо!
— Вставай, соня! Жрать хочется, а ты дрыхнешь.
— В чем же дело? Приготовь что-нибудь, — не вылезая из постели, ответила Клава.
— Кто тут у нас женская половина — ты или я?
— Ты! — не растерялась Клава. — Мама оставила тебя за хозяйку.
— А тебя, дуреха?
— А меня на твое попечение. Вот и готовь мне покушать.
— Спасибо за указание! "Приготовь!" — Колька сделал вид, что обиделся. — Тут себе крутишь мозги, изобретаешь ресторан из двух блюд, утром — картошка, вечером — крупа. А она… — обличающий жест, — разлеглась, как принцесса, живет на всем готовом, и еще распоряжается. Подумаешь, командир какой выискался на мою голову.
— Коленька, это ты у нас пятнадцатилетний капитан. А я — кто? Я — никто. Мне всего восемь будет.
— Вот вредина!
— Никакая я не вредина! Мне просто без мамы плохо.
— А мне хорошо — да? У меня вообще мама умерла, когда я родился. А папа? Папа где-то воюет. Ни весточки, ни привета.
— И мой папа воюет.
— Они — братья, вот и воюют вместе. А вместе — это большая сила. Не пропадут!
Колька сел на топчан, натянул разбитые ботинки на босу ногу. Затем влез в брюки, ловко танцуя на одной ноге.
5
С приходом немцев жизнь для Володи потеряла былое приволье. Сиди дома — не отлучайся! И все почему? Потому что оккупанты объявили регистрацию членов партии, евреев и цыган, а мама на эту регистрацию не пошла, и теперь опасалась ареста.
Арест… Трудно доходило до сознания мальчугана жестокое слово, выловленное из подслушанного разговора. Произошло это, когда Володя выскользнул из квартиры и, бегом спускаясь по лестнице, случайно налетел на дворника, поднимающего пьяного приятеля — колченогого инвалида Антона Лукича на второй этаж.
Потирая ушибленное плечо, дворник Сан Саныч сердито проворчал:
— Большой парень, а туда же. Так и шею свернуть недолго.
— Да брось ты его! — сказал Колченогий. — Пусть себе шею сворачивают. Думаешь, его на свободе оставят, как маман заарестуют? Держи карман шире! Кончились ее привилегии. И ему не жить без пригляда. Упекут в каталажку или исправительный дом. Как у них это называется — не знаю.
Привилегии… Какие привилегии у заводского вахтера? Форменная одежда? Наган? Да, был у нее наган, и мальчишки малость завидовали ему, Володе, по этой причине. Но больше никаких привилегий! За что же ее арестовывать?
Сан Саныч, бережно придерживая, повел колченогого домой — отсыпаться.
6
Колька, в отличие от Володи, не сидел взаперти.
По утрам, если не надо было на базар, где торговал папиросами, он уходил за городскую черту. Рыскал по заросшим кустистым ясенцем оврагам, считая, что в местах недавних боев непременно найдет какое-то оружие. Однажды, в самый притык с комендантским часом, услышал автоматную стрельбу.
Одна скорострельная очередь, вторая. И все смолкло.
На проселочной дороге лежал вверх колесами мотоцикл с коляской. Бензиновый бак был разворочен взрывом. Одна из шин прострелена навылет. Рядом валялись три фашиста
